Константин Федин - Необыкновенное лето
Рагозин одним большим шагом спустился с бугра.
Его сменили ещё два оратора. Но они говорили кратко – все было сказано до них, да и ветер разгуливался сильнее, мело метелицей, люди жались теснее друг к другу.
Могилу ещё не сровняли с поверхностью земли, когда начали разбредаться. Трамваи не доходили до кладбища, надо было идти пешком к университету. По широкому полю перед кладбищем вожжами тянулась позёмка, закручиваясь вокруг трамвайных столбов. Местами проступила голая земля, расчищенная ветром. Снег сдуло к тесовым кварталам, и они насупленно темнели на ярко-белых тротуарах.
Мальчики – руки в рукава или в карманы, – намёрзнув, пока стояли у могилы, почти бежали впереди не поспевавших за ними взрослых.
– Как летит время, – сказала Вера Никандровна Аночке, – ведь это с Павликом рядом – сын Лизы будто?
– Да, Витя.
– А Павлик совсем молодец.
– Да. Иногда не верится, что я его нянчила.
Аночка засмеялась.
– Ты что?
– Помните историю с шоколадом?
– С шоколадом?
– Это ещё перед войной. Помните, вы подарили Павлику на именины плитку шоколада? Мама ему велела поделиться со мной. Он долго мучился, все не хотел давать. Потом говорит: «Ну хорошо, мама, я только дам Аночке ма-аленький кусочек». – «Почему же маленький, когда у тебя много?» – «Я боюсь, большим кусочком как бы она не подавилась».
Теперь они вместе засмеялись, но смех как-то сразу оборвался, точно они вспомнили, что идут с похорон. Прикрывая от порыва метели рукавом лицо, Аночка мельком спросила:
– Почему не пришёл Кирилл Николаевич?
– Да, жалко. Он понял бы своего отца, после этой речи – почему дружил отец с Дорогомиловым… Кирилл хотел пойти. Но что-то неотложное в военном комиссариате.
Аночка резко вскинула брови, но промолчала и сосредоточенно прибавила шаг: мальчики слишком далеко убежали вперёд.
Они кучкой семенили посередине мостовой, нагнувшись против ветра, мешавшего как следует говорить. Они перекидывались короткими словами, подолгу не отвечая друг другу.
– Здорово мой отец говорит, а, Пашка? – спросил Ваня.
– Ага, – согласился Павлик, но подумал и прибавил: – Зря это он про книжный хлам. Мой отец обрадовался.
– Чего обрадовался?
– Толкнул меня и говорит: товарищ Рагозин со мной согласен – Арсений Романович держал один хлам.
– Ну и пусть. Тоже! Твой отец!
Вите думалось, что Пётр Петрович не сказал об Арсении Романовиче самого важного. Самое важное состояло в том, что Арсения Романовича больше нет и что таких, как он, никогда больше не может быть.
– А как мы об Арсении Романыче напишем? – спросил он.
– Что напишем? – захотел узнать Ваня.
– На кресте.
– Правда, а? – встрепенулся Павлик.
– На кресте! – насмешливо переговорил Ваня.
– А что? – сказал Витя, принимая вызов.
– У Арсения Романыча будет памятник, а никакой не крест.
– Ну да, памятник. Большо-ой! – протянул Павлик.
Все трое по очереди потёрли уши.
– Ребята! Мужик на санях! – воскликнул Витя.
– Дурак какой! Снегу-то с гулькин нос, а он вылез, – сказал Ваня.
– Надо так написать, – проговорил Павлик сосредоточенно: – Здесь лежит наш Арсений Романович, и потом подписи.
– Какие подписи? – спросил Ваня.
– Ну, подписи – ты, я, Витя, ещё кто, ещё.
– Тоже выдумал! Кто это на могилах расписывается? Я на кладбище целое лето жил, знаю.
– Ну и что же, что жил? Разве есть закон? Захотим, так распишемся.
– А чего такое – селение праведных? – спросил Витя.
– На кресте, да? Знаю, – сказал Ваня.
– На кресте, да? – повторил за ним Павлик.
– Это всё попы! – сказал Ваня. – Воскресение, селение. Начнут архиреить! А ничего и нет. Закопают, так не воскреснешь.
– Ну да, – согласился Павлик. – Отзвонил, и больше каюк.
– А на Марсе? – скептически спросил Витя.
– На Марсе! Подумаешь! – дёрнул плечами Павлик.
– Ты не читал, вот и говоришь.
– Ты читал, да плохо, – сказал Ваня. – На Марсе не мертвецы, а живые люди.
– Ага, – подтвердил Павлик. – Только там марсисты.
– Надо так, – предложил Витя. – Здесь покоится (он сделал паузу, сомневаясь – нужно ли что-нибудь о прахе и о местности)… покоится Арсений Романович, самый хороший человек!
Он неуверенно взглянул на товарищей. Павлик подумал и признал, что проект удачен. Ваня был не очень доволен.
– Надо ещё нарисовать и выбить на камне, – дополнил он.
– Рисунок?
– Ага.
– А про что рисунок?
Тут мальчиков догнал Рагозин и положил им на плечи тяжёлые руки в варежках.
– Замёрзли?
– Не-ет! – дружно откликнулись они, опять потирая ладонями уши.
– Пётр Петрович, мы спорили про памятник, какую сделать надпись.
– Ну, какую же решили сделать?
Они опять заспорили наперебой, выдумывая новые предложения и в конце концов заставив Рагозина сказать, какую надпись сделал бы он сам.
– По-моему, надо просто: Арсений Романович Дорогомилов, революционер.
– И всё? – спросил Павлик, от неожиданности разинув рот.
– И всё.
– И всё! – вскрикнул Ваня. – Вот это да-а!
– Это да-а! – закричал тогда и Павлик. – Арсений Романыч тоже был бы рад, правда, а?
И только Витя задумался и ничего не сказал. Ему было грустно, что о таком человеке, как Арсений Романович, будет написано всего одно слово.
Мальчики шли в ряд с Петром Петровичем, стараясь так же широко шагать, как он, и скоро добрались до площади, где толпа людей дожидалась трамвая.
Становилось очень морозно, быстро темнело, вьюга крутила и крутила все злее. Но мальчики, прохваченные холодом и засыпаемые снегом, присоединились к толпе и стали терпеливо, вместе со взрослыми, ждать, чаще растирая уши, щурясь сквозь метель на далёкие неясные фасады университета.
37
После первого спектакля «Коварства» Аночка и Кирилл видались каждую неделю, и в день похорон Дорогомилова тоже должна была состояться встреча.
Кириллу казалось, что они видятся очень часто, то есть что чаще видеться невозможно – так трудно и хитро было выкроить два-три часа, свободных одновременно и у него и у ней. Сложнее, конечно, было для него. Аночка как-то спросила, договариваясь о свидании:
– Но ведь есть у тебя расписание?
– Расписание – чего?
– Ну, когда ты занят, когда нет.
– Когда нет? – усмехнулся он. – Тогда находится что-нибудь непредвиденное.
Усмешка его сразу улетучилась.
– Непредвиденное – довольно существенная часть работы. Иногда самая существенная. Это – школа, в которой учишься предвидеть.
– Есть, значит, надежда, что ты выучишься предвидеть, в какой день можешь по-настоящему со мной встретиться?
– По-настоящему?
– Да. Чтобы не на минутку.
Он с такой основательностью задумался, что ей стало весело.
До сих пор Кирилл ни разу не обманул Аночку, если обещал прийти, вернее – успевал заранее предупреждать, если встречу приходилось отложить. Но в этот день его неожиданно назначили выступить за городом на митинге.
Он рассчитывал вернуться к условленному часу. Но все сложилось не по расчёту.
Митинг был созван для записи добровольцев в кавалерию. На горах, в одном из унылых зданий разросшегося Военного городка, народ теснился плечом к плечу. Все стояли. Тут собрались служащие городка, новобранцы Красной Армии, пёстрый люд Монастырской слободки, обитатели разбросанных по округе выселок – рабочие окрестных кирпичных сараев.
Извеков говорил с помоста, который дышал у него под ногами. Он любил прохаживаться во время речи, это напрягало его и в то же время удерживало в сосредоточенности – мысль текла мерно с шагом. Он не замечал, как вздрагивает на помосте накрытый кумачом стол.
Говорил он легко. События, которых он касался, сами по себе приковывали слушателей – дело шло о победах на юге, о бегстве в белую Эстонию разбитого Юденича, о новом наступлении в Сибири против Колчака – все фронты гражданской войны находились в невиданном движении, но уже движение это было дано фронтам не по почину контрреволюции, как случилось два-три месяца назад, а сосредоточенной волею Красной Армии. Она несла свои знамёна вперёд, возвращая России её далёкие окраинные земли.
С какой-то взыскательной пристальностью, хмуро и насторожённо, собрание сотнями взглядов следило за Кириллом, будто испытывая его выдержку, проверяя знания. Но он упрямо шагал под этими взглядами, приостанавливая себя на поворотах и – видно, для прочности речи – изредка перерубая кулаком воздух. Знания же его были столь основательны, что, когда он начал перечислять победы красной конницы, народ словно решил, что он выстоял проверку: люди расправили брови, зашевелились, гул голосов прошёл в разных углах, и потом вдруг, как стрельба ракет, рассыпалась трескотня захлопавших ладош.
Кирилл кончил тем, что враг опозорен, разбит, отступает, но ещё не уничтожен, и чтобы добить его, нужен приток свежих сил в ряды бойцов. И он призвал вступать в Конную армию – старых и молодых кавалеристов, пулемётчиков бывалых и малоопытных, с конями и без коней – всех, кто слышит в плече своём силу, а в душе ненависть к белогвардейцам и преданность делу освобождения рабочих и крестьян.
