От Руси к России - Александр Петрович Торопцев
С хрустом треснула голова приговоренного. Он еще не успел осесть, упасть, умирая, как по голове его, некрепкой, ударили со всей силой толпы еще несколько палок; голова раскололась как перезревший арбуз, и оттуда брызнули фонтаном жадные до денег мозги.
Это было зрелище яркое, эмоциональное. Толпа, довольная, разбрелась по Москве. Нужно было осмыслить случившееся, порадоваться, нужно было допить мед и вина из погребов разграбленных домов, нужно было похоронить опившихся соратников…
На следующий день толпа вновь надвинулась на Кремль.
«Морозова! Траханиотова!!» – ей, как взбесившемуся вампиру, крови было мало и мало.
Морозов еще рано утром хотел сбежать из Москвы. Москва его не выпустила. Ямщики, народ негрубый, где-то даже степенный, – но ведь оттуда же родом, из толпы, узнали боярина, и едва ноги от них унес совсем недавно всесильный правитель.
«Морозова! Траханиотова!»
Царю очень жаль было Морозова, но Траханиотову удалось сбежать из Москвы, из «своей очереди». Алексей Михайлович послал князя Пожарского к народу. Князь обещал людям разыскать беглеца, толпа ему поверила на время. Чудом удалось схватить Траханиотова возле Троице-Сергиевой лавры. Несчастного разбогатевшего родственника Милославских привезли в Кремль, надели ему на шею колоду, повели по городу.
Народ был доволен сим действием.
Особенно понравилась людям отлетевшая голова Траханиотова, после того, как опытный палач снял с плеч нагулявшегося боярина колоду, ударил топором по крепкой, еще совсем не старой шее. Гул одобрения тревожной дрожью пролетел над толпой: «Молодец, хорошо головы рубишь!».
Палач перед толпой не ответчик. Как учили, так и рублю. Но в тот день ему явно хотелось понравиться толпе: это видно было по жестам гордого обладателя тяжелого, для казней предназначенного топора.
В Кремле несколько минут тоже радовались казни Траханиотова, надеясь, что хоть его кровь насытит разбушевавшегося вампира. Но вдруг в гуле над лобным местом исчезли одобрительные нотки, и Морозов понял, что пришла его очередь. Вел он себя, надо сказать, спокойно, хоть жить ему еще очень хотелось. В самом деле, много он, человек талантливый и неглупый, не доделал в своей жизни. Властью недонасытился; молодую жену плетью еще не добил до такого состояния, когда слухи о ее изменническом поведении и даже настроении не угаснут совсем; золотишка не добрал, погреба не доукомплектовал. Нет, много дел еще нужно было совершить боярину Морозову. Нельзя ему было умирать.
А кому же тогда умирать, если толпа, насладившись видом отрубленной головы Траханиотова, уже заурчала злобно: «Морозова!». Если не дать ей боярина на расправу, то она совсем с ума сойдет, она в Кремль ворвется, она… Нет-нет, русская толпа в середине XVII века царя-батюшку ни за что бы не тронула. Такой у нее был идеал. Алексей Михайлович догадывался об этом, но все же душа его, робкая, тревожилась.
«Морозова!» – зрел голос толпы у лобного места, и вдруг на счастье царского учителя на Дмитровке вспыхнул пожар, огонь быстро перелетел на другие улицы.
Пожар отвлек людей от злых мыслей, но ненадолго. Бояре и сам царь после тушения пожара угощали народ медом и вином, пытались с помощью духовенства успокоить людей. Приняты были и административные меры: многие чиновники лишились выгодных мест.
Но все эти меры лишь слегка пригасили огонь страстей. В любую минуту бунт мог вспыхнуть с новой силой. Морозов был жив, это не нравилось толпе.
И тогда царь совершил поступок, на который способны немногие даже из самых великих любимцев толпы. Однажды после крестного хода он вышел к народу, дождался, когда утихнет шорох многочисленного люда и сказал очень простые, совсем не царские слова. Люди добрые (толпа вдруг резко подобрела) слушали его, боясь пошевельнуться. Он не корил людей за разбой и грабеж, казалось, даже был на их стороне, «отчитался о проделанной работе»: Плещеева и Траханиотова казнили, многих корыстолюбцев лишили должностей, в ближайшем будущем царь обещал сделать все, чтобы подданным жилось намного лучше.
А затем царь всея Руси попросил своих подданных даровать жизнь Морозову, который стал Алексею Михайловичу вторым отцом. «Мое сердце не вынесет его гибели», – сказал царь со слезами на глазах, и люди поняли его. «Многие лета великому царю! Делай так как Богу и тебе будет угодно». Морозов был спасен.
Его отправили в Кирилло-Белозерский монастырь, подальше от толпы, через некоторое время он вернулся в Москву, но никогда больше не занимал высокие посты в Кремле, старался делать добро людям…
Соборное уложение 1648–1649 гг.
В середине 1648 года Алексей Михайлович исполнил данное народу обещание издать законы, равные для всех жителей русского государства, повелел группе бояр вместе с духовенством, Боярской думой упорядочить все законодательные акты, указы прежних царей и так далее, и создать новое законодательство, новую правовую базу Русского государства. Этим важнейшим делом занимались князья Никита Иванович Одоевский, Семен Васильевич Прозоровский, Федор Федорович Волконский и дьяки Гаврила Леонтьев и Федор Грибоедов.
Комиссия приступила к работе, а царь тем временем запретил продажу табака, повелел предать огню запасы табака в казне, предназначенные для продажи.
Алексей Михайлович, казалось, делал все, чтобы удовлетворить желания народа, исполнить данные ему обещания. Но – удивительное время досталось этому доброму человеку! – народ, не вникая в суть деятельности царя, продолжал с недоверием относиться ко всем манипуляциям Кремля. Волна бунтов прокатилась по стране.
Земский собор, созванный в октябре 1648 года, утвердил подготовленное компетентной комиссией Уложение. Русское государство получило основной закон. В Москве об этом узнали первыми. Казалось, жители столицы должны были успокоиться, но нет.
В самой Москве в январе 1649 года народ вновь изготовился к драке, подстрекаемый буйными людьми. На этот раз слуги царя сработали грамотно: вовремя выявили зачинщиков, схватили их и казнили.
О «Соборном Уложении 1648-1649 годов» достаточно емко и кратко написал в своем «Полном курсе лекций по русской истории» С. Ф. Платонов.
«Рассматривая этот кодекс… мы замечаем, что это, во-первых, не Судебник, т. е. не законодательство исключительно о суде, а кодекс всех законодательных норм, выражение действующего права государственного, гражданского и уголовного. Уложение обнимает собой все сферы государственной жизни…
Во-вторых, Уложение представляет собой не механический свод старого материала, а его переработку; оно содержит в себе многие новые законоположения… новые статьи Уложения не всегда служат дополнением или исправлением частностей прежнего законодательства; они, напротив, часто имеют характер крупных общественных реформ и служат ответом на общественные нужды того времени.
Так, Уложение отменяет урочные лета для сыска беглых крестьян и тем окончательно прикрепляет их к земле. Отвечая этим настоятельной нужде служилого сословия, Уложение проводит тем самым крупную реформу
