Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)
Из степей появился Хмельницкий и вырос в исполина. Республика понесла сокрушительные поражения под Желтыми Водами, Корсунем, Пилавцем. С первых же шагов Хмельницкий соединился с врагом, татарами. Удар следовал за ударом, впереди предвиделась только война и война. Прежде всего нужно было подавить разбушевавшуюся казацкую стихию, чтобы использовать ее впоследствии, а канцлер, погруженный в свои соображения, все медлил и даже верил Хмельницкому.
Логика событий разрушила его теории; с каждым днем становилось ясней, что все усилия канцлера привели к прямо противоположным результатам. Наконец, началась осада Збаража. Дальше уже не было места сомнениям. Канцлер согнулся под бременем угрызений совести, горьких разочарований и всеобщей ненависти.
И он поступал так, как поступают люди с непоколебимой верой в себя: искал виноватых.
Виновна была вся республика, ее правительство, ее история, ее государственный строй, но если кто-нибудь из опасения, чтобы скала, лежащая на склоне горы, не рухнула в пропасть, захочет втащить ее на вершину, но не рассчитает своих сил, тот только ускорит ее падение. Канцлер сделал больше: он призвал на помощь ревущий, страшный казацкий поток, не обращая внимания на то, что его течение может только размыть фундамент, на котором покоится скала.
А когда он начинал искать виновных, на него самого устремлялись все взгляды, как на причину войны, поражений и несчастий.
Но король еще верил в него и верил тем более, что общественное мнение, не обращая внимания на его положение, обвиняло и его самого, наравне с канцлером.
Теперь они сидели в Топорове, удрученные, унылые, не зная, что им предпринять. У короля было всего только двадцать пять тысяч войска. Призыв был сделан поздно, и к этому времени собралась лишь часть всеобщего ополчения. Кто был причиною этой медлительности, не заключалась ли она прежде всего в негибкой политике канцлера, это — тайна, не раскрытая доселе; достаточно сказать, что в эту минуту они чувствовали себя бессильными перед мощью Хмельницкого.
Более того, они не имели о нем сколько-нибудь достоверных сведений. В королевском лагере еще до сих пор не знали, помогает ли сам хан Хмельницкому, или с ним только Тугай-бей с несколькими тысячами орды. От этого вопроса зависела жизнь или смерть. С самим Хмельницким, в случае необходимости, король мог бы попытать военной удачи, хотя взбунтовавшийся гетман был в десять раз сильнее его. Авторитет королевского имени был еще силен среди казаков, сильнее, может быть, чем толпы всеобщего ополчения буйной и неприученной к военному делу шляхты, но ежели с казаками и сам хан, то мериться с такой силой просто безрассудно.
Правда, какие-то слухи приходили, но все они не заслуживали доверия. Предусмотрительный Хмельницкий не выпускал из своего лагеря ни одного отряда казаков или татар, чтобы король не смог достать "языка". У гетмана были свои планы: подавить частью своих сил уже издыхающий Збараж, а самому неожиданно появиться перед королем, окружить его вместе с войском и выдать в руки хана.
Значит, не без причины туча покрывала теперь королевское чело, ибо для монарха нет большего позора, чем сознание собственного бессилия. Ян Казимир устало откинулся на спинку кресла, уронил руку на стол и проговорил, указывая на карты:
— Все это не имеет никакого смысла, никакого! "Языка" мне достаньте.
— Ничего большего и я не желаю, — ответил Оссолиньский.
— Разъезды возвратились?
— Возвратились, но ничего не привезли.
— Ни одного пленника?
— Только окрестных крестьян, но они ничего не знают.
— А пан Пелка возвратился? Это славный воин.
— Ваше величество! — отозвался из-за кресла староста ломжинский. — Пан Пелка не вернулся и не вернется: он убит.
Наступило молчание. Король устремил грустный взгляд на пламя свечи и начал барабанить пальцами по столу.
— Так что же нам делать? — спросил он наконец.
— Ждать! — важно сказал канцлер.
Лоб Яна Казимира покрылся морщинами.
— Ждать? — переспросил он. — А это время Вишневецкий и гетманы погибнут в Збараже.
— Продержатся еще немного, — небрежно заметил Радзеевский.
— Молчали бы вы лучше, пан староста, если не можете предложить ничего дельного.
— У меня как раз есть план, ваше величество.
— Какой?
— Послать кого-нибудь под предлогом переговоров с Хмельницким под Збараж. Посол узнает, там ли хан, и, возвратившись, расскажет обо всем.
— Этого делать нельзя, — сухо сказал король. — Теперь, когда мы объявили Хмельницкого бунтовщиком, назначили цену за его голову и булаву над Запорожьем отдали Забускому, нашему величию не подобает входить в переговоры с Хмельницким.
— Тогда послать к хану, — сказал староста.
Король вопросительно взглянул на канцлера, который поднял на него свои голубые глаза и после некоторого размышления проговорил:
— Совет хорош, но Хмельницкий без всякого сомнения задержит посла, и мы все равно ничего не узнаем.
Ян Казимир махнул рукою.
— Мы видим, — медленно сказал он, — что все ваши планы неосуществимы, тогда я предложу вам свой. Я прикажу трубить сбор и двинусь со всем войском под Збараж. Пусть свершится воля Божья! Мы сами увидим, стоит там хан или нет.
Канцлер знал об отчаянной отваге короля и не сомневался, что он готов осуществить на деле свои намерения. С другой стороны, ему слишком хорошо было известно, что если король задумает что-нибудь, то уже никакие советы не смогут изменить его решения. Поэтому он и не возражал, даже одобрил мысль короля, только зачем же непременно сейчас нужно ехать? Можно завтра или послезавтра, а тем временем могут подоспеть благоприятные новости. Молва о приближении короля с каждым днем все настойчивей будет распространяться среди черни, недовольной осадою Збаража. Бунт может растаять от блеска королевского величия, как снег от солнечных лучей, но на все нужно время.
Король же отвечает за спасение всей республики и перед лицом Бога и потомков не должен рисковать собою, тем более, что в случае неудачи збаражские войска должны будут неминуемо погибнуть.
— Делайте, что хотите, только добудьте мне завтра "языка" во что бы то ни стало.
Снова наступило молчание. В окно заглянула огромная золотая луна, но в комнате потемнело — свечи обросли нагаром.
— Который час? — спросил король.
— Полночь близко, — ответил Радзеевский.
— Я не буду ложиться сегодня, объеду обоз, и вы со мной. Где Убальд и Арцишевский?
— В обозе. Я пойду распоряжусь, чтобы подали лошадей, — сказал староста.
Он направился было к дверям, как вдруг в сенях послышался какой-то шум, оживленный разговор, торопливые шаги, наконец, двери настежь распахнулись, и в комнату вбежал запыхавшийся Тизенгаузен, королевский стремянный.
— Ваше величество! — воскликнул он. — Прибыл офицер из Збаража!
Король вскочил с кресла, канцлер также поднялся, и оба воскликнули разом:
— Не может быть!
— Это правда! Он в сенях;
— Давайте его сюда! — закричал король. — Давайте ради Бога!
Тизенгаузен скрылся за дверями, и через минуту на пороге показалась какая-то высокая, незнакомая фигура.
— Ближе! — сказал король. — Подойдите поближе! Мы рады видеть вас!
Офицер подошел к самому столу, и, разглядев его, король, канцлер и староста ломжинский попятились от изумления. Перед ними стояло какое-то фантастическое существо, скорее призрак;
лохмотья едва прикрывали его истощенное тело, посиневшее лицо покрыто грязью и кровью, глаза горели лихорадочным огнем, черная всклокоченная борода закрывала грудь, а ноги дрожали так, что он вынужден был опереться на стол.
Король и двое сановников смотрели на него широко открытыми глазами. Двери опять отворились, и вошла целая гурьба сановников: генералы Убальд и Арцишевский, литовский подканцлер Сапега, староста речицкий и другие. Все, встав за спиной короля, разглядывали пришельца.
— Кто вы? — спросил король.
Несчастный раскрыл было рот, намереваясь ответить, но судорога сжала его горло, борода затряслась, и он сумел лишь прошептать:
— Из… Збаража!
— Дайте ему вина! — сказал кто-то.
Пришельцу подали наполненный кубок. Он с трудом выпил его. В это время канцлер сбросил с себя накидку и прикрыл его плечи.
— Теперь вы можете говорить? — спустя минуту спросил король.
— Могу, — более твердым голосом ответил рыцарь.
— Кто вы?
— Ян Скшетуский… поручик гусарский…
— Чей?
— Воеводы русского.
По зале пробежал шепот.
— Ну, как там у вас? Что там? — нетерпеливо расспрашивал король.
— Нужда… голод… могилы… Король закрыл глаза рукой.
— Иисус Назарянин! Иисус Назарянин! — тихим голосом проговорил он.
