Анатолий Карчмит - Рокоссовский. Терновый венец славы

Есть в лести некая сила, вкрадчивая и соблазнительная. На Рокоссовского похвала подействовала положительно, и он смело прибавил газу. Справа и слева убегали назад красные маки, сиреневые колокольчики, белые ромашки, шарахались в сторону какие-то птички.

Рокоссовский садился за руль несколько раз, но почему-то до сих пор не испытывал особой тяги к управлению машиной. Только сегодня он впервые почувствовал прелесть скорости: стоило чуть-чуть нажать на газ и машина повинуется тебе без какого-либо сопротивления. Машины не лошади, на которых ему довелось проскакать тысячи и тысячи километров. Каждая из них имеет свой характер, причуды, и к ней надо приноравливаться. А машина не живое существо. Тут знай свое дело: нажимай на газ и крути баранку.

И вдруг — Рокоссовский не успел и глазом моргнуть, как машина провалилась в заросший травой окоп. Она, как бык, уперлась рогами в землю и стала на дыбы, а затем, пыхтя, завалилась на правый бок и заглохла. Над ней кружилось облако пара.

Не помня себя, первым выбрался из машины Колесник и, тяжело дыша, начал помогать Рокоссовскому и водителю. Минут через десять все трое сидели на бруствере окопа и угрюмо молчали.

— Вот тебе и караси с лопату, — нарушил молчание Рокоссовский, прикладывая спиртовую примочку ко лбу, на котором красовалась синяя шишка. Он с усмешкой глянул на начальника отряда и добавил: — Одного не пойму, Никон, ты же в полтора раза толще меня, сидел сзади, а выбрался из машины первым.

— Ей-богу, до сих пор понять не могу, как это все произошло. Я только тогда сообразил, что я жив, когда увидел машину и встал на ноги.

«Любовь к самому себе», — подумал Рокоссовский, а вслух спросил:

— Это не ты мне посадил сапогом синяк?

— Вполне возможно.

— Ладно, руки целы, ноги целы, головы тоже вроде на месте, — сказал Рокоссовский. — Что будем делать, Николай?

— Надо вытаскивать машину, — ответил водитель.

Они провозились с машиной около пяти часов. И все же кое-как подняли ее наверх, сняли побитое ветровое стекло, выправили капот, подровняли дверцы. Напрягаясь изо всех сил, они прокатили ее около десятка километров. Далеко за полночь они устроили себе небольшой ночлег.

Ночью Рокоссовскому все казалось, будто что-то шелестело, шевелилось в степи, словно конь, находясь рядом, сорвался с привязи и, фыркая, все бегал и бегал впотьмах. Он открыл глаза. Над ним висело темное-темное небо, усыпанное угольками ярких звезд. Голос какой-то птицы жалобно охал и охал вдали, трещали рядом кузнечики. Вскоре начался рассвет и все крылатое и бескрылое население степи запело, засвистело, зачирикало. А вокруг раскинулась бесконечная, как море, будто в гору идущая разноцветная даль.

Утром водителю удалось завести машину, и они с остановками к обеду добрались домой.

Жены встретили рыбаков, как пришельцев с того света. Они знали, что их мужья будут ловить рыбу на пограничной реке Аргунь, а на границе может быть все: и перестрелка, и непредвиденные провокации.

С тех пор Рокоссовский до конца своих дней ни разу не садился за руль машины, но страсть к охоте и рыбалке не угасала в нем никогда.

Незаметно пробежали четыре года. В результате проверки боевой подготовки частей дивизии соединение получило оценку «хорошо». Начальник штаба управления по боевой подготовке РККА, подводя итоги, писал, что «полки вполне сколочены и боеспособны; тактическая подготовка частей гарнизона выделяется на одно из первых мест в Забайкальской группе частей ОКДВА[6], и они могут выполнять сложные и ответственные задачи, налагаемые на современную конницу».

За успехи в подготовке частей дивизии Рокоссовский получает еще одну высокую награду — орден Ленина, первый из семи таких орденов, полученных им в армии.

В сентябре 1935 года в Красной Армии вводятся персональные воинские звания для командного состава. Рокоссовский получает звание комдива.

В начале 1936 года его переводят в Ленинградский военный округ и назначают командиром 5-го кавалерийского корпуса и он становится начальником гарнизона старинного русского города Пскова.

Глава седьмая

Делегаты съезда собрались на заключительное заседание, где была единогласно принята Конституция РСФСР. По церемониалу это заседание не отличалось ничем от первого дня работы съезда. Может быть, только еще больше было хвалебных речей, здравиц, восторга и рукоплесканий в честь великого вождя товарища Сталина.

Рокоссовский испытывал сложное чувство. С одной стороны, принятая Конституция исходила из того, что в советском обществе нет больше антагонистических классов. Она закрепила равноправие и содружество наций и народностей, гарантировала права и свободы всем народам России.

А с другой — в выступлениях делегатов, в прессе шла дикая кампания по разоблачению врагов народа, которые якобы затаились во всех учреждениях, в городе, на селе, в армии и хотят взять реванш — восстановить старые порядки.

Эта двойственность закрадывалась в душу тяжелыми и неотвязными мыслями.

Прочитав внимательно Конституцию, Рокоссовский пришел к выводу, что она открывает новые возможности в строительстве социализма. Однако все это не вязалось с возбуждением злых и темных чувств, которые начали, как показалось Рокоссовскому, овладевать психологией масс. Комдив не мог понять, как ни старался, зачем совмещать уважение к правилам социалистического общежития с истеричной борьбой с врагами народа. С такими сложными чувствами он вышел из зала.

Он еще не успел привести в порядок свои мысли, придать им некоторую последовательность и логичность, как увидел стоящую в сторонке Валентину, которая не спускала с него глаз.

— Константин Константинович, вы когда уезжаете? — спросила Валентина, покраснев.

— Завтра вечером.

— А мы сегодня. — Она пристально посмотрела на Рокоссовского. — Мы с вами больше не увидимся?

— Не знаю. В жизни все может быть. Она богата неожиданными встречами.

— Жаль с вами расставаться, — сказала Валентина, потупив глаза, затем, взглянув на Рокоссовского, неожиданно спросила: — А ваши подчиненные вас любят?

— Признаться, я об этом даже и не думал.

— В вас, наверное, влюбляются все женщины?

— Откуда вы взяли? — рассмеялся Рокоссовский.

— Мне так кажется, — конфузливо сказала Валентина. Она тоже улыбалась, но ее глаза оставались печальными и грустными. — До свидания, было приятно с вами познакомиться.

Рокоссовский почувствовал, как дрогнули пальцы Валентины, когда она протянула руку для прощания.

— До свидания, Валечка, передавай привет своим подругам.

— Обязательно передам. — Валентина окинула его долгим взглядом, резко развернулась и легко побежала по мраморным ступенькам вниз.

В это время в фойе Большого Кремлевского дворца нервно ходил из угла в угол мужчина лет тридцати пяти. Он был среднего роста, с выразительными темными глазами. Его волнистые светлые волосы обрамляли продолговатое светлое лицо. На нем было серое пальто. Держа под мышкой меховую шапку, он то и дело поглядывал на парадную лестницу, по которой спускались делегаты съезда и, казалось, кого-то ожидал.

Это был Белозеров Андрей Николаевич, служивший, как и Рокоссовский, в отряде Адольфа Казимировича Юшкевича, поляка, уроженца города Вильно, фанатичного революционера и большевика. Белозеров воевал вместе с Рокоссовским с 1917 по 1919 год. Они были не только командирами эскадронов в отряде Юшкевича, но и закадычными друзьями.

Белозеров родился и вырос на Волге, рядом с немецкой колонией, учился вместе с немецкой детворой в школе и, незаметно для себя, свободно овладел немецким языком.

Рокоссовский, постояв несколько минут в раздумье, начал спускаться по лестнице в фойе.

К нему шагнул взволнованный Белозеров.

— Костя, не узнаешь?

— Постой, постой! Андрей, дорогой друг! Какими судьбами?

Друзья обнялись и расцеловались, обратив на себя внимание многих делегатов съезда.

— Поехали ко мне.

— Удобно ли тревожить твоих близких?

— Костя, о чем ты говоришь? — воскликнул Белозеров. — Жаль только, что жена уехала с сыном в Куйбышев. Но ничего, нам не впервой заниматься самообслуживанием.

— Ну что ж, поехали!

Под вечер через Боровицкие ворота они вышли из Кремля.

Погода совсем испортилась. Сегодня целый день без перерыва свирепствовала снежная вьюга. Неукротимый ветер швырял ошметки снега, норовя сломать деревья и снести с домов крыши. Они с трудом поймали такси, которое доставило их в небольшой переулок на улице Горького.

В двухкомнатной квартире Белозеровых не было роскошной мебели. Две деревянные кровати, стол, два стула, книжный шкаф, один стол на кухне и две табуретки — вот и все, чем располагала эта скромная обитель.