Время умирать. Рязань, год 1237 - Николай Александрович Баранов
А с улочек и переулков близ стены к месту прорыва продолжали стекаться ручейки защитников: горожане и смерды, сбежавшиеся за стены со всей округи. Бездоспешные, плохо вооруженные, но зато полные желания умереть, но не пустить страшного врага в родной город. Эти тащили с собой еще и лестницы, которые сразу же начали прилаживать к внутренней стороне вала. Лестниц оказалось так много, что они ложились почти вплотную друг к другу.
Как только рязанцы убеждались, что уложенная лестница стоит прочно, тут же устремлялись по ней вверх, распаляя себя воинственными криками. Совсем скоро они уже перли к гребню вала сплошным потоком, плечом к плечу. Хоть и вооружены были кое-как, но их было много, да еще и с боков на оседлавших вал татар поднажали те, кто наступали по его гребню… И враги начали пятиться. Вот их выдавили с уступа, на котором когда-то располагались осадные клети, вот бой уже кипит на самом гребне вала. И тут… И тут к татарам подоспела подмога, новая волна наступающих. Опять в темных доспехах и одежде. Черная волна вновь сбросила защитников с гребня вала. Бой закипел на уступе осадных клетей.
К этому времени Ратислав и его ближники отдышались и полезли наверх, сдавливаемые с боков карабкающимися вместе с ними рязанцами, подталкиваемые ими же снизу.
Татары были лучше вооружены, но русские защищали родной город и готовы были душить врагов голыми руками и грызть зубами. Вал в месте прорыва оказался завален трупами в несколько слоев, и теперь на этой куче мертвых тел закипела страшная резня. Люди обезумели от ярости – и та и другая сторона. Русские знали, что заслоняют собой своих чад и домочадцев, татары помнили о монголах, пославших их в бой и повелевших без победы не возвращаться.
Упавшие раненые или просто сбитые с ног, затаптываемые теми, кто на ногах пока держался, резали друг друга ножами, душили, разрывали рты, вцеплялись зубами, стараясь добраться до горла. Вал в месте прорыва напоминал разоряемый муравейник, кишащий рассвирепевшими мурашами. Тела людей в месте столкновения с врагом вздымались волной высотой в два роста человека и выше. Волна опадала мертвыми и ранеными, вновь вздымалась, двигалась то к наружному краю вала, то к внутреннему…
Но свирепость защитников города победила. Топорами, самодельными копьями, вилами, ножами, подобранными здесь же мечами и татарскими саблями они резали, кололи, рубили ненавистных находников. И им удалось все же сбросить с вала врага. Татары посыпались с внешней стороны вала наружу. Не обращая уже внимания на хлещущих их плетками монголов, ждущих за городней, воя от ужаса, оставшиеся в живых бежали куда глядят глаза, лишь бы подальше от проклятого города с его обезумевшими защитниками.
Победители сгрудились на гребне вала, глянули на улепетывающих врагов и издали ликующий вопль, от которого, казалось, дрогнули кресты на церковных маковках. Долго торжествовать татары не дали, из-за городни по ним хлестнули стрелы, изрядно проредив бездоспешных в основном защитников. Рязанцы прянули назад, попрыгали вниз, на уступ осадных клетей.
Кто-то из начальных людей сразу начал отдавать приказы. Ближе к гребню вала стали пробиваться воины со щитами и в доспехах. Бездоспешные тут же у себя под ногами копались в грудах мертвых тел, сдирая панцири и подбирая оружие павших, своих ли, чужих, без разбора.
– Кажись, отбились, – вытирая кровь с лица, выдохнул Первуша, прикрывавший во все время этой страшной рубки Ратислава слева.
– Кажись… – согласился с ним Годеня, прикрывавший боярина справа. Говорил он не совсем внятно: получил чем-то тяжелым, но, к счастью, не острым по челюсти, и сейчас лицо его стремительно поправлялось на правую сторону.
– Надолго ли… – обронил Ратьша. Сам он был цел и невредим. Разве что синяков на теле прибавилось от ударов, не пробивших доспех. – Снегу приложи. – Это уже Годене.
До снега надо было еще добраться, кругом сплошной вал из мертвых и умирающих людей. Съехали по лестницам вниз, к подошве вала. Тут тоже трупы, свежие, парящие кровью из ран. Спотыкаясь от усталости, отошли от стены к своим коням, сбившимся в кучу саженях в ста от городской стены. Здесь уже можно было найти немного незатоптанного снега. Годеня набрал полную горсть, смял его в комок, приложил к пострадавшему месту, зашипел от боли.
– Чем это тебя? – спросил Ратьша.
– Рукояткой меча, – с видимым трудом открывая рот, ответил меченоша. – Мелкий, гаденыш, но верткий оказался. Но упокоил я его все ж. – Он попытался довольно улыбнуться, но улыбка сменилась гримасой боли.
– А тебя чем достали? – Это Ратислав спросил у Первуши, тоже прижимавшего стремительно напитывающийся кровью комок снега к ране на левой щеке, под самым глазом.
– Ножом, – буркнул парень. – В глаз целил, да промахнулся. Ну, я ему ту руку с ножом вместе и срубил, – не удержался он от бахвальства.
– Полотно в седельной сумке возьми, – приказал Ратьша. – Снегом не остановишь, раны на голове и лице всегда кровят преизрядно.
– И то… – согласился Первуша и направился к своему коню.
Вокруг них тем временем собрались уцелевшие Ратьшины воины. Таковых оказалась ровно дюжина. К немалой радости, среди них Ратислав увидел и Дарко. Сотник с виду вроде бы казался целым. Еще раз посмотрев на собравшихся, Ратьша покачал головой.
– Это все, что от трех сотен осталось, – не спросил, а скорее посетовал он.
– Так, воевода, – кивнул Дарко. – Но ведь и бой-то какой был. Не чаял, что отобьемся.
– Это да, – согласился Ратислав. – Бирюка с Власом не видел. Что с ними?
– Власа убили, – ответил Дарко. – Бирюка поранили тяжко. Жив ли теперь аль нет, не знаю, не до того было.
– Епифана и Гаврилы сотни где? Что-то на подмогу не поспели.
– Небось и там, у Исадских ворот, тоже жмут. Не смогли.
– Пошли к ним человека, пусть разузнает, что там у них. Сколько воев под рукой осталось тож.
Дарко поманил одного из воинов, отдал приказ. Тот кивнул, устало взобрался на коня, пустил его рысью вдоль стены.
