Борис Тумасов - Гурко. Под стягом Российской империи
День и ночь верные янычары стерегут великого из великих, султана турецкой империи, наместника Аллаха в этом неспокойном мире, временное пристанище каждого правоверного мусульманина и гяура, иудея и буддиста — всех, кому волей случая позволено вдохнуть жизнь.
Высокая каменная ограда скрывает от взора недостойных султана Блистательной Порты. Абдул-Хамид прогуливается по песчаным дорожкам, мимо фонтанов и благоухающих роз, газонов зеленой травы.
В великий пост — Рамазан, когда Аллах запретил принимать дневную пишу и даже в помыслах не касаться женщины, в летний дворец нет входа ни одной из жен султана. Их место в гареме Долма Багче.
Умеренная еда после захода солнца, сорокадневное воздержание очищают тело истинного мусульманина от скверны, придают ему легкость и возвращают мужскую силу.
В первый день большого байрама, когда пировала вся Порта, Абдул-Хамид съедал всего три чебурека, пил кофе, сваренный на песке, любовался танцовщицами и, дождавшись, когда муэдзин с минарета прокричит слова из Корана, отправлялся к молодой жене.
И впредь велел каждый год доставлять ему новую жену. В этот раз привезли юную красавицу, совсем еще девочку, из южной Румелии[15]. Она была пуглива и застенчива…
Румелия! При воспоминании об этом княжестве на лицо Абдул-Хамида набежала тень, а губы зашептали проклятия. Румелы, которые совсем недавно дрожали как зайцы, едва завидев янычара, теперь, когда русские солдаты подошли к границам Блистательной Порты, сделались дерзкими.
На предложение правительственного Дивана о союзе против России румелы посмели заявить о своей независимости и нейтралитете. А едва армия гяуров встала на Дунае, как король Румелии князь Карел, как именуют его европейцы, позабыв страх, какой наводили на него османы, переметнулся к урусам и объявил войну Оттоманской империи. Его войска вместе с армией царя Александра.
Но настанет час расплаты, и он, султан Абдул-Хамид, бросит князя Карела навечно в Семибашенный замок, а у нечестивцев румелов будут вырывать их собачьи языки…
Под мягкими, расшитыми бисером чувяками Абдул-Хамида песок слегка поскрипывает. Рысьи глазки султана тревожно бегают. У маленького, сухого человека в голубом шелковом халате, украшенном драгоценными камнями, коварная, не знающая жалости душа. Вкрадчивым, воркующим голосом Абдул-Хамид говорит следующему за ним на почтительном расстоянии великому визирю:
— Парламент, сборище болтливых баб, я терплю больше полугода. Теперь я разгоню его.
— Великий и мудрый султан, даровавший Блистательной Порте конституцию…
Едва Мидхат-паша успел промолвить эти слова, как Абдул-Хамид прервал его:
— Мы недостаточно жестокие, мой визирь, не конституция нужна Порте, а ятаган, отсекающий головы непокорным. Слава Аллаху, наши взгляды разделяют и советники инглизы[16]… Когда на Балканах мы разобьем урусов, я отдам на месяц болгар моим воинам…
У высокого куста вьющейся розы Абдул-Хамид задержался. Рука с синими прожилками потянулась к нераспустившемуся бутону. Султан снова заговорил:
— Армяне — собаки, на Кавказе вступают в армию царя Александра. Против таборов Мухтар-паши стоят отряды армянских генералов Лорис-Меликова и Тергукасова. Кровью подлых армян я залью Кавказские горы.
— Мудрый султан, — осторожно вставил великий визирь, — и здесь, в Стамбуле, армяне готовы отворить ворота города московитам.
Абдул-Хамид хищно оскалился:
— Райя![17]. Я не пощажу и стамбульских армян. По нашей милости они держат в руках стамбульские базары и торговлю, раздулись от богатств как пауки, но я напущу на них янычар и башибузуков. Золото армян пополнит опустевшие кладовые Блистательной Порты.
Султан остановился, повернулся к визирю. Ярко блеснул крупный алмаз в его чалме.
— Отчего инглизы льстят нам? Ты думаешь, Мидхат-паша, я слеп и не понимаю? Королева Виктория и ее лорды дрожат от страха: ну как корабли гяуров перекроют им путь в Индию? Оттого сладкозвучной серной заливается английский посол, убеждая нас отдать Золотой Рог под стоянку броненосцев ее величества. Но я сплю спокойно тогда, когда слышу в бухте звон цепей моего флота. Английский посол не услышит от нас ни «да», ни «нет», мой достойный визирь Мидхат-паша. Я буду кормить британского льва многообещающими надеждами.
Карета Лайарда, посла Англии в Стамбуле, катила из шикарного европейского квартала, что в предместье Пера, через предместье Хаскией — еврейский квартал. Подтянутый, чинный, с седыми бакенбардами, сэр Лайард в Стамбуле третий месяц. Напутствуя его, лорд Биконсфилд наказывал: «Интересы Великобритании не выходят за пределы Великобритании».
Лайард понял премьера: туркам надо обещать, подталкивать к войне с Россией, но конкретной помощи — никакой.
Давать займы некредитоспособной стране банкиры Сити не желали. Оттоманская Порта — государство с внешним долгом в пять с половиной миллиардов франков — не в состоянии выплачивать даже ежегодные проценты.
Посол подумал о том, что Англия достаточно помогла Порте, взяв на себя частичные расходы по поставкам для турецкой пехоты нового образца ружей и стальных крупповских пушек.
За оконцем кареты остались мощенные плитками кварталы с английским и французским, русским и австрийским посольствами, правительственными зданиями, роскошными особняками дипломатов и разноцветными деревянными домами турецкой знати. Потянулись грязные улочки с домишками мелких торговцев, хижинами ремесленного и прочего люда, зловонные, неухоженные районы печально известного Стамбула, рассадника всяких заразных болезней.
Как-то в один из майских погожих дней Лайард выбрался на морскую прогулку. Играли в море дельфины, резали крупными, упругими телами голубую гладь, высоко взмывали над водой. Косые лучи солнца падали на город. Посол долго любовался столицей османов. Огромным амфитеатром она спускалась с семи холмов к берегам Босфора и Мраморного моря. В зелени кипарисов и платанов, чинар и орехов прятались черепичные крыши, белели дворцы и мечети: Софийская Ая-мечеть, красавица Сулеймание, мечеть Баязиде с большими куполами и многие другие, возведенные султанами во славу своего правления.
Хозяин многовесельной лодки, турок в красной феске и синих шароварах, указывая на видневшиеся вдали городские постройки, пояснял важному англичанину (Лайард владел турецким языком):
— Господин видит ворота византийских крепостных стен великолепного Стамбула, вон Топ Капусси. Их отворили османы славного султана Магомета.
Мог ли предположить словоохотливый турок, что молча слушавший его англичанин знает историю Византии и Оттоманской Порты лучше, чем он сам, ориентируется в городских лабиринтах, как проживший в Стамбуле многие годы. У сэра Лайарда топографическая карта столицы Оттоманской Порты, изготовленная Печатным двором Лондона, и на ней не только примечательные места, но и арсенал с военными заводами, гавани и верфи…
Положив бледные, тонкие пальцы на борт лодки, Лайард смотрел на вершину холма, главную, деловую часть Стамбула, его предместья с многочисленными базарами и рынками, лавочками и палатками, где торг ведут всем, что продается на свете: от скота и птицы, оружия и одежды, ковров до всевозможной утвари.
Английского посла особенно привлекал самый большой базар — Безестан. Здесь все гудело и шумело многоязычно. Вдоль крытых рядов теснились и плыли десятки тысяч людей, крутились, как в водовороте, турки и персы, армяне и греки, евреи и арабы. Над всем базаром сладко пахло восточными пряностями…
Хозяин лодки еще говорил о чем-то, но взгляд сэра Лайарда уже остановился на бухте Золотой Рог. Вожделенная мечта корабелов всего мира — иметь такую стоянку. Сколько раз в английском парламенте произносились горячие речи, накалялись страсти вокруг Золотого Рога. Окажись бухта местопребыванием дредноутов ее королевского величества, и русский флот, какой с поспешностью возрождается Россией, окажется навсегда блокированы в черноморской луже…
Одна из задач английского посла — убедить султана согласиться на переход британских кораблей из Безикской бухты в Золотой Рог, но Абдул-Хамид, как хитрый лис, уходит от ответа…
Оставив лодку, сэр Лайард, укрываясь от жары в густой тени чинар, пошел пыльной улицей мимо кофейни, малолюдной в такую пору дня, харчевни, из чрева которой чадило бараньим салом и жареным луком.
На мраморных ступенях мечети нищий в отрепьях тянул руки, причитал слезливо:
— Бакшиш! Бакшиш![18]
Сэр Лайард вытащил из кармана жилета мелкую монету, протянул нищему и не увидел — ощутил в своей ладони туго свернутый листик бумаги.
Опираясь на трость, Лайард постоял чуть-чуть, направился к карете.
