Чабуа Амирэджиби - Дата Туташхиа
Правда, все шло хорошо, мы сумели отразить несколько атак жандармов, однако у бунта было много открытых и скрытых противников. Оппозиция, как известно, обязательный атрибут всех восстаний и революций, спутник всяческих социальных реформ и сдвигов. Чалаб, например, представил комитету несколько записок, в которых шобла передавала осаждающим сведения о положении и даже давала советы, как подавить бунт. С другой стороны, было много случаев проявления открытого недовольства, а то и призывов против восстания. Повсюду довольно большими группами стояли люди и что-то громко обсуждали. Я подчеркиваю — большими, потому что до отражения атаки вместе собиралось не более трех-четырех человек, и разговоры были негромкие, осторожные. Произошла поразительная перемена. Этот вечно молчавший, охваченный страхом народ заговорил, обрел голос, никто уже не боялся выкладывать свои мысли и мнения.
В одной из групп жаловался тюремный портной:
— Месяца не проходило, чтобы я не сколотил тридцати — сорока рублей. Как было? Очень даже хорошо было. А теперь что, лучше будет? Увидишь, что они с нами сделают!
— Не бойся, пока царская власть стоит, и тюрьма будет. Сиди себе и шей, — успокоил кто-то.
В другой группе обсуждали, как устроить массовый побег.
— Мне на эту их заваруху начхать. Мне на свободу нужно. Десять лет, от звонка до звонка. Как бы не так!
— А ты погоди, погляди, куда народ повернет. Народ — он хитер, он свое дело знает. Держись к нему поближе и на глаза не попадайся. Выйдет что-нибудь путное — и тебе перепадет. Не выйдет — с чем был, при том и останешься!
— А мне ни то, ни другое ни к чему. Мне год осталось сидеть. Год я хоть на колу просижу… а революцию пусть они сами делают!..
Когда я еще раз доложил комитету про подобные настроения, Класион взорвался, слова никому сказать не дал:
— Говорил я вам, шоблу всю надо было в первый же день гнать из тюрьмы. В астраханской тюрьме был случай: пятеро заключенных — два дворника, ассенизатор и еще парочка каких-то мерзавцев раздобыли где-то водки, надрались и затянули «Боже, царя храни». Всех пятерых — в карцер. На другой день, к вечеру, начальник тюрьмы приказал привести певцов и сказал: губернатор велел всех пятерых завтра же утром повесить, в семь утра все пятеро будьте здесь, у входа. Что же из этого вышло, как вы думаете? С одним случился ночью сердечный приступ, и он отдал концы. Четверо остальных ровно в семь утра явились в назначенное место с крепкими и отлично сделанными петлями на собственных веревках, а у двух нашли еще в карманах покаянные письма к астраханскому епископу. Я это своими глазами видел. Не будет от них покоя. Гнать, пока не поздно, вот что!
Не знаю, как с петлями и покаянными письмами, — кто поверил, а кто и нет, но что от этой прослойки ничего, кроме вреда, нельзя ждать, это было ясно всем.
Вопрос, видимо, назревал, и на одном из заседаний, после оживленных споров, комитет большинством голосов провозгласил свободу совести, право каждого иметь свой взгляд на происходящее и свое отношение к бунту. Было отмечено также, что тот или иной взгляд, раз он существует, непременно является отражением мышления той или иной прослойки, и бунт должен развиваться с учетом требований всех прослоек, но по программе, принятой большинством. Выявить отношение к восстанию всех прослоек было невозможно без выборного совещательного органа, в котором должны были быть представлены все нации, все классы и социальные группы. Орган призван был обобщать их воззрения и вырабатывать общую позицию.
— Надо, товарищи, дать им парламент, — посоветовал Класион Квимсадзе. — Сила и большинство останутся за нами, а там пусть себе болтают, нам-то что?! Зато будем знать, кому что надо, и пусть попробуют тогда вредить втихаря, за нашей спиной.
Андро Чанеишвили поручено было создать двухпалатный парламент, и уже утром следующего дня любой желающий мог послушать дебаты, развернувшиеся в камере карантина.
Класион после первой атаки сильно простудился. Это было очень опасно, потому как в нем притаился старый туберкулез. Он не внял нашим советам лечь в постель, не подчинился и приказу комитета. Единственным компромиссом с его стороны было то, что пушку он поручил своему помощнику, а сам принялся за другие дела.
Помню, это было перед второй атакой, мы стояли вместе, и Класион наставлял Поктию:
— Ты знаешь, что такое восстание и революция, а?.. Я тебе объясню: это когда плюнешь на старые законы, пошлешь их к черту и введешь свои, новые. А теперь — чему этот народ радуется, как ты думаешь? Он сейчас никаким законам не обязан подчиняться. Народ, который сейчас у тебя перед глазами, это распоясавшаяся, отвергнувшая законы толпа, но революция никогда не победит, если не подчинить народ законам, необходимым революции. Очень трудное это дело подчинить его революционной законности.
Вот в этот момент и открылись главные ворота, вошел отряд под командой полковника Кубасаридзе и на офицеров низверглись нечистоты из пушки Класиона.
— Вот доверь идиоту, — заорал Класион. — Эй, Чониа! Помахай… помахай шлангом. Что же ты, болван, в одно место бьешь?
Чониа помахал, и тут по боковой броне отряда забарабанила туча камней с баррикад.
Как только атака захлебнулась и посрамленный полковник скрылся в подворотне, Класион немедля повернулся к Поктии, закончил начатое до атаки поучение:
— Революция, брат, — школа! — вскинул голову к небу и крикнул пушкарям — Эй, Чониа!.. Спустись-ка сюда!
— Чониа?! — сказал Дата. — Кто он?
— Чониа у меня там за главного! — Класион указал на пушку.
Приплелся Чониа, весь с головы до ног в нечистотах. Потоптался возле нас и двинулся во двор, где попросил окатить себя водой из брандспойта.
— Ничего, Чониа, вчера мне тоже досталось, — подбодрил его Класион, когда Чониа решился, наконец, приблизиться к своему командиру.
— Тебе вода, Класион, досталась, а мне… что? — В голосе Чониа был укор.
— Здравствуй, Чониа! Ты что, не узнаешь меня? — сказал Дата Туташхиа.
— Прошлой осенью, как меня первый раз привели, сразу узнал.
— Как живешь, что поделываешь?
— Что делаю? Сам видишь, как я расправился с их благородиями! Учусь делать добро, и похоже, уже научился. В Аджамети был начальник станции Эртаоз Николадзе, так он мне как-то сказал: «Хороший голос и слух можно заполучить еще в материнской утробе, а вот петь хорошо, не обучившись, не будешь». Доброе сердце тоже можно от матушки-природы получить, а чтобы делать добро — этому надо выучиться. И так на белом свете с любым ремеслом. Вот я теперь учусь — учусь делать добро. Тем и живу!
— Тогда сделай-ка еще одно доброе дело, — прервал его Класион, — ступай отсюда, не воняй, Христа ради! Вымойся, а там придешь и расскажешь, как там, наверху, управлялся.
Чониа засеменил к бане.
Класион вдруг зашелся в надсадном кашле.
— Простыл я, видно, вчера, — сказал он, едва отдышавшись. — Нездоровится мне что-то.
Мы еле уговорили его пойти к Бикентию Иалканидзе, командовавшему в те дни в тюремной больнице. Класион лег и больше не поднимался, но об этом — позже.
— Говорят, там большая свара, чуть до рукопашной не дошло? — сказал Дата Туташхиа. — Пойдем, поглядим, что там за парламент?
С нами увязался и Поктиа. Мы спустились в подвал карантина.
— Вы только поглядите на этих недоносков, — возмутился Поктиа, — сколько кирпича натаскали?! И для чего, спрашивается…
В карантине, то есть в парламенте, собралось человек сто, и каждый восседал на стуле, сложенном из кирпичей. Из кирпича — нашего основного оружия! Вынести это было для Поктии свыше его сил, и он пнул стул под первым же парламентарием, который попался ему на глаза. Депутат плюхнулся на пол, но никто не посмел возроптать, ибо все знали, что Поктиа распоряжался всеми людскими и материальными ресурсами вооруженных сил восстания. Лишь откуда-то из дальнего угла донесся тонкий, как мяуканье котенка, писк:
— Велика важность, кончим и отнесем обратно. Раз нужно, конечно, отнесем, а как же?
Поктиа грозно оглядел всех присутствующих и удалился.
— Продолжаем, господа. Зачем возмущаться? Вот вам пример, прямая параллель с обсуждаемой нами проблемой: состояние войны и законы, ею диктуемые!.. Да-с, так о чем я говорил?.. Вы, господин Пхакадзе, с этой трибуны заявили, что по отношению к вам было нарушено, вернее, неверно применено правило раздачи обеда, правило, установленное для данной конкретной ситуации. Почему это произошло, господа?! — Оратор патетически вскинул руку, но его прервали:
— Само правило не годится, надо изменить!
— Почему не годится?! — возмутился оратор.
— Негоден тот закон, то правовое статус-кво, даже та ситуация, которая сама порождает возможность и условия для своего искажения! — с большим чувством сформулировал оппонент.
