Страна Печалия - Вячеслав Юрьевич Софронов
— Ненаглядная ты моя, красавица, не чаял, свидимся ли с тобой сегодня. Вишь, как Струна наш расходился, потребовал Пантелея вместе с Ванькой-истопником к нему доставить. Я их кинулся искать, а они оба хмельные, меня и слушать не хотят. Вот… А вышло, что я во всем и виноват, Струна мне оплеуху закатил, до сих пор щека горит, будто ошпаренная. — И он указал на свою покрасневшую щеку, неловко при том улыбаясь.
— Поди, сильно досталось? — ласково спросила его Лукерья, прикладывая маленькую свою ладошку к больному месту. — Гляди, зашибет он тебя когда-нибудь, как же я совсем одна-одинешенька останусь?
— А я не поддамся, я же верткий, отец покойный как меня потчевал, и все ничего. Иногда так расходится, насмерть зашибить мог, а я вывернусь да убегу. Потом по три дня нос домой не казал, ждал, пока успокоится.
— Бедненький ты мой, как хоть ты жив остался… — сочувственно, смотря на него во все глаза, спросила девушка. — Скорей бы владыка вернулся, все бы наладилось, а то эти, что вместо него остались, гостей назовут и пируют до утра, а мы им только готовь да таскай наверх. А мне сейчас ничего тяжеленького поднимать нельзя. Так ведь? — И она провела ладошкой по своему выступающему под одеждой животу.
— Вот того и боюсь, владыка вернется, ему тут же все донесут, выгонит тебя со двора и меня зашлет куда-нибудь подале.
— Что ж делать-то станем, Спиридонушка? — заплакала Лукерья и прижалась к нему.
— Надо совет у кого спросить, авось добрые люди подскажут.
— У кого спрашивать, коль у нас с тобой родни ни одного самого дальнего человечка нет, как ни ищи. К кому голову прислонить не знаешь. Если б тебя не встретила, не знаю, как жила бы дальше. А так, с тобой поговорю, и все легче…
Спиридон ненадолго задумался, а потом сообщил, как ему казалось, спасительную мысль:
— Бежать надо, пока владыки нет.
— Куда бежать-то? В лес, что ли? Чего там делать станем? Пропадем, или звери задерут, — покачала головой Лукерья. — С батюшкой каким посоветоваться надо, — рассудительно предложила она. И тут же спохватилась: — Только вот на исповеди я сколько времени не была, боюсь признаваться в грехе своем.
— И я не был давненько, — тяжело вздохнул Спиридон, — тоже боюсь идти.
— Ты лучше скажи, когда в баню пойдешь? — с усмешкой спросила Лукерья. — Раньше тебя хоть владыка спроваживал, а теперь ты дорогу туда совсем забыл.
Спиридон от этих ее слов смутился, испытывая неловкость, что никак не может себя пересилить и ходить враз со всеми в парную. А с отъездом владыки и впрямь никто его не понуждал поменять заношенную одежду и омыть заскорузлое тело, к тому же он и сам начал чувствовать неприятный запах, исходящий от него, но переломить себя никак не мог.
— Схожу, милая моя, обязательно, как только Пантелей пить перестанет и баню топить начнет, а так, в холодную баню, зачем зря идти?
— На все-то у тебя причины, — с улыбкой отвечала Лукерья. — Хитрющий ты парень, погляжу, голыми руками тебя не возьмешь. — И она громко рассмеялась.
— Ага, тебе смешно, а ты сама попробуй вытерпеть, когда горячим веником охаживать начнут, хуже, чем отец вожжами меня потчевал…
Лукерья еще громче захохотала, отчего ее невзрачное личико расцвело и озарилось незримым внутренним светом, чмокнула его на прощание в щеку и уже на ходу обронила:
— Все, пора обратно возвращаться, а то Дарья схватится, достанется тогда. А ты мне и такой люб, а вот ежели помоешься да исподнее поменяешь, то вдвойне любить стану. — И с этими словами выпорхнула на улицу, оставив Спиридона в горьком раздумье.
…Дарья сдержала свое слово и как-то вечером зашла в храм Николая Чудотворца, где переговорила с батюшкой Андроником о венчании неразумных чад: Спиридона и Лукерьи. Тот ее выслушал, пряча в бороду улыбку, и степенно ответил:
— Как же я без благословения владыки могу обвенчать келейника его, да меня за это дело в такую Тмутаракань сошлют, где ночь от дня мало чем отличается. Ты мне этого, что ли, желаешь?
— Да что вы, батюшка, — подобострастно перекрестилась Дарья, — Я с владыкой сама переговорю, он меня послушает, всю вину на себя возьму. А так ведь девка родит, все одно к вам крестить принесут. И что тогда писать станете? Или ей подкинуть его кому, чтоб чужие люди растили? На такой грех направить хотите?
Отец Андроник никак не ожидал подобного поворота и слегка растерялся. Потом потеребил крест на груди, покрутил головой и спросил:
— Кого ж в дружки себе жених с невестой призовут? Найдутся ли такие, а то ведь без этого венчать никак нельзя.
— О том не думайте, — отвечала ему Дарья. — Все будет как должно: и сватов зашлем, и дружков приставим, главное, чтоб вы свое согласие дали. — С этими словами она извлекла из принесенного с собой свертка здоровущего осетра и положила на стол перед батюшкой.
Тот хмыкнул, покрутил головой, не зная, что ответить, но Дарья уже подошла к нему под благословение, и он со вздохом перекрестил ее, а вслед проговорил:
— Не знал бы тебя, Дарьюшка, столько лет, никогда бы не взял грех такой на душу. Смотри, надеюсь, владыка выслушает речи твои и меня в том винить не будет. А то ведь сама знаешь…
Но Дарья лишь махнула рукой, давая понять, что бояться ему нечего и, довольная, отправилась прямиком на поиски Спиридона, где, найдя его все в той же кладовой, долго с ним о чем-то беседовала и вышла оттуда с сияющим лицом, словно ее кто рублем одарил.
Через неделю отец Андроник, как и обещал, обвенчал молодых. Свадьбу гуляли в доме у Дарьи, после чего чуть ли не целую неделю кухонные тетки подшучивали над Лукерьей, как та нежданно-негаданно вышла замуж за остяка, который по-настоящему и заповеди христианские не соблюдает. Худо пришлось бы той, если бы не заступница ее, сладившая эту свадьбу, продолжавшая опекать теперь ее и Спиридона и никому не дававшая их в обиду. Постепенно все успокоилось, улеглось, лишь
