Август Цесарец - Золотой юноша и его жертвы
— Что я должен был услышать от капитана? — поморщился Васо.
— Он решил, что я тебя обманываю! Не делай вид, будто ничего не слышал! Ты стоял позади нас!
— Вот как? — надулся Васо и посмотрел по сторонам, как бы пытаясь отыскать капитана. — Это мы еще проверим! — Он помолчал, потом снова оживился. — Ты и в самом деле стал орюнашем? Как это произошло? Почему не расскажешь? — недовольно бросил он, продолжая сомневаться.
— Мы еще встретимся, если не здесь, то в городе! — ответил Панкрац, преднамеренно растягивая слова и делая вид, что ему не до разговоров. — Ты же будешь служить в полиции! Там в секретариате можешь и узнать обо мне! — Его неразговорчивость была и в самом деле искусственной. Подобно Васо он принял к сведению, что здесь остались свои. В нежелании Васо уезжать он разгадал его намерение завести разговор о завещании, и, вспомнив, что бабка ему не показала его, задумал переплюнуть Васо и увидеть важную для себя бумагу своими глазами. Присутствие Краля ему, в отличие от Васо, было только на руку, ибо оно укрепляло его позиции, он мог припугнуть родственников и заставить изменить завещание, если оно не будет таким, каким должно быть по словам бабки. В этом бабка ему, наверное, не солгала, — успокаивал он себя; и все же он знал, как много порой может зависеть от неправильно поставленной запятой, поэтому осторожность тут не помешает! Думая об этом, он бросал взгляды на деда, и с губ его уже готова была сорваться просьба показать завещание. Помешал приход Васо, а еще больше и окончательно — решение ни за что не начинать первому, прежде пусть выскажутся другие. Сейчас он поднял голову и испытующе окинул Васо взглядом с ног до головы.
— Коли так, — внимательно посмотрел на него Васо, — извини. Ты должен был об этом сразу, как только приехал, сказать!
Васо с не вполне еще ясной мыслью, что Панкрац со своим острым языком, возможно, сослужил бы ему хорошую службу в предстоящем объяснении с Йошко, собирался уже было протянуть ему руку. Но вдруг отвернулся; в комнату вошел Йошко. Пристегивая к брюкам подтяжки, он приблизился к блюду с жарким, у которого Мица без хлеба обгладывала индюшачью ножку, и хотел взять кусочек мяса. Мица, вспыхнув, оттолкнула его:
— Ты завтра в городе нажрешься, а это нам на завтрак! Только что вышел из-за стола! А Сережа так и не ужинал!
Йошко, рассердившись, схватил ее за руку и взял с блюда подрумянившееся крылышко.
— Как это не ужинал? Налопался так, что на мясо смотреть не может, только что я сам видел, как он бросил его собаке, как-никак, а я, я… — он повысил голос, — здесь значу несколько больше, чем твой Сережа!
— Для себя ты, может, и значишь, но не для меня!
— Какое мне дело, что я для тебя значу!
— Мне тоже! Да только по-другому ты запоешь, когда… — она осеклась, вытерла рукавом жирные губы и схватила блюдо, собираясь унести его из комнаты. Йошко преградил ей дорогу.
— Когда? Что ты хотела этим сказать? — вспыхнул он, схватив ее за локоть. — Давай выкладывай! Дура баба, ты не знаешь, с кем имеешь дело!
— С графом, конечно, с кем же еще! Спятил, что ли? Уроню блюдо! — и она переступила через порог комнаты, скорее отпущенная им, нежели вырвавшись от него, затем обернулась, грубо послав его куда-то, и хриплым голосом добавила: — Вот это я и хотела тебе сказать!
Йошко бросил на нее уничтожающий взгляд, и краска залила его лицо, но тут же сменилась бледностью; овладев собой, он усмехнулся. Он понял, куда целила Мица; вероятно, она считала, что пришел конец его карьере военного поставщика. Впрочем, его и самого не впервые посещало это недоброе предчувствие, но врожденный оптимизм помогал ему справиться с ним, все это еще легко было поправить, если учесть, что в городе у него есть дом. Ему вдруг неудержимо захотелось продолжить борьбу и довести ее до конца, поэтому, ехидно улыбнувшись, отвернулся от Мицы и, возвратившись к столу, снова принялся обгладывать индюшачью ножку.
— Глупая! — сказал он как бы про себя, а на самом деле хотел, чтобы все его услышали. — Йошко выплывет, и не будь она такой дурой, только этого бы и желала ему, если бы хотела сохранить за собой лавку!
Васо внимательно следил за разговором, он все понял и, почувствовав, что пробил его час, подошел к Йошко. Схватил наугад рюмку и чокнулся ею о рюмку Йошко.
— Ну, пей! — выпил сам и сел.
— Что ж, давай! — Йошко взял рюмку, осушил ее и зевнул. — А ты что остался? Если бы не ты, я бы уже спал! Мне рано нужно возвращаться назад!
— Успеешь! — уверенно сказал Васо, затем кашлянул и замолчал, а глазами буквально пожирал его. — Я тебе желаю успеха и удачи во всем! Но… — он придвинулся к нему вместе со стулом. — Видишь ли, если у тебя в городе дело не выгорит, можешь ли ты быть заранее уверен в том, что старики смогут передать лавку тебе, если они ее уже обещали Мице?
Йошко бросил кость в угол, продолжая его с улыбкой слушать, затем вдруг стал серьезным и махнул рукой:
— Я не спешу, от добра добра не ищут! Ну, довольно об этом! К чему ты снова все затеял! Наверное, я лучше тебя знаю, что делаю.
При этом он все время бросал взгляды на отца, а отец, явно заинтересовавшись, повернулся в их сторону. Правда, лицо его ничего не выражало, на нем лежала лишь печать тревоги и усталости.
— Уверен, что знаешь, но и мне кое-что известно! — упорно продолжал Васо настаивать на своем. — Ты жидам доверяешь, а они-то уж наверняка лучше тебя знают, что делают!
— Если кто меня и погубит, то не жиды, а твои сербы!
— Сербы! Разумеется, они не могут ждать, пока ты соберешь деньги под залог! Армия должна есть ежедневно! Как ты этого не поймешь! — В Васо боролись два чувства — злость и предупредительность. — Ты же сам допускаешь, что можешь потерпеть неудачу, и что тогда? Что ты будешь делать? Допустим, получишь лавку, а с сестрой как быть? Да и городской дом для семьи будет безвозвратно потерян! А так я уступаю твоей сестре свою долю, ту, что полагается по завещанию моей жене, а сам беру дом в городе; тебе достается лавка и в придачу земля! Будешь здесь хозяйничать, старикам одним уже не под силу, а лучшая помощь — мужская, таким образом, таким образом… — он окончательно запутался и выкрутился, внезапно воскликнув: — Что надежно, то надежно, а так будет еще надежнее! Подтверди и ты, старый, — обратился он за помощью к тестю, — верно я говорю? Ты же сам, когда я тебе сегодня все разъяснил, не нашелся что возразить!
Старый Смудж, на которого, кажется, действительно все это произвело впечатление, чуть не кивнул в знак согласия. Но тут же, видя решительность сына, передумал, сделав неопределенное движение головой, словно что-то приметил на столе. Сын встал, сунул руки в карманы и засмеялся, еле сдерживая нетерпение.
— Рассуждаешь ты, Васо, хорошо! Но все это слова! Знай, что мне в руки попадется, я так просто не выпущу! Если судьба не распорядится иначе, помни, я в доме после своих родителей являюсь главой, и всегда будет так, как я с ними договорюсь.
Когда Васо еще говорил, в комнату вошла его жена, а сразу за ней и Мица. Первая, устроившись за спиной мужа на кровати, тихо листала, вероятно, принесенный ею журнал мод, другая, — выражение ее лица становилось все более напряженным, — прислонившись к дверному косяку, слушала Васо. Она уже слышала, как в коридоре перед кухней он советовал Йошко заняться лавкой отца, и уже тогда решительно воспротивилась этому, подавая из кухни какие-то замечания. Она действительно очень боялась, как бы Йошко после своего, для нее уже очевидного, поражения в городе, а может, и раньше, просто передумав, не отнял у нее лавку; в то же время, не желая ненароком сама навести его на эту мысль, решила промолчать и не сообщать то, что собиралась, о чем Йошко и сам догадался. Теперь Васо снова заговорил об этом, и она была готова тут же вмешаться, но помедлила, что скажет Йошко. Услышав его, больше уже не могла сдерживаться; к боязни потерять лавку примешалась и прежняя ненависть к брату, которого в доме больше ценили, поэтому, подсев к нему ближе, выкатив глаза, она стала размахивать кулаками и кричать:
— Не бывать этому, дорогой! Ошибаешься! Как бы не так! Сначала дом, а когда его продашь, подавай тебе лавку! А ты что его подначиваешь и распоряжаешься здесь? — обрушилась она на Васо. — Лавка записана на меня, черным по белому, и отец был бы негодяем, — она со злостью посмотрела на него, — если бы попытался что-то изменить!
Старый Смудж поднял обе руки, стараясь утихомирить ее, напоминая, что мамочка хочет спать. Действительно, из другой комнаты разразилась бранью и мать. Возмутился, правда на минуту, и Йошко. Обругав за крик, он тут же от нее отвернулся, словно бы игнорировал. Самым спокойным, что, впрочем и не удивительно, оставался Васо. Он встал и, подойдя к Мице, попытался по-дружески с ней поговорить.
— Ну что ты злишься? Ты сама всегда говорила, что хотела бы построить мельницу и хозяйничать там с Сережей. Лучшего, кажется, и желать нельзя! Только, разумеется, что бы это было за хозяйство, когда мельница и лавка далеко друг от друга.
