Виталий Полупуднев - Великая Скифия
2
«Арголида», груженная хлебом, вышла из керкинитидской гавани рано утром. Снег бесшумно падал на палубу и не таял. Зима вступала в свои права.
– Последнее плавание в этом году! – сказал Диофант, сидя в теплой и уютной капитанской каюте.
– Погода нам благоприятствует, – почтительно ответил еще молодой, но способный наварх Неоптолем, стоя перед стратегом, – во второй половине дня мы станем на якорь в гавани Херсонеса.
Вслед за «Арголидой» отчалили от берега два меньших корабля, тоже с зерном, подарки Херсонесу от внезапно подобревшего Диофанта.
В трюме главного корабля расположились Мата и Лаудика. В их слабо освещенной каютке пахло горелым зерном. Старшая жрица вела себя совершенно спокойно. Она лежала на мягком ложе и часто взглядывала в круглое металлическое зеркало, ощупывая щеку, все еще вздутую от грубой ладони Никерата.
«Грязный мужик, хуже скифа!» – ругала его Мата в душе.
Лаудика проливала слезы и удивлялась безразличию Маты. Ее возмущало, что жрица не проявляет печали по утраченной Деве и не терзается мыслью о предстоящем ответе перед народом.
«Ну, – думала Лаудика, – о Гедии она не жалеет, поскольку видела в ней соперницу, отвлекающую своей красотой ее несравненного Бабона. Но ведь Девы-то нет!.. Херсонес потерял свою святыню, а Мата ничем не показывает, что это ей больно или неприятно!»
Мата с аппетитом ела пшенную кашу с молоком и скифский овечий сыр. Потом улеглась лицом к стенке на ложе с высокой закраиной и издала легкий храп.
Лаудика продолжала сидеть в углу каюты, обхватив колени руками, думала о подруге, попавшей в рабство к степнякам, и пыталась представить себе, как начнет рушиться Херсонес, потерявший свою богиню.
Начало изрядно качать. Корабль вышел в открытое море.
На палубе появился Диофант в сопровождении Неоптолема и Бритагора. За ними в некотором отдалении шел триерарх, греко-перс с огромным горбатым носом и круглыми глазами, полузакрытыми тяжелыми веками. Триерарх прислушивался к разговору начальства, поглядывая вокруг, нет ли какого беспорядка.
Морозило. Из уст собеседников вылетали целые клубы пара. Снежок нежно похрустывал под ногами. Сверху падала какая-то блестящая пыль, которая вскоре украсила шапки и плечи понтийцев.
– Прекрасное судно «Арголида», – заметил Диофант, – оно имеет хороший ход и совсем новое.
– Притом столь же хорошо содержится, – вставил Неоптолем, взглянув на триерарха. – Посмотри, стратег, с какой четкостью работают гребцы!
– Да, весла погружаются одновременно.
– Можно подумать, – добавил Бритагор, – что один человек поднимает и опускает ряды весел.
– Этого достиг наш келевст Бесс! – поспешил вставить со стороны триерарх. Он хорошо знал, что для того, чтобы получить похвалу от начальства, следует хвалить работу своих подчиненных.
Все подошли к краю борта и стали смотреть вниз, где кипели серые водовороты, вздымаемые сотней еловых лопастей, мерно черпающих воду и столь же дружно вскидываемых вверх…
– Нужно поощрить келевста Бесса по прибытии нашем в гавань Херсонеса, – приказал Диофант.
– Слушаю и повинуюсь! – бодро ответил триерарх, приподымая свои тяжелые веки.
Но тут же на лицах подчиненных появилось выражение испуга. На глазах стратега, столь милостиво поощрившего келевста и хорошо отозвавшегося о корабле, произошло досадное событие. Одно весло задрожало, стало колебаться из стороны в сторону, ударяясь о другие весла, наконец бухнулось в воду с громким плеском. Ритм гребли нарушился.
Диофант в ответ на смущение и испуг корабельного начальства усмехнулся.
– Мое приказание остается в силе, – сказал он твердо, – мы должны прибыть в Херсонес благополучно! Пусть стараются все, я не забуду их усердия!
3
Фарзой налегал на весло, стараясь подражать размеренным движениям других гребцов. Он обливался потом и тяжело дышал.
– Так, так, Сколот, – одобрительно хрипел Тирон, – старайся! Здесь дармоедов не любят. Только сырости в тебе еще много.
– А в тебе дурости тоже немало, болтливый мидянин, – пробасил задний гребец, – ты рожден в рабстве и ненавидишь тех, кто знал когда-то свободу!.. Нутро у тебя рабское!
– А ты, дружок, не бейся так, – обратился к Фарзою седой раб, – руки сотрешь, измотаешься, а потом совсем грести не сможешь.
– Верно, – поддержали его другие, – не надсаживай себя сразу-то. На этой проклятой работе конем надо быть, и то не выдержишь!
Фарзой с удивлением уловил нотки сочувствия и дружелюбия в замечаниях гребцов, тех, которые лишь вчера до полусмерти избили его предшественника. Он заметил, что в работе люди стали как бы веселее, размялись, усилия мышц оживили работу их мозга, разбудили в их душах человеческие чувства. Совместный труд родил между ними общность мыслей, взаимное сочувствие, желание поддержать друг друга.
Князь понравился рабам своей незлобливостью и старанием в работе, готовностью поделиться с другими тем, что имел.
К тому же Тирона недолюбливали. Мидянин был в какой-то мере доверенным лицом у надсмотрщика, заискивал перед ним, а товарищам надоедал своим хвастовством, заносчивостью и частыми заявлениями, что он еще вернется к роскошной жизни царского конюха.
Сегодня рабы получили сытную мясную пищу и гребли с усердием. Работа для них являлась не только проклятием, но и каждодневной потребностью.
В работе они находили подобие душевного равновесия, забывались в ней.
Сейчас, размахивая веслами, они не мерзли, дружно ухали в такт ударам и даже издавали простуженными голосами нечто похожее на песню.
Фарзой наблюдал это и опять удивлялся. При дневном свете работающие невольники стали казаться ему менее страшными на вид, более похожими на людей, чем вчера.
Он заметил у широкоплечего парня, что работал впереди него, красивый тонкий нос и гибкую фигуру тренированного атлета.
Басовитый и приземистый сосед сзади, тот самый, что вчера подобрал негодную шапку Тирона, ворчал с очевидным добродушием в промежутках времени между ударами весел.
– Вот так годиков пять море поскоблишь, – говорил он, – втянешься в проклятую долю раба, так и забудешь про то, как живут настоящие люди!
Эти слова вызвали в душе князя боль и тоску.
Продолжая махать веслом, он подумал с неожиданной злостью: «Нет, возить на своем горбу понтийских разбойников я не буду! За каждый день рабства отомщу, как смогу!»
Хотя он был физически хорошо тренирован, ловок и силен, но рассчитать своих сил не сумел. Плавание только начиналось, флейта свистела, весла ритмично пенили воду. Князь стал выдыхаться, почувствовал боль в спине и в мышцах рук. Ему нужно было отдохнуть, но темп работы не позволял этого. И когда его руки сорвались с отполированной рабскими мозолями весельной рукоятки, он уже не мог поднять их. Никогда до этого он не испытывал такой боли и судорог в мышцах.
– Ух, не могу больше!.. Видно, не привык еще!
– Чего? – грозно зарычал Тирон. – Греби, собачий сын, или я тебя расплюсну!
И со всей силы пнул Фарзоя в бок.
Утром, проснувшись от пинка, князь даже не разобрал сначала, кто и как его разбудил. Сейчас пинок его «старшого» показался ему оскорблением, которого простить нельзя.
Он вскочил и в бешенстве ударил Тирона кулаком по виску. Тот пошатнулся, перестал грести, потом совсем отпустил весло. Оно плюхнулось в воду, нарушая общий порядок гребли.
– Хватай весло! Хватай весло, Сколот! – зашумели все, не прекращая работы.
Фарзой сообразил, что дело неладно, и, сделав усилие, налег на рукоять весла, стараясь грести в такт с остальными.
– Хорошо, – одобрительно отозвались гребцы, – нажимай, а то заметят.
Тирон от удара упал со скамьи. Его подняли пинками. Он с кряхтением встал, ощупывая ушибленное место.
– А, скифский щенок, так-то ты отвечаешь на доброе слово!..
– Берись за весло, – угрожающе заворчал задний, – или я расчешу тебе волосы цепью!
На Тирона зашикали со всех сторон. Он с угрюмым видом взялся за работу.
Вбежали надсмотрщики, келевст Бесс, за ними триерарх и наварх. Все красные, возбужденные.
– Чье весло падало в воду?
Все работали сосредоточенно, словно не слыша вопроса.
– Чье весло падало в воду?! – закричали враз корабельные начальники. – Не сознаетесь – всех будем пороть бичами и лишим пищи!
Все молчали, зная, что среди моря ни пороть, ни морить голодом не будут, ибо от силы и работоспособности гребцов зависит успех плавания.
– Эй, Тирон, скажи, кто ронял весло, если хочешь жить!
– Не заметил, – мрачно пробасил царский конюх.
Покричав еще, начальство ушло. Тирон наклонился к уху Фарзоя и прошипел:
– Я не выдал тебя, сучий сын, но за удар ты ответишь!
– Если ты, царский холуй, еще прикоснешься ко мне, я убью тебя!
