Слово атамана Арапова - Александр Владимирович Чиненков
– Василий, а мож, тово, обратно? – взмолился Кочегуров.
Атаман не ответил. Он смотрел на дерево, с которого свалилось тело. На нем виделся обрывок истлевшей веревки. Видимо, кочевники не позаботились о захоронении своих павших в бою воинов и просто свалили их в кучу. Ну а тела казаков, видимо, со зла повесили на деревьях.
Кочегуров хриплым голосом сказал: «Сдается мне, Евдокимыч, што мы угодили прямиком в ад и…» Он еще не закончил, как со второго дерева, что левее и повыше, сорвалось со сгнившей веревки еще одно тело. На ветру трепетало женское платье, длинные волосы разметались веером. Упавшее тело спугнуло воронью стаю, терзавшую труп, упавший первым.
Едва птицы стали спускаться на жертву, Арапов выстрелил. Лес отозвался громким эхом и заполнился дымом и тенью бьющихся в воздухе крыльев. Арапов подошел поближе, перед ним лежала казачка. Кто она и сколько ей лет, определить было трудно. Одежда в засохшей крови и разодрана. Проглядывающее в рванине пересохшее тело истерзано. Бедняжка! До последнего вздоха, как умела, защищалась она от кочевников.
– Мы и впрямь в аду! – проговорил атаман. – И ад энтот сотворен ворогами-ордынцами. Давайте отыщем тела казаков, казачек и захороним их по-людски.
Арапов сбросил с плеч накидку и накрыл ею тело женщины. Затем поднял ее на руки и продолжил свой путь к поселению. Он показался ему неимоверно трудным, потому что глаза были затуманены горем, а сердце переполнено болью и гневом.
Прогулка по лесу превратилась в похоронную процессию. А когда погребальное шествие достигло разгромленного лагеря, атаман положил тело на землю.
Между тем Кочегуров и казаки обследовали развалины. Они извлекли из схрона припрятанные перед нападением кочевников орудия труда. Затем подобрали все то, что могло бы пригодиться в дальнейшем.
Ну а напоследок на берегу реки рядом с могилой утопшего Демьяна вырыли глубокую могилу. В нее они опустили тела казаков и казачек, которые сняли с деревьев. Арапов бросил в яму горсть земли. Его примеру последовали и остальные. На могильный бугорок водрузили крест.
И в этот ответственный, полный траура момент атаман во всеуслышание поклялся:
– Жизни не пожалею, но крепостице здеся быть! И ежели энто мне не удастся, сделаю все, штоб облегчить жисть тем, хто придет апосля сюды! Покойтесь с миром, браты-казаки, а мы пойдем. Будем налаживать жизнь и доживать ее за себя и за вас… скоко нам Хосподь зараз отмерил!
* * *
Оставшиеся на горе казаки после ухода отряда Арапова уже пару часов томились неопределенностью и скукой. В это великолепное свежее утро хотелось поскорее размять мускулы после вчерашней переправы. А работы не было. Казаки бродили взад и вперед, не зная, чем заняться, предоставленные сами себе.
Откуда-то пополз неясный слух, что атаман привел их сюда по ошибке, что будто он собирался совсем в другое место.
Закирка, поглаживая заросшей жесткой щетиной подбородок, сказал:
– Атаман ваш точно спятил, казаки вонючие. Затащил нас на лысую гору, а сам тово… Смылся верняком в Яицк свой!
– Бряхня! – ответил ему Пантелей Поспелов. – Не могет быть тово.
Но осадок неуверенности оседал в душах казаков. Кто его знает, может быть, оттого и скрылся Арапов, что сам не знает, куда привел людей.
И тут раздался властный голос Петра Борисова, который с Матвеем Сычевым вернулся из разведки:
– А ну, стройся, казаки. Щас вам указанья доводить буду!
Казаки не построились, а столпились как придется.
– Топоров у нас два, – объявил Матвей, – пил покудова нет! Так што топориками будем махать по очереди.
– Прошу вас учесть – я вор-карманник, – заявил Закирка, – а не казак, как вы!
Сычев молча поглядел на него, жестко усмехнулся и сказал:
– А я, голубчик, терпеть не могу клопов и карманников.
Казак закатил рукав и поднес к лицу татарчонка кулак, который был больше головы Закирки.
– Не распознаю я энтовых насекомых, хто из них паразит, а хто – нет! Так вота, штоб не обмишулиться, давлю до мокроты и тех и энтих.
Облюбованный для вырубки участок оказался у подножия горы. Под ногами шуршали полусгнившие листья и мягко хлюпала насыщенная влагой почва. Над головою смыкались, едва пропуская солнце, сцепившиеся ветви деревьев.
– Так, двое с топорами вставайте здеся, – распорядился Борисов. – А остальные располагайтесь тама, – и указал на сухой пригорок с березами.
– Вот те, вор, новая работенка, руби дерева и обвыкай! – Сычев вручил топор обалдевшему Закирке и подтолкнул его к деревьям. – Ежели што – не взыщи! Я с тобою рядом порублю!
Осмотрев второй топор, Матвей широко улыбнулся:
– Ну-ну, не робей, карманник, щас я из тя добротнова рубщика делать буду.
Топоров, конечно же, не хватало. А про отсутствие пил и говорить нечего.
Через час Сычев отдал свой топор сменившему его казаку. Но за это время он успел свалить пять крупных деревьев. Изнывающий от усталости, исходящий потом Закирка все еще «мучил» второе дерево. Передавая топор сменщику, он под громкий хохот казаков неуклюже оступился, попал в ямку с водой и угрюмо сидел на коряге, веточкой счищая грязь с сапога.
Плохо ли, хорошо ли, но деревья летели на землю, со свистом продираясь сквозь кусты.
Ожидавшие своей очереди казаки обратились к Борисову:
– А мы-то долго будем ворон питать?
Петр Борисов и сам не знал, как быть. Он впервые заготавливал деревья в лесу.
Атаман сказал ему перед уходом: «Пущай одне рубят, а друге сучья саблями покудова обрубают».
– Давайте ветки обрубайте, коли не сидится, – огрызнулся Борисов. – Могете саблями, хотите – зубами обгрызайте.
С шутками и прибаутками, но работа закипела. Часа через два около двух десятков бревен были готовы к подъему наверх. Но неугомонный смутьян Закирка снова попытался испортить всем настроение. Он долго сидел, угрюмо наблюдая за работавшими казаками, но затем не выдержал и подошел к Борисову:
– Вы че охренели, братки? Пошто масть меняете? Из козырей каторжных в шестерок превращатесь?
Татарчонок произнес это громко и отчетливо, глядя на Петра спокойными и злыми глазами. Его всегда уважали в острогах. И он сам привык уважать себя. Он считал, что после побега встретит еще большее уважение, будет оценен еще выше. Но вступившие в казаки беглые каторжане не собирались выделять его из общей массы, его заставили махать топором, чего он никогда в жизни не делал, его сапоги отсырели в болоте, его, вора, сравняли с разнорабочими. Он был уверен, что вступление каторжан в казаки – это досадная, легко исправимая ошибка.
Но тут взъерепенился Борисов:
– Иш ты, вор он, а я хто? Мя тоже на
