Феликс Дан - Борьба за Рим
— Я сам буду защищать себя, — ответил префект. — Кто обвиняет меня?
— Я, — ответил голос, и вперед выступил Тейя. — Я, Тейя, сын Тагила, обвиняю тебя, Цетега, в измене государству готов. Я обвиняю тебя в том, что ты скрываешь в своем доме изменника Альбина, и наконец, в том, что ты хочешь предать Италию в руки византийцев.
— О нет, — ответил Цетег, — этого я не хочу. Докажи свои обвинения.
— Две недели назад я сам видел, как Альбин, закутанный в плащ, входил в твой сад. Я уже раньше два раза видел его по ночам, но не узнал. А на этот раз хорошо узнал его, хотя и не успел захватить.
— С каких это пор граф Тейя, комендант войска, исполняет по ночам обязанности шпиона? — с насмешкой спросил Цетег.
— С тех пор, как ему пришлось иметь дело с Цетегом, — спокойно ответил Тейя и затем продолжал, обращаясь к королю, — Хотя Альбину и удалось убежать, но он выронил вот этот список. Возьми его.
И он подал королю свиток. Тот просмотрел его.
— Это список имен знатнейших римлян. Против некоторых сделаны заметки, но условным шифром. Возьми, Кассиодор, разбери их. Ну, а ты, Цетег, признаешь ли теперь себя виновным? Нет? Во всяком случае, обвинение очень основательно. Ты, граф Витихис, сейчас отправишься в Рим, арестуешь означенных в этом списке лиц и произведешь тщательный обыск в их домах, и в доме префекта также. А ты, Гильдебранд, арестуешь префекта. Возьми у него оружие.
— Нет, — вскричал префект. — Я сенатор Рима и потому имею право, внеся залог, остаться свободным до окончания дела. Я ручаюсь всем своим состоянием, что не сделаю шагу из Равенны за это время.
— О король, — умоляюще обратился к нему Гильдебранд, — не слушай его! Позволь мне задержать его!
— Нет, — ответил король. — С ним надо поступить по закону, без всякого насилия. Пусть идет. Ведь ему надо подготовиться к защите: обвинение было так неожиданно. Завтра в этот час мы сойдемся для суда.
Глава VII
— Нет сомнения, — говорил час спустя Кассиодор, сидя в комнате Рустицианы, — нет сомнения, что Аталарих — весьма опасный противник. Он вполне принадлежит готской партии, — Гильдебранда и его друзей. Он погубит перфекта. И кто бы мог подумать! Таким ли он был во время процесса твоего мужа, Рустициана?
Камилла насторожила внимание.
— Во время процесса моего мужа? Что же он делал тогда? — спросила вдова.
— Как? Разве ты не знаешь? Когда Теодорих присудил Боэция и сыновей его к казни, мы все — я, Амаласвинта и другие друзья его — все мы умоляли короля о помиловании и не отступали до тех пор, пока он наконец не рассердился и поклялся своей короной, что засадит в самую мрачную темницу того, кто осмелится еще хоть слово сказать о Боэции. Что же было нам делать? — мы замолчали. Да, все мы, взрослые мужи, испугались. Только Аталарих, тогда еще совсем ребенок, не испугался: он бросился к ногам разгневанного деда и плакал, и продолжал умолять пощадить его друзей. Теодорих исполнил угрозу: позвал стражу и велеть засадить внука в подземелье замка, а Боэция тотчас казнить. Целый день мальчик просидел а тюрьме. Наступил вечер. Король сел ужинать и не выдержал: подле него не было его любимца-внука. Он вспомнил, с каким благородным мужеством этот мальчик отстаивал своих друзей, забывая о себе. Долго сидел он, задумавшись, над своей чашей с вином. Наконец решительно отодвинул ее, встал, сам спустился в подземелье, открыл дверь темницы, обнял внука и по его просьбе пощадил жизнь твоих сыновей, Рустициана.
Камилла едва переводила дыхание во время рассказа. Теперь она быстро вскочила с места и бросилась из комнаты. «Скорее, скорее к нему!» — думала она.
Кассиодор также вскоре ушел. Рустициана осталась одна. Долго, долго сидела она, точно оглушенная: все, казалось ей, погибло. Ей не удастся отомстить!
Перед вечером к ней зашел Цетег. Он был холоден и мрачен, но спокоен.
— О Цетег! — вскричала вдова, — все погибло!
— Ничего не погибло. Надо быть только спокойным, — отвечал он. — И действовать быстро, не медля.
— Затем, окинув быстрым взглядом всю комнату и видя, что они одни, он вынул из кармана склянку и подал ее Рустициане.
— Твой любовный напиток слишком слаб, Рустициана. Вот другой посильнее. Возьми его.
Вдова догадалась, что было в склянке, и со страхом взглянула на префекта.
— Бери скорей и не думай ни о чем. Сегодня же, слышишь, непременно сегодня король должен выпить это. Иначе все погибло, завтра будет уже поздно.
Но Рустициана все еще медлила и с сомнением смотрела на флакон.
Тогда перфект подошел к ней ближе и, положив руку ей на плечо, сказал:
— Ты медлишь? А знаешь ты, что теперь стоит на карте? Не только наши планы! Нет, слепая мать. Знай: Камилла любит, любит короля всеми силами молодой души. Неужели же дочь Боэция будет любовницей тирана?
Рустициана громко вскрикнула: последнее время она и сама подозревала это, слова префекта только подтвердили ее подозрения.
— Хорошо, — сказала она, сжимая флакон в руке. — Король выпьет его сегодня.
Префект, быстро простившись, вышел.
«Ну, принц, ты быстр, но я быстрее. Ты осмелился стать на моей дороге, — неси же и последствия». И он медленно пошел домой и весь день старался держаться в обществе, на виду у всех.
Перед вечером Камилла сидела на ступеньках храма Венеры. Теперь она уже не считала свою любовь к королю преступлением: разве можно его винить в смерти отца? Он сделал все, что было возможно для его спасения, сделал больше, чем другие. И братьев ее спас он же. Да, ей нечего стыдиться этой любви. Что ей за дело до того, что он гот, варвар?.. Он прекрасен, умен и благороден. Завтра же она объявит матери и префекту, что отказывается от мести, а затем сознается во всем королю и будет просить прощения у него. Он так великодушен, простить, а потом, потом… И девушка погрузилась в самые радужные мечты.
Глава VIII
Вдруг она услышала быстрые шаги. Это был король. Но какая перемена: всегда опущенная голова высоко поднята, осанка мужественная, решительная.
— Здравствуй, Камилла, — весело вскричал он, увидя ее, — видеть тебя — лучшая награда после этого жаркого дня.
Камилла смутилась, покраснела.
— Мой король! — прошептала она.
Аталарих с радостным удивлением взглянул на нее: никогда еще не называла она его так, никогда и не смотрела так на него.
— Твой король? — повторил он. — Боюсь, что ты не захочешь так называть меня, когда узнаешь все, что произошло сегодня.
— Я знаю все.
— Знаешь? Так будь же справедлива, не осуждай меня. Право, я не тиран и люблю римлян, — ведь это же твой народ. Но я обязан охранять наше государство, создание моего великого деда. И я буду охранять его строго, неусыпно, и горе руке, которая посягнет на него! Конечно, — с грустью добавил он, — быть может, звезды осудили уже его, но я — его король и должен стоять или пасть вместе с ним.
— Ты говоришь истину, Аталарих, как подобает королю.
— Благодарю, Камилла. Как ты сегодня справедлива и добра! Но видишь ли, благо этого государства — для меня все. Ты ведь знаешь, чем я был: больным, заблуждающимся мечтателем. Но вот однажды я понял, что этому государству грозит опасность, понял, что я обязан охранять его. И я принялся за дело. И чем больше я трудился, тем сильнее привязывался к своему народу. И эта гордая, боязливая и бдительная любовь к готам укрепила мою душу, утешила меня… в другой, очень тяжелой потере. Что мое личное счастье — в сравнении с благом этого народа? И эта мысль, — видишь, — сделала меня здоровым и сильным, таким сильным, что, право, я мог бы теперь одолеть самого сильного врага. Меня мучит бездействие. Но взгляни, как чудно садится солнце! Море так тихо, и золотая дорога опять протянулась по нем. Поедем немного покататься в лодке, прошу тебя.
— На острова блаженных? — с улыбкой спросила Камилла.
— Да, к островам блаженных! — ответил король и, увлекая Камиллу, быстро вскочил в лодку, отомкнул серебряную цепь, которой лодка была прикована к набережной, и с силой оттолкнул лодку от берега. Легкая лодка быстро понеслась по гладкой поверхности залива.
Некоторое время оба молчали. Король, стоя, греб, о чем-то глубоко задумавшись. Камилла с восхищением любовалась его благородным лицом, освещенным лучами заходящего солнца.
Наконец король заговорил:
— Знаешь, о чем я думал теперь? Какое великое счастье — сильной рукой вести свое государство, свой народ к блеску и славе! А ты, Камилла, о чем думала?
Девушка покраснела и смешалась.
— Говори же, Камилла. Будь откровенна в этот чудный вечер. Ты смотришь так кротко, у тебя были добрые мысли.
— Я думала, как счастлива должна быть та женщина, которая может довериться сильной, верной руке любящего человека, который поведет ее через волны жизни.
