Урарту - Андрей Евгеньевич Корбут
— Отец, — с чувством сказал Арад-бел-ит, припадая на одно колено и целуя родителю руку. — Отец… у меня нет слов, чтобы выразить тебе свою любовь и преданность.
— Ну, ну, — немного замешкавшись, поднял его Син-аххе-риб. — Пусть это будет тебе уроком. Позавтракаешь со мной?..
Арад-бел-ит расстался с отцом только в полдень. О государственных делах они больше не говорили. Делились друг с другом новостями, слухами, сплетнями, шутили, смеялись, вспоминали, как когда-то вместе охотились…
Только прощаясь, Син-аххе-риб снова вернулся к отъезду Ашхен.
— И вот что еще. Не знаю зачем, но Хава вчера попросила у меня разрешение взять с собой Мар-Априма. Говорит, он безутешен и все никак не может прийти в себя после смерти сестры… Вот уж не думал, что у нашей Хавы такое доброе сердце. Я полагал, что они расстались и Мар-Априм больше не твой сторонник. Неужели я ошибался?
— Расстались. Я с некоторых пор отношение к Мар-Априму изменил, но если у твоей внучки ветер в голове, что тут поделаешь. Надо только решить, кто заменит раббилума на его посту.
— Пусть это тебя не беспокоит. Я поручу это Таб-цили-Мардуку. Он прекрасно справляется со своими обязанностями…. В отличие от твоего младшего брата.
6
Весна 683 г. до н. э.
Хаттуса
Весна на двадцать втором году правления Син-аххе-риба пришла в Хаттусу поздно. В долине уже зацвели сады, домашний скот с аппетитом поедал молодую траву, земледельцы высеяли ячмень и просо, а в горах все еще лежал снег, и горожане, выходя из дома, кутались в теплые одежды.
Но в первый же по-настоящему весенний день город встрепенулся и ожил. Улицы наполнились людьми вперемешку с лошадьми, коровами, овцами. На рынок потянулись повозки. Купцы открыли лавки и стали наперебой зазывать покупателей. Дети проносились мелкими стайками, словно вьюрки, клянчили у торговцев сладости или фрукты, привезенные с юга, и тут же со смехом и визгом бросались врассыпную, стоило кому-нибудь из взрослых взяться за палку. Зевак развлекали уличные музыканты, затем появились акробаты, жонглеры и фокусники, и все смеялись и радовались, как будто никто никогда не знал раньше, что такое простое мирное счастье или весна.
Казалось, это веселье не коснулось только стариков, которые, сидя вдоль забора, грелись на солнышке. Старики спорили о том, какого урожая ждать в этом году; осторожно вспоминали о киммерийцах, в последнее время отбиравших у местных жителей все, что приглянулось; и дружно поносили ассирийцев.
— Сколько людей сгубили в Табале! Охо-о-о! — рассказывал седовласый старец с вытекшим глазом. — В Зинджирли[19] мужчин поголовно оскопили, женщинам отрезали груди. Их детей заставили таскать трупы родителей, а из мертвых тел сложили холм выше, чем наши Львиные ворота...
Его перебил косматый дед с трясущейся головой:
— Говорят, всех мальчиков утопили как слепых котят: привязали к ногам тяжелые камни и бросили в реку. Девочек, совсем уж детей, неделю насиловали, потом покрошили как капусту и скормили собакам.
Третий их товарищ, подслеповатый старик, тяжело вздохнул, закашлялся и зло сказал:
— Сколько себя помню, ассирийцы всегда такими были. Им в людской крови искупаться — как воды напиться.
Старец с вытекшим глазом не удержался, сплюнул от досады. Третий продолжил:
— Иногда думаешь: те же киммерийцы — ведь дикий народ, а все равно добрее, чем это зверье.
— Ты зверье не обижай! — с горькой насмешкой возмутился Вытекший Глаз. — Ты моего пса знаешь? И какой он злой, и что никого к себе не подпустит.
— Ты о Саргоне[20]? — спросил косматый.
— Думаешь, зря я его так назвал? Но тут с ним такая история приключилась… что и не знаю теперь… Кошка у меня понесла. Три дня мучилась. Потом все-таки родила одного котенка и сдохла. Ну и ладно бы. Котенок мне ни к чему. Хотел его вечером утопить. Днем меня дома не было. Вернулся, глядь — а котенок уже в конуре у Саргона. Внучка рассказала: пес сам пришел, обнюхал, облизал, за шкирку его взял и как родного к себе отнес. Он ведь даже внучку к себе никогда не подпускал, а тут, когда понял, что она котенка из соски покормить собирается, — сам отошел в сторону. Покормила, Саргон на нее зарычал, мол, отойди. Опять облизал маленького и снова калачиком вокруг него свернулся. Неделю уже не отходит… Лучше родной матери за ним присматривает. Вот только боюсь, или Саргон мяукать начнет, или котенок лаять, — сказал так, и все трое по-доброму заулыбались. — А ты говоришь: зверье. Да, они хуже зверей. Нелюди! Ассирийцы, словом…
К полудню солнце припекло так, что люди сбросили с себя верхние одежды. Появился водовоз, стал предлагать родниковую воду.
Сначала долго пила молодая женщина — судя по платью, жена какого-то местного богача, бросила меди, не считая, да еще улыбнулась: парень-водовоз был молодой, симпатичный. Подошел кузнец, утолил жажду, забыл расплатиться, но когда вслед ему посыпались проклятья, честно вернулся. Затем появился Ахаз, старый знакомый Ашшуррисау. Отпил из глиняной миски всего пару глотков, оглянулся по сторонам, — поблизости никого, — сказал вполголоса:
— Где она живет, узнал?
— Да. Но к ней лучше не соваться. Во дворе у нее всегда кто-нибудь да есть. Шум поднимется, соседи сбегутся. Уговорил ее сюда зелье принести. Пообещал дать хорошую цену.
— Договорились. Подашь знак. Мои люди будут настороже.
Тоже расплатился, но намного дороже того, что стоила вода. Затем нашел в толпе взглядом своего сообщника, кивнул ему и пошел к себе домой.
За эти два года жизнь Ахаза изменилась коренным образом. Вскоре после смерти Манаса к молодому погонщику пожаловал странный гость, назвавший имя Ашшуррисау как своего дальнего родственника, и неожиданно заявил:
— Очень уж тебя наш купец хвалил, говорил: сметлив, отважен, убеждал, что нет ничего, с чем бы ты не справился. Что скажешь, можно ли тебе довериться? Ну а плата за твою помощь будет достойной — станешь хозяином постоялого двора, что раньше принадлежал Манасу.
Если от чего человек действительно способен потерять голову, так это от внезапно свалившегося богатства.
Мог ли Ахаз отказаться…
Уже через неделю он вступил в свои новые владения. Месяц спустя — привез из Маркасу писца и поселил его в своем доме. Сразу женился на Ракель. Единственное, что отравляло его существование, — необходимость периодически встречаться с
