Михаил Старицкий - Богдан Хмельницкий. Книга первая Перед бурей
— In nomen patri et fili et spiriti sancti{227}, да охранит нас святая дева от вторжения исчадий ада! — побледнел патер.
— Быть может, разбойник уже близко, — пропыхтел растерянно князь Заславский, оглядываясь по сторонам.
— Проклятие всякому, кто еще заступается за эту шайку, из-за которой никто не может быть уверен в завтрашнем дне.
— Целуйтесь теперь с Кривоносом! — стукнул рукой по столу пан Чарнецкий.
Бомба, упавшая среди залы, не произвела бы большего смятения, чем это слово «Кривонос», раздавшееся теперь в тысяче местах. Панны, молодые магнаты — все столпились вокруг стола.
— Прошу панство не тревожиться, — остановил всех гордо и пренебрежительно князь Иеремия, — замок неприступен, жизнь моих гостей под моим кровом неприкосновенна. В обороне замка пятьсот моих непобедимых драгун, столько же возвратится из Жовнов завтра, — по лицу молодого шляхтича пробежала какая-то темная тень, — все они останутся в замке. На это быдло я выезжаю с псарями и хлыстом!
— Князь слишком уверен, — вставил гордо молодой шляхтич, едва сдерживая какое-то непонятное волнение, — не советовал бы я выезжать на шайку Кривоноса с псарями и хлыстами — они многочисленны.
Иеремия прищурил глаза и смерил своим надменным взглядом с ног до головы молодого шляхтича.
— Пан или слишком боится Кривоноса, — произнес он медленно, отчеканивая каждое слово, — или преклоняется перед ним.
— Ни то, ни другое, — ответил тот спокойно, — я слишком хорошо знаю эти буйные головы, так как часто дрался с ними, да и задача князя требует многочисленного войска: нужно ведь окружить огромное пространство плавней и не дать уйти зверю!
— Да, да, упаси господи! — раздались тревожные голоса.
— Пан с ними дрался, но и князь Иеремия бил их нередко, — подчеркнул Вишневецкий, — однако если пан знает их так близко, то, я надеюсь, он не откажет мне принять участие в облаве, которую я объявляю на завтра.
На лице молодого шляхтича отразилось невольное смущение.
— За честь для себя почту выступить с княжьими войсками, — произнес он с легкою запинкой, — но я тороплюсь поскорее в Чигирин: пан староста наказал мне возвратиться к нему завтра обратно... Если ясный князь примет на себя ослушание мое перед паном старостой, то я могу указать княжьим войскам, где скрывается этот пес.
— Хорошо! — кивнул головой Иеремия, давая тем понять, что аудиенция окончена.
Шляхтич отошел к группе молодежи.
— Не узнает меня пан, что ли? — протянул к нему широкую руку пан ротмистр.
— Кажется, — смешался шляхтич, — где-то встречались. — «Маслов Став», — мелькнуло у него молнией в мозгу. — А может быть, я похож на кого-либо из панских знакомых?
— Да, как же, как же... знакомое лицо... земляки ведь, — тряс руку шляхтичу длинноусый пан ротмистр. — Пан ведь из Литвы?
— Из Литвы, — как-то тихо и робко ответил посол.
— Из моей родины... Я панский род весь знаю... со многими друг и приятель, пан, вероятно, сын Януария?
— Гм... вероятно, — процедил сквозь зубы посол... «А, чтоб тебя ведьма подрала с твоим знакомством... и прицепился же чертовый литвин!» — ругал он его мысленно, не зная, как отойти, улизнуть.
— Да? — обрадовался ротмистр. — А как же поживает панна Ядвига?
— Ничего себе, — осматривался по сторонам молодой шляхтич, подыскивая предлог отойти дальше. «Да помоги же, святой Юр! — напрягал он мозг свой с мольбой, — вывези: свечку поставлю! Э, впрочем, была не была!» — повернулся он решительно к пану ротмистру. — Прости, пане, тут какое- то недоразумение; я сейчас немного рассеян, думаю все про этого пса Кривоноса, а пан мне повторяет незнакомые имена.
— Пан каких Адамовичей знает? Из каких мест? Из Боровки, Сосницы, что на Вилейке, недалеко от Вильны, фамилии — пана Януария, пана Антося, пана Эдуарда, кажется, все?
— Э, пан ошибается, — засмеялся небрежно шляхтич, — я не из тех, слышал про вилейских тоже, но они даже не родственники, а только одного герба.
— Странно, — пожал плечами -пан ротмистр, — а мне Антось божился, что во всей Речи Посполитой только и есть единственная ветвь фамилии Адамовичей-Шпорицких — это их... а вот, выходит, и другая нашлась, а где же панская сидит? — любопытствовал-таки пан ротмистр.
— Моя... далеко, пане, за Могилевом...
— А где же именно? Тамошние места мне тоже знакомы.
«Провались ты в тартарары, литовская бочка! — ругнул
почти вслух нового, нежданного приятеля шляхтич. — Что б ему выдумать?»
— Из Рудни! — выпалил наконец он отчаянно.
— Из Рудни? — вытаращил глаза ротмистр. — Из Рудни? Из моего родного села?
— Не из Рудни, а из Рудниц, — поправился нагло шляхтич и потом, не давши прийти в себя ротмистру, пожал ему руку, пробормотав, отходя: — Во всяком случае, рад, весьма рад... А вот еще мой знакомый, — показал он неопределенно головою в противоположный конец залы и скрылся между толпой.
Пан ротмистр так и остался, застывший от изумления, с расставленными руками:
— Эй, что-то, голубчик, хвостом ты вертишь и улизываешь, как вьюн! Адамович ли ты? Вот что!
К пану ротмистру подошли некоторые из шляхты.
А молодой шляхтич пробирался бесцельно вперед и очутился незаметно возле амбразуры окна, у которого стояла пани Виктория, как окаменелая статуя; грудь ее вздымалась высоко и медленно, глаза не отрывались от молодого шляхтича, рука судорожно теребила платок... глубокое, необоримое волнение охватывало всю ее властно.
Когда молодой шляхтич, потупив голову, подошел к ней близко, она не удержалась и порывистым шепотом бросила к нему слово: «Михасю!»
Это милое, давно забытое слово ударило шляхтича, как стрела, и заставило обернуться и вздрогнуть всем телом.
— Ты! Ты! Узнала! — прошептала Виктория, и на ее красивом лице вспыхнул такой огонь радости и восторга, что у молодого шляхтича что-то дрогнуло в груди и разлилось горячею волной по всем жилам.
— Я пани не знаю! — пересилил он все-таки свое волнение и ответил холодно и небрежно.
— На бога! Пан по лезвию ходит, — шептала, смотря по сторонам, Виктория, — я... я... не враг...
— А, пани друг? — улыбнулся презрительно шляхтич, но в это время обратился к нему резким голосом князь Ярема:
— Проше, пане посол! — махнул он рукою.
Молодой шляхтич подошел беспечно и элегантно.
Пани Виктория двинулась тоже и остановилась за князем Вишневецким, между толпой молодежи.
— Пан давно из Чигирина? — спросил, прищурив глаза, князь Ярема.
— Третьего дня выехал, ваша княжья мосць, — ответил бойко шляхтич.
— И пан Конецпольский был дома? — улыбнулся князь.
— Куда-то собирался... мне неизвестно, — замялся шляхтич.
— Странно, что он послу своему не сообщил, где будет находиться... Мне могла прийти мысль наведаться к нему...
— Да, вероятно, дома, ясный княже! — снова ободрился шляхтич.
— Еще страннее! — нахмурил брови Иеремия. — Разве пану не известно, что Чигиринский староста выехал в Варшаву на свадьбу Радзивилла, и, кажется, не три дня назад... а более?
Одно мгновение шляхтич почувствовал, как сердце его перестало биться, а кровь замерла в жилах, но это было лишь мгновение.
— Пан староста не считает нужным сообщать подчиненным о своих намерениях... — отвечал он с некоторою наглостью. — Быть может, потому пан староста и потребовал моего немедленного возвращения, чтобы в его отсутствие было верное лицо у подстаросты.
— Возможно... — протянул князь Иеремия, пронизывая шляхтича насквозь серыми, своими злыми глазами. — Хорошо, увидим!.. Во всяком случае пан у меня останется гостем, —подчеркнул князь тоном, не допускающим возражений.
Потом, поднявшись со стула, громко заявил всем:
— Панове! На утро поход! Кто желает принять участие в нашей облаве, прошу всех под мою хоругвь!
Громкие бурные возгласы покрыли оглушительным шумом его слова.
Гости двинулись за князем в другие покои.
Бледная, с искаженными от ужаса чертами лица, с блуждающими глазами, стояла в стороне пани Виктория, готовая крикнуть кому-либо: «На помощь! Во имя бога!» Она чувствовала, как все кружилось в ее голове, как внутри ее жгло, и, ломая себе бессознательно руки, шептала только: «Что делать? Что делать? Погиб!» Вдруг глаза ее заметили седого ротмистра, остановившегося невдалеке.
— На бога! — рванулась она к нему и заговорила прерывистым шепотом: — Вам я могу довериться, как новому другу, от вас зависит спасение моего доброго имени... Но моя честь... моя жизнь...
Пан ротмистр взглянул на бледное, взволнованное лицо пани и не заставил повторить просьбы.
— Положитесь на меня, — шепнул он, — головы лишусь, а не выдам!
— Спасибо! — произнесла она, сдавив ему руку. — Остановите поскорее... вон того нового посла... во имя матки найсвентшей, остановите!.. Пусть он пойдет ко мне только на два слова... от этого зависит... да, моя жизнь!
— Все будет сделано! — уверенно сказал ротмистр и скрылся в толпе. «Однако, — кружились у него в голове мысли, — посол-то этот, видно, штучка: и относительно деревни врет, и такую сличную пани пугает до смерти... Нет, брат, я тебя не спущу с глаз!»
