Сумерки империи - Гектор Мало
— Значит вы сомневаетесь в нашей победе?
— Больше всего я боюсь, что всеобщая развращенность, порожденная имперским режимом, проникла в армию и распространилась там, как заразная инфекция. Что если наша армия, при одном упоминании которой прежде трепетала вся Европа, сохранила лишь видимость былой мощи? Конечно, меня это беспокоит, но в то же время моя вера в наши военные возможности настолько сильна, что я не могу спокойно слышать все эти пессимистичные рассуждения, в основе которых лежат не точные знания, а сплошное резонерство. В отличие от меня наше правительство располагает точными сведениями, и если уж оно объявляет войну, которая долгие годы висела над нами, как дамоклов меч, и не пытается эту войну оттянуть, то это значит, что оно уверено в своей способности довести ее до победного конца. Оно обязано быть к этому готово, в противном случае — это не правительство, а сборище сумасшедших. Но тут есть одна беда. Правительству хорошо известны наши возможности, но оно плохо осведомлено о ресурсах Германии. А все из-за нынешней политики в отношении немецких газет, которые, как известно, враждебно настроены по отношению к нашему императору и его семье и позволяют себе сравнивать принца Эжена Наполеона с зайцем, а принцессу Матильду с другим животным, которое я даже не хочу называть. Так вот, эти газеты запрещено провозить через границу, и в результате мы остаемся в неведении относительно происходящего по ту сторону Рейна. Не могут же считаться источником информации люди, посещающие курорты в Бадене или Хомбурге.
Признаюсь, то, что я услышал от моего наставника, потрясло меня до глубины души. Но зрелище, открывшееся передо мной на следующий день в Париже, мгновенно рассеяло навеянное его словами неприятное чувство. Я увидел полки солдат и офицеров в полевой форме, направлявшиеся к Восточному вокзалу с оркестрами во главе колонн в сопровождении огромных толп, прославлявших наших защитников. Все были веселы и полны решимости, отовсюду слышались звуки "Марсельезы" и крики "На Берлин!". Глядя на это величественное действо, я подумал, что наш народ, несмотря на его развращенность, все же сохранил присущий ему энтузиазм и боевой дух. Патриотизм не умер, он просто заснул, и вот теперь я присутствую при его пробуждении.
Все пассажирские поезда в восточном направлении, кроме одного, были отменены. Вместо них отправляли воинские эшелоны. Теперь для гражданских лиц поездка, скажем, в Нанси превратилась в серьезную проблему. На вокзале происходило невероятное столпотворение и творилась безумная неразбериха. Я наблюдал душераздирающие сцены прощания и видел потоки женских слез. Никогда прежде мне не приходилось видеть такого количества плачущих женщин, в основном порядочных дам, обнимающих своих мужей, но также и девиц легкого поведения, расстающихся со своими юными лейтенантами.
Чтобы занять место в купе, мне пришлось выдержать настоящий бой с находившимися там офицерами. Они и слышать не хотели, чтобы какой-то тип в гражданской одежде посмел ехать вместе с ними. В углу купе уже успел примоститься один гражданский "шпак". Но когда явился второй — это уже было явно чересчур.
Как только поезд тронулся, в купе сразу завязался разговор.
— Ты куда едешь? — спросил сидевший напротив штабной лейтенант пехотного лейтенанта, занимавшего место справа от меня.
— В Мец[30]…
— В Мец?
— Ну, не в сам город Мец, а в какую-то деревню, название которой начинается с "Мец". Черт знает, как точно она называется. У тебя есть карта?
— У меня в чемодане есть карта Германии.
— А нужна карта Франции. Может быть, у этих господ имеется карта?
Я наблюдал душераздирающие сцены прощания и видел потоки женских слез
Но карты не было ни у кого, и я осмелился вставить слово.
— Возможно, вы направляетесь в Мецервисс?
— Точно.
— А где он находится, этот Мецервисс?
— Думаю, где-то в окрестностях Меца. Во всяком случае, я еду до Меца.
— Вам лучше доехать до Тьонвиля, — сказал я. — От Меца до Мецервисса примерно двадцать пять километров, зато от Тьонвиля всего пара километров.
— Ну а ты куда едешь? — спросил своего приятеля пехотный лейтенант.
— В Гростенкен.
— А где он, этот твой Гростенкен?
— Клянусь, не знаю. Попробую узнать в Меце. Знаю только, что через него проходит железная дорога.
— Может быть, вы, сударь, знаете, где находится Гростенкен? — насмешливым тоном спросил у меня штабной лейтенант.
— Я только знаю, что он находится в четырех-пяти километрах от Фолькемона, а Фолькемон — это станция на железнодорожной линии Мец-Форбах.
— Вы, наверное, географ?
— Вовсе нет. Просто раньше я изучал географию.
Мне показалось, что мой ответ прозвучал несколько напыщенно. Но меня так поразило, что штабной офицер совершенно не знаком с местностью, на которой ему, возможно, предстоит руководить войсками, что я не смог сдержаться. После того, как прозвучал мой ответ, в купе на какое-то время повисла тишина, но длилась она недолго. Вскоре разговор возобновился, и каждый из собеседников изложил свой план военной кампании. Все их планы различались по способам ведения боевых действий и маршрутам движения войск, но полностью совпадали по своим конечным целям: через неделю мы займем Майнц, а через три недели будем в Берлине.
— У меня есть основания полагать, — сказал штабной лейтенант, — что в настоящее время маршал Мак-Магон[31]пересекает Рейн выше Страсбурга и формирует отдельный корпус, который через Фрибург войдет в Вюртемберг и Баварию. Вся Южная Германия с нетерпением ожидает вступление наших войск. Одновременно мы пройдем по левому берегу Рейна, прорвемся через границу и погоним пруссаков до самого Майнца.
Угловое место в купе занимал еще один офицер,
