Рашид Кешоков - По следам Карабаира Кольцо старого шейха
Одна из пуль Омара Садыка ранила под Ритой лошадь. Доскакать ей удалось только до подножья скалы, на которой возвышалась древняя сторожевая башня. С трудом устояв на ногах после того, как лошадь пала, цыганка пошла пешком.
Путь предстоял неблизкий. До шоссе, где можно было рассчитывать на попутную машину,— тридцать два километра. Сюда, к башне, они обычно попадали одной и той же дорогой в те редкие дни, когда Феофан или сам Омар собирали банду на своего рода «оперативные совещания». До урочища Халкол ехали автобусами или на попутных, затем, сойдя на развилке, поднимались к колхозному кошу, где у них был свой человек — Жабраил Аушев — бывший барышник, некогда промышлявший торговлей крадеными лошадьми, скрывавший в свое время у себя в доме знаменитого карабаира. Теперь Жабраил заметно сдал, постарел и отяжелел. Отсидев два года по чохракскому делу, вроде бы остепенился и работал старшим табунщиком в местном колхозе. Почему и как Жабраил Аушев попал в Дагестан и стал доверенным Омара Садыка, Рита не знала.
У Жабраила они брали лошадей и верхами добирались до башни. Оповещали Феофана и его братию о предстоящем сборище обыкновенно Зубер Нахов или Парамон Будулаев.
Рита Сундунова прожила со своим господином и главой Феофаном третьим больше десяти лет. Уходя из табора в 1930 году после крупной ссоры с большинством цыган, входивших в него и недовольных методами правления заносчивого и ненасытного барона, он прихватил и ее, тогда шестнадцатилетнюю, без памяти влюбленную в него девчонку.
Он обращался с ней варварски. Заставлял, как многие таборные цыгане-мужчины, с утра до поздней ночи клянчить милостыню на вокзалах, базарах и других людных местах, заставлял воровать (впрочем, этому ремеслу она была обучена и прежде), бил, если она приносила ему мало денег.
Рита безропотно сносила издевательства и побои — постоянная, рабски преданная, безответная.
Когда Феофан получил пять лет за участие в преступных делах ротмистра Унарокова, она ждала барона. Наскребла денег, переселилась в Алтайский край, где он отбывал свой срок.
Здесь, в Дербенте, они обосновались три года назад, и Рита вздохнула свободнее. Барон стал несравненно мягче, чем прежде, а та жизнь, которую они вели, жизнь, по-прежнему несовместимая с требованиями закона, поскольку Феофан снова взялся за прежнее, не умея ничего другого, хоть и отдаленно, но все же походила на добропорядочное существование: они купили домик, Рита завела нехитрое хозяйство — огород, куры, свиньи.
В глубине души Рита, жалкая, неграмотная Рита, у которой не было ничего, кроме ее красоты и терпения, мечтала о том времени, когда ей удастся оторвать Феофана от уголовной среды и темных дел, удастся уговорить его жить спокойно и честно. С детства теплилась в ней где-то под спудом эта неосознанная мечта по чистой жизни, которая со временем, с годами, принимала все более ясные, конкретные очертания.
И она видела: самым главным, самым страшным препятствием к этому был отвратительный ей старикашка Омар Садык, который, точно паук, впился в Феофана, с каждым днем приобретая над ним все большую власть.
Она многое знала. Поначалу Садык опасался ее, но, видно, поняв, как самоотверженно, до гробовой доски, предана цыганка грубоватому и в общем-то бесхарактерному Феофану, перестал стесняться и не обращал внимания на ее присутствие.
Теперь все кончилось! Ничего больше не будет! Она знала, она ощущала своим женским чутьем, что старик принесет беду в ее непрочное цыганское счастье.
Она брела по усыпанной камнями тропе, обдирая ноги и не чувствуя боли. По лицу ее катились злые слезы обиды и гнева, развязавшиеся во время скачки волосы развевались на ветру, продувавшем теснину, и только одно чувство, одна страсть владела сейчас ее смятенной душой — отомстить!
Отомстить старику любой ценой!
Когда она, обессилевшая, грязная (несколько раз падала по дороге), с опухшим от слез лицом, на котором -по-прежнему горели яростным мстительным огнем большие черные глаза, появилась у ворот управления, ее вначале не пустили.
— Куда, куда, красотка! — загородил ей дорогу дежурный.— Да ты уж не пьяна ли?
— Пусти, слышь! Мне — к самому главному! Пусти, ну!
— Ни больше, ни меньше, как к самому главному? — дежурный засветил карманный фонарик, разглядывая странную посетительницу. И, видимо, заподозрив неладное, спросил уже более серьезным тоном: — А ты кто такая? От куда?
— Заявить я... заявить надо!.. Да пошел ты...— далее последовало непечатное, и Рита, обнаружив неожиданную силу, оттолкнула дежурного, потеряв равновесие, тот едва не упал со ступенек, на которых стоял, загораживая перед ней вход.
Хлопнув дверью так, что задребезжали стекла, разъяренная цыганка ворвалась в вестибюль. Там стояло несколько сотрудников, взволнованно обсуждавших историю с брилли-антом. Никто из них не знал подробностей — все ждали Шукаева.
Он приехал с Вадимом и Шахтановым, когда Рита уже сидела в комнате для допросов.
— Скорее идите туда, товарищ старший лейтенант,— подскочил дежурный к Анвару.— Там цыганка какая-то. Давай, говорит, главного — заявить хочу. Кричит, царапается, как кошка...— он прикрыл рукой подбородок, на котором краснела тонкая полоса — след Ритиных ногтей.
Жунид переглянулся с Вадимом.
— Цыганка? Вы позволите взглянуть на нее? — спросил он Шахтанова.— Буеверов пока подождет.
— Какой разговор? Пойдемте.
Рита сидела на стуле, возле ее грязных босых ног валялись стоптанные сапоги.
— Кто вы? — спросил старший лейтенант, садясь за стол. Шукаев и Дараев сели на стулья, стоявшие у стены.
— Сундунова я... Рита. А ты кто? Начальник?
— Я из угрозыска,— ответил Шахтанов.— Что вы хотели нам сообщить?
Рита скептически на него посмотрела, точно оценивая, чего он стоит, потом перевела взгляд на Жунида и Вадима и, видимо, оставшись недовольной увиденным, коротко вздохнула.
— Пиши бумагу, тогда говорить буду...
Шукаев тоже с интересом рассматривал цыганку. Видно было, что она проделала немалый путь пешком, прежде чем явилась сюда, была до предела утомлена и расстроена, но крепилась и даже бравировала.
Шахтанов не стал возражать — достал чистый лист для протокола, обмакнул перо в чернильницу
— Итак?,.
После первых же ее слов Шукаев встал со своего места.
Так вот кто эта цыганка!.. Рита Сундунова.
Жунид никогда не видел ее в лицо, но в материалах чох-ракского дела, которое он вел восемь лет тому назад, было упоминание о сожительнице барона. Он повсюду возил ее за собой. Однажды из-за нее Феофан едва не сцепился с ротмистром Асфаром Унароковым, порядочным бабником, не дававшим проходу ни одной юбке.
То, что Рита говорила сейчас, означало, что они как никогда близки к ликвидации преступной шайки, в существовании которой оба уже не сомневались.
Омар Садык располосовал ножом физиономию Алексею Буеверову и убил цыганского барона Феофана третьего! Сам Феофан с перерезанным горлом лежит в старинной башне за урочищем Халкол. Одного этого известия было вполне достаточно, чтобы вознаградить Жунида и Вадима за бессонную ночь! Они теперь так близки к цели!
На свободе остались только трое — Хапито Гумжачев, Паша-Гирей Акбашев (странно, что он до сих пор нигде и ничем себя не обнаружил) и... Омар Садык — самая темная и пока до конца не понятая фигура в этой компании.
Прислушиваясь к словам цыганки, Шукаев пытался себе представить подробности трагедии, разыгравшейся в заброшенной башне.
Шахтанов прервал Риту:
— Минутку. Жунид Халидович, садитесь на мое место Насколько я понимаю, тут — по вашей части...
Шукаев кивнул и сел напротив цыганки.
— Я знаю почти все,— сказал он, в упор глядя на нее.— Времени у меня нет выслушивать все подряд, потому что я должен как можно скорее арестовать человека, называющего себя Омаром Садыком. По-моему, и вы ему особого добра не желаете?
— Собака!!! — сузив глаза, закричала Рита.— Собака! Чтоб ему!..— она поперхнулась и закашлялась.
— Ну, вот и отлично. Значит, в ваших интересах отвечать мне коротко и быстро. Есть у Омара другое имя? Как еще называл его Феофан?
— Он звал его Ханом.
— И все? Более полно вы не знаете его настоящего имени?
— Нет
— Что вам известно о преступной деятельности Омара Садыка?
Рита подалась вперед, грязная рука ее, с длинными и тонкими, слегка изогнутыми на концах пальцами, непроизвольно легла на массивное пресс-папье и сжала его так, что побелели костяшки.
— Он — хитрая дрянь, которая все делала чужими руками... Он набивал карман и держал всех вот так...— она потрясла пресс-папье над столом.
Жунид с опаской покосился на ее руку. Ну и темперамент! Он осторожно высвободил пресс-папье из ее пальцев и поставил в сторону
