Валентин Рыбин - Государи и кочевники
До захода солнца осмотрели близлежащий лес.
В нём росли огромные дубы и чинары, азат и самшит, деревья грецкого ореха, груши, кусты граната и особенно много дикого винограда. Лозы его поднимались высоко на кроны деревьев и свисали, загораживая просветы между стволами.
На бриг возвращались в сумерках. Астрабадские берега обволакивала мягкая вечерняя дымка. Вершины гор постепенно темнели. И темнели леса на горах. На склонах загорались огни. Карелин поднялся на палубу и первыми, кого он увидел, были туркмены. Они сидели у мачты, за небольшим ковриком, и мирно распивали чай. Среди них он увидел Киятова человека, Абдуллу, и удивился: «Быстро, однако, казанский сирота обернулся. Совсем недавно на Огурджинском был, а уже тут». И прежде чем Григорий Силыч вымолвил слово, туркмены, словно по команде, поднялись и почтительно поклонились.
— С приездом, господа туркмены, — приветствовал их Карелин, видя, что почесть оказывают ему. — И ты опять здесь? Здравствуй, кунак, — протянул он руку Абдулле.
— Здесь, батька, здесь… Вот молодого хана к тебе привёз, — торопливо заговорил Абдулла, протягивая обе руки и косясь на стоящего рядом богатого туркмена. Поздоровавшись с переводчиком, Карелин подал руку и хану. Тот высокомерно улыбнулся.
— Имею честь представиться: Якши-Мамед-хан — старший сын почтенного старшины иомудов, — сказал он по-русски, почти без акцента.
Карелин приятно удивился:
— Однако, у вас тут многие по-нашему изъясняются! — И добавил: —Не ожидал сегодня встретить вас на своём корабле. И никак не думал, что услышу столь правильный русский говор.
Якши-Мамед полыценно засмеялся:
— Дорогой начальник, я никогда не простил бы себе, если б забыл язык своих благодетелей. Ведь меня учил говорить по-русски генерал Ермолов. Три года я был у него на службе.
— Вот оно что! — всерьёз заинтересовался Карелин. И Якши-Мамед, понимая, что произвёл самое благоприятное впечатление на русского, начал хвастаться:
— Три года бок о бок жили мы с Муравьёвым.
— Кто это?
— Ва-хов! Разве вы не знаете героя Хивинского похода? Сейчас он генерал-лейтенант. А тогда был капитаном, и я разъезжал с ним по всему Кавказу. Моим лучшим другом был Амулат-бек… Мы расстались с ним. Он убил своего попечителя, полковника Верховского, и сбежал в горы…
И опять Карелин удивился, ибо совсем недавно прочёл повесть Бестужева об Амулат-беке. Представив на миг горы Дагестана и непокорных горцев на конях, в черкесках и папахах, с интересом спросил:
— А не знаешь ли — жив теперь твой друг или голову сложил?
— Не знаю, начальник. В прошлое лето ездил я в Дербент за морёной, там у кумыков спрашивал про Амулата. Одни говорят — погиб, другие — видели его у имама Шамиля. Говорят, этот Шамиль очень умён и жесток: русские офицеры друг друга пугают Шамилем…
Карелин слушал Якши-Мамеда и чувствовал себя стеснённо.
— А отчего вы расстались с Муравьёвым?
— Ай, Муравьёв думал, что я тоже, сниму с него голову! — смеясь, отозвался молодой хан.
— Н-да, дела, — произнёс Карелин.
И Якши-Мамед, видя, что заронил в него сомнения, строго и серьёзно заговорил:
— Нет, начальник, это я в шутку сказал. Муравьёв уважал меня. Я тоже его любил и по сей день молюсь на него. Да только не все русские такие, как он. Когда Ермолова убрали с Кавказа и на его место пришёл граф Паскевич, туго нам стало. За людей перестали считать. Раньше в Астрахань торговать ездили, а теперь и туда дорогу нам закрыли. Теперь губернатор астраханский и министр русский в Персии слух распускают, мол, земля туркмен шаху принадлежит. Вот до чего дошло!
— Это заблуждение, хан, — спокойно, с пониманием дела ответил Карелин. — Купца Герасимова я специально посылал в Тифлис. Уладим дело. Ныне он скупает у туркменцев товары. На меня можете смотреть как на своего единомышленника.
Всё это время средний сын Кията стоял в стороне у борта и смотрел на море. Он делал вид, что вовсе не замечает Якши-Мамеда и не интересуется, о чём он беседует с начальником экспедиции. Только человек, знающий о взаимоотношениях двух братьев, мог бы сейчас сказать, что творится на душе Кадыр-Мамеда. Таким человеком был Абдулла. Поглаживая бородку, он поглядывал на сыновей патриарха и понимающе усмехался. «Будет ссора», — думал Абдулла и вожделенно желал этой ссоры. Он приблизился к Кадыр-Мамеду, и, подливая масла в огонь, сказал:
— Якши-Мамед, да продлятся его счастливые дни, умеет говорить лучше мудрого Сулеймана. Но мог бы и тебя пригласить на разговор с русским: ты тоже не последний сын своего отца.
— Пусть говорит, — с видимым великодушием отозвался Кадыр-Мамед. — Всё равно волю отца на этом корабле выполняю я.
— Так-то оно так, да только и Якши-Мамед в последнее время по своей воле живёт. Отца-то он не очень слушает.
— Это нам на руку, — отозвался опять с деланным безразличием Кадыр-Мамед. — Именно потому, что Якши-Мамед его не слушается, отец во всём доверяет мне.
Тем временем Карелин, Якши-Мамед и следом за ними офицеры направились в кают-компанию. Прошли мимо отвернувшихся Абдуллы и Кадыр-Мамеда, не обратив на них внимания. Прошло минут десять, и только тогда подошёл казак и доложил:
— Господа беки, прошу вас к столу… Сам начальник велел просить.
Кадыр-Мамед скривил губы и направился медленно и важно в кают-компанию, откуда уже доносился оживлённый разговор, перемежаемый смехом и весёлыми возгласами. Когда он и Абдулла вошли, шум немного поутих. Карелин с шутливым упрёком сказал:
— Что же вы, бек, запаздываете? У нас говорят: «Семеро одного не ждут». Прошу к столу.
— Ай, он всегда опаздывает, — пошутил Якши-Мамед. — Во-первых, он родился на четыре года позже меня. Во-вторых, в Тифлис попал после того, как я вернулся оттуда. В третьих… — Якши-Мамед замешкался, но всё-таки сказал: —В третьих, на войну опо здал. Мы уже голову Максютли отрезали, а братец мой только за саблю взялся.
Кадыр-Мамед побледнел, ноздри расширились, но он нашёл в себе силы, чтобы удержаться от взаимного оскорбления. Молча, глотая слюну и двигая кадыком, он перенёс взрыв хохота и не очень членораздельно пролепетал:
— Ай, ничего… Когда попугай говорит по-людски, люди всегда смеются.
Фразу эту почти никто не расслышал. Но Якши-Мамед, конечно, не пропустил её мимо ушей. Он сидел рядом с Карелиным, напротив брата, и, услышав сказанное, потянулся через стол:
— Попугай ты, понял? Ты повторяешь каждое слово отца. Я говорю свои слова, то, что думаю!
— Ну, друзья, зачем же вы так! — одёрнул старшего Карелин. — Не надо оскорблять друг друга!
— Простите, Григорий Силыч, — обретая спокойствие, отозвался Якши-Мамед. — Этот молокосос назвал меня попугаем, в то время как сам держит на языке чужие слова. Я могу сказать их. «Ваше высокоблагородие господин коллежский асессор, иомудский народ и лично патриарх и старейшина всех иомудов, высокочтимый Кият-хан приглашает вас на великий той, устраиваемый в честь вас в селении Гасан-Кули…» Так я говорю? — вновь обратился он к брату.
— Так, — согласился Кадыр-Мамед. — Да только повторять отцовские слова — это не попугайство и не зазорно.
— А почему ты меня назвал попугаем?! — снова загорячился Якши-Мамед. — Чем я похож на попугая?
— Ты каждому русскому, которые приплывают к нам, твердишь одно и то же: «Я воспитывался у генерала Ермолова, мой друг Муравьёв». А сам вредишь русским, как можешь. Это твои люди недавно утащили с расшивы Мир-Багирова четырёх музуров…
— Ты не попугай, Кадыр, ты собака, — ещё пуще взъярился Якши-Мамед и схватился было за нож, но сидевший справа Бларамберг поймал его за руку. В это время Кадыр-Мамед поднялся со скамьи, спокойно и с достоинстром произнёс:
— Григорий Силыч, брат мой правильно объяснил: народ иомудский вместе с Кият-ханом ждёт вас.
— Хорошо, бек, я понял вас… Передайте вашему отцу, достопочтенному Кият-хану: я навещу его, как только закончу дела в Астрабадском заливе.
— Когда закончатся ваши дела?
— Не знаю точно, но, вероятно, скоро.
Кадыр-Мамед пожалел, что встал. Теперь надо было уходить и уезжать, иначе престиж его в глазах русских окончательно падёт.
— Тогда позвольте, ваше высокоблагородие, — сказал он холодновато, — ехать мне и сообщить отцу ваши слова?
— Да, конечно… И передайте мои заверения, что я непременно посещу ваше главное кочевье…
Карелин не стал удерживать Кадыр-Мамеда: «Пусть едет. Оставишь их здесь вместе, чего доброго перережутся». Начальник экспедиции, офицеры и все, кто был на корабле, с почтением проводили Кадыр-Мамеда до катера.
Ссора двух братьев несколько испортила настроение Карелину. Из дальнейшей беседы с Якши-Мамедом он сделал вывод, что оба сына Кията спорят о престолонаследии. Хоть и не велика власть стать обладателем Дарджи, Челекена и атрекских угодий, но чего желать большего, живя на этом скудном пустынном острове. Размышляя о ханских сыновьях, Григорий Силыч отдавал предпочтение Якши-Мамеду. И не только потому, что он более интеллектуален — хорошо знает русский язык и манеры обхождения, но и по той причине, что выглядит энергичнее и предприимчивее младшего братца. «Мне нужен такой джигит, — думал Карелин, неприметно разглядывая Якши-Мамеда и взвешивая каждое его слово. — Этот, по всей вероятности, может постоять за себя и своих соотечественников». О самом Кияте Карелин думал так, как думал бы любой другой на его месте: старику восемьдесят два года, не сегодня-завтра навестит его «старая с клюкой» и уведёт в кущи рая.
