Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг
– Я же говорил! – неизвестно к чему произнес Максим и глянул в сторону Нарышкина.
«Видимо, подразумевает, что хороший солдат не смог бы отказаться от его стихов!» – сделал умозаключение Серж и, не жадничая, налил всем в чай рома из пузатой бутылки.
Закусив крепкий чай и видя интерес к рассказу, Косовский продолжил:
– Так вот, на чем я остановился… Ах да! Сидевши постоянно один в мужицкой хате, не думая быть полезным по службе и избегая сотрудничества товарищей своих, явно считал нас слишком слабыми, чтобы понять его. Увещевания же со стороны батарейного командира не имели на него никакого влияния. Он в глазах наших сделался более сомнительным, его скрытный характер, осторожность в речах ясно показали, что этот новый гений озабочен чем-то необыкновенным.
При словах «новый гений» Рубанов язвительно ухмыльнулся и с уважением глянул на рассказчика.
– …Сам же он постоянно носил заместо мундира двубортный сюртук светло-коричневого сукна под названием «пиитического», самим им придуманного…
Нарышкин собрался сказать Рубанову: «Вот чего тебе не хватает…», но передумал.
– …Длина коего до колен, – продолжал артиллерист, – с широкими рукавами, с двумя на груди карманами, с несколькими шнурами и кистями. Панталоны светло-серого сукна, но без красной выпушки и без штриф, в коих по рассеянности один раз выехал во фрунт, за что и был арестован…
«У этого господина характер княгини Катерины, ей бы с ним было не скучно», – усмехнулся про себя Максим.
– …Шапка или картуз черного сукна особого покроя. Сапоги носил без подборов, по большей части нечищенные…
Словом, великий пиит!..
Эти слова «бальзамическим составом» растеклись по страдающей душе Рубанова.
– …Однажды он проговорился: «Нет, нет! Надо ехать туда, где люди живут и дышат свободно!»
«Куда это?» – поинтересовались мы.
«В Америку!»
Нельзя было не заметить, что большая часть его мышлений клонилась к безумию: чтобы передать имя свое потомству, он заранее обрек себя на все смерти! Может, те положительные люди, кроме Якубовича разумеется, отговорят его от вредных мыслей? – с сомнением произнес подполковник артиллерии. – Но я к нему более не пойду… Когда он уезжал из полка, то произнес: «Господа, я считался несколько лет вашим сослуживцем, но был скверным слугою царю, вы поделом не любили меня как ленивца, но признаюсь, я любил вас всех… Приедете в Петербург – милости прошу ко мне…» Вот я и нанес визит!
Рубанов пригласил офицера к себе.
Весной Рубанову высочайшим указом за верную службу был пожалован орден Святого Владимира 3-й степени.
Полковнику и кавалеру стало стыдно жить в убогой квартирке, и он снял дом о двенадцати комнатах.
Мари нравились новоселья, и она с удовольствием хлопотала, обставляя мебелью новое жилье, а попутно наняла Акиму учителей и гувернера-француза.
«Правильно, – рассуждал старший Рубанов, – пора парня уму-разуму учить – большой уже!»
Петр Голицын получил чин генерал-лейтенанта и кавалерийскую дивизию, стоявшую в полусотне верст от столицы, так что большую часть времени он проводил в Петербурге.
Когда Максим приехал поздравить генерала с новым назначением, князь Петр, взяв его под руку, произнес:
– Через годок, мой друг, а может – и раньше, у меня освободится вакансия полкового командира, и я надеюсь взять вас к себе, а там и на бригаду можете рассчитывать…
Максим с благодарностью пожал руку сорокадевятилетнему генералу и получил приглашение на бал, который в скором времени давал князь.
После бала у Голицыных безутешный вельможа с лентой дал бал в память безвременно ушедшей двухсотлетней тетушки, затем Рубановы получили приглашение на большой бал во дворце.
Максим сделал вывод, что высший свет и весь блестящий Петербург приняли его в элитные слои общества…
Как и предсказывал когда-то князь Петр, его дядюшка не удержался на посту министра духовных дел.
Между ним и Аракчеевым в последнее время пошла такая свара, что хоть святых вон выноси, и император вынужден был сделать выбор из двух царедворцев.
Александра Голицына Синод и все священство люто ненавидело: «Из Священного Синода канцелярию сделал и один всем правит…» – обличала его церковная верхушка и, по простоте своей и наивности, держала сторону Аракчеева, которому Александр и отдал предпочтение.
Новый министр жестко взял бразды правления церковной епархией. Теперь все доклады Святого Синода государю шли через него. Господь Бог, с опозданием конечно, просветлил разум церковнослужителей, и до них дошло, что попали они из огня да сразу в полымя… Среди них ходили слухи, что Аракчеев собирается проводить воинские учения с бедными святыми отцами. Батюшкам стало дурно. Попадьи не знали, чем потчевать и как лечить своих благоверных.
В духовном ведомстве, стараниями генерала Аракчеева, насаждались железный воинский порядок и дисциплина. Через месяц священнослужители ставили Голицына на второе место после Иисуса и даже поговаривали о том, чтобы причислить его к лику святых…
И еще одна интрига будоражила кровь российской общественности – арест и обвинение известного композитора Александра Александровича Алябьева в убийстве купца.
Большинство не верило в это убийство, и дело пытались замять… И замяли бы, коли не бдительный Пущин. Чтоб попасть на страницы газет и языки сплетников, надворный суд под его председательством принял дело под свою юрисдикцию. А, как известно, Пущин не считал себя простым человеком… Он до того был индивидуалист, что даже если вдруг у него зачешется брюхо, то не снаружи, как у обыкновенных людей, – а изнутри, что свойственно лишь его неординарной личности!
Он один верил в виновность подследственного, так как в деле, по его мнению, имелись несомненные доказательства виновности Алябьева. И, несмотря на то, что вмешались влиятельные лица, несмотря на усиленные просьбы и даже подкуп – ничего не помогло, коль за дело взялся честняга Пущин.
После долгой и упорной борьбы он настоял на обвинительном приговоре, и Алябьева сослали на каторгу в Тобольск.
Либералы на это решение смотрели как на гражданский подвиг. И только в середине тридцатых годов композитора возвратили в Москву – приговор оказался судебной ошибкой!
Зато в обществе говорили о Пущине, единственной заслугой которого была дружба с Пушкиным…
Полковник Максим Акимович Рубанов вместе с командиром лейб-гвардии Конного полка графом Алексеем Федоровичем Орловым получили приглашение присутствовать на обеде в Зимнем.
Император был скучен и ел без аппетита, едва промолвив несколько слов с приближенными.
В конце обеда Рубанов вместе с другими придворными наблюдал, как к императору подошел лакей и, поклонившись, на серебряном подносе протянул карточку, как оказалось, с именами начальника гвардейского штаба бывшего адъютанта Аракчеева генерал-майора Клейнмихеля и никому не известного унтер-офицера Шервуда.
– Пусть подождут, – вяло произнес Александр и продолжил обед.
Через некоторое время, бросив на стол салфетку, встал и вышел в приемную. Брезгливо глянул на Шервуда и, кивнув генералу, прошел в кабинет.
«Господи! Вот было бы славно все бросить и уехать из Петербурга… Все равно куда. – Сморщив лицо, подошел к столу и взял письмо Аракчеева: "Батюшка Ваше Величество, всеподданнейше доношу Вашему императорскому Величеству, что унтер-офицер Шервуд объявил мне, что он имеет донести Вашему Величеству касающееся до армии будто бы о каком-то заговоре, которое он не намерен никому более открыть, как лично Вашему Величеству. Вашего императорского Величества верноподданный граф Аракчеев". – Ой, ну и стиль у Алексея Андреевича… Ему бы у Карамзина поучиться или у Пушкина, на худой конец». – Небрежно бросив письмо на стол, позвонил в серебряный колокольчик.
– Просите! – велел вошедшему лакею и сел в кресло.
«Лето, а прохладно». – Зябко передернул плечами, вслушиваясь в робкие шаги унтер-офицера.
– Докладывайте! – глядя в окно, велел он.
– Ваше величество, – вытер пот со лба Шервуд: «Жарко-то как…» – от прапорщика Нежинского конноегерского полка Вадковского я случайно узнал о существовании тайного общества и о заговоре против вашей особы. – Нервно лязгнул зубами.
Император глянул на доносчика, подумав: «Я уже более семи лет знаю об этом, эка удивил. Полагаю, начальник тайной полиции граф Витте подослал своего агента, но с какой целью? – Снова бросил внимательный взгляд на посетителя, бормочущего о конституции, бунте и убийстве царской семьи. – Правильно брат Константин предупреждал меня, что Витт – это такой негодяй, которого свет еще не производил!..
Этих заговорщиков, да мне бы в начале царствования… Горы с ними бы своротил, а сейчас они вредны государству, но не мне их судить… Сам по молодости конституциями и демократией увлекался!» – С отвращением отвернулся от доносчика, который, закончив говорить, со страхом и внутренним напряжением ожидал решения императора.
