Юрий Лиманов - Святослав. Великий князь киевский
— Что привлекло твой взор, милостивый князь?
Княжич указал на колты с яркими синими — кто знает, как они называются? — камешками.
— Если к золотистым волосам, тогда твой выбор верен, милостивый князь. Но не слишком ли скромен подарок? Это простые камешки. А вот колты с алмазами, лалами, сапфирами — выбирай.
Святослав растерянно посмотрел на торговца — он не ожидал, что так быстро и просто окажется в роли покупателя, и к щекам его прихлынула кровь.
Торговец мгновенно всё понял:
— Если ты сейчас не можешь расплатиться, я поверю тебе в долг. Такой молодой, красивый, сильный и удачливый князь не захочет обмануть скромного торговца, которого знает весь Подол.
— Я не хочу брать у тебя товар под простое обещание. А вдруг в первом же походе меня убьют? — Святослав сам не понял, как нашлись и почему так легко были произнесены эти слова.
— Я готов рискнуть, мой князь. Твой отец всегда отдаёт долги.
— Значит, ты меня знаешь?
— Кто на Подоле не знает сына великого князя! Мы были бы никчёмными торговцами, если бы не знали твоей милости.
Княжич промолчал.
— Для кого тебе нужен подарок?
— А я было подумал, ты всё на свете знаешь, — усмехнулся княжич.
Торговец не растерялся:
— Для самой красивой златоволосой девушки на Днепре. — При этом он принялся проворно снимать со шнурка кольца, чтобы достать выбранные Святославом колты.
— Но мы так и не договорились о плате.
— Я же сказал, милостивый князь, что согласен рисковать и ждать. Я открою тебе секрет своей готовности к риску: когда у тебя появятся гривны, ты заплатишь мне не торгуясь, столько, сколько я запрошу, и я возмещу всё — и риск, и время ожидания! — Торговец широко улыбнулся.
«Его игра — честность и откровенность, — подумал княжич. — А что, если я тоже сыграю на откровенности?»
Он покрутил колты в руках, любуясь тонкой работой, и сказал доверительно:
— У меня действительно нет ни ногаты[23]. А я хотел бы купить для той златоволосой девушки ещё и сафьяновые босовики и синий плащ и фибулу к нему. Может ли твоя готовность к риску зайти так далеко, что ты одолжишь мне серебра под божеские резы?
— Я бы мог это сделать, но не стану, потому что, если об этом узнают менялы, меня сживут со свету.
— А где их найти, менял? — быстро спросил княжич, нарушая им же самим затеянную неторопливую игру.
Купец хитро улыбнулся, хлопнул в ладоши, и тотчас появился мальчишка лет десяти.
— Проводи князя к дяде Якиму, скажи, от меня. — Торговец поклонился княжичу и добавил: — Сказал бы прямо, князь, чего тeбe надобно, я сразу бы и посоветовал, к кому обратиться.
— Но я обязательно куплю у тебя эти колты, — заверил смущённый Святослав.
— Конечно, князь, буду счастлив. Я всегда здесь, на Подоле, и всегда к твоим услугам...
Мальчишка провёл княжича в расположенную невдалеке такую же по внешнему виду лавку, с тем только отличием, что хозяин её ничего не предлагал, а сидел на ларе и крутил в руках золотой ромейский динарий. Святослав уже видел таких вот странных лавочников, но не догадывался, какой товар они предлагают. Оказалось так просто — деньги.
Он поздоровался и вошёл в лавку. Мальчишка сказал несколько слов хозяину и убежал.
— Я рад служить высокочтимому князю, — приветствовал его с поклоном меняла.
По его выговору княжич решил, что перед ним уроженец Византии, а может быть, Булгарии.
— Мне нужны гривны, — прямо объявил он о цели своего визита и взглянул в лицо менялы.
Чёрные, чуть на выкате глаза под такими же чёрными густыми бровями смотрели вдумчиво, словно взвешивали и оценивали возможности посетителя.
— А сюда и приходят только те, кому нужны деньги, — сказал наконец Яким и приоткрыл тяжёлую ковровую завесу в соседнюю комнатушку.
Княжич вошёл и огляделся: пол, устланный коврами, длинные, как скатанный походный шатёр, шёлковые подушки, низенький столик с огромным плетёным блюдом, полным фруктов.
— Ты грек, Яким? — спросил Святослав по-гречески.
Яким поклонился и ответил на греческом же языке:
— Юный князь знает язык эллинов? Впрочем, зачем я спрашиваю? Мне известно, что многие архонты[24] в этой удивительной стране многоязычны. У вас странно соседствуют высочайшая культура и мудрость городских жителей с дикостью тех, кто живёт в степях.
— В степях живут половцы.
— Да, это мне известно. Ты спросил, не грек ли я. Нет. Я армянин. Ты слышал о таком народе?
— Да. Вы живете в горах, где делают пурпур.
— Ты прав. Он называется на нашем языке «вордан-кармир». Но это на исторической родине, а сам я не оттуда: мой род уже давно обосновался в Киликии, что расположена южнее Византии, на берегу моря. В Киев я приехал десять лет назад, — Яким перешёл на русский язык, — и полюбил вашу страну.
— Почему?
— Потому что, — Яким хитро улыбнулся, — у вас высокие резы и ваши девушки прекрасны — белотелы, синеоки и златоволосы. Моя жена из вашего племени. Садись, князь, откушай фруктов.
Яким взял маленький ножичек, быстро очистил персик, нарезал ломтями, воткнул острие ножа в самый большой кусок и подал его Святославу. Сам взял кусочек поменьше. Пока княжич ел, он наблюдал за ним, откусывая маленькие ломтики.
— Теперь, — сказал он, когда персик был съеден, — мы можем поговорить о деле.
«Он составил мнение обо мне, — подумал княжич, — и, кажется, оно благоприятное».
— Сколько серебра нужно твоей княжеской милости?
— Скажу тебе откровенно: я сам не знаю.
Яким позволил себе улыбнуться. Он понял, что князь впервые здесь, на Подоле.
— Ты у меня первый заёмщик, который не знает, сколько ему нужно.
— Я могу с тобой говорить без утайки и быть уверенным, что ты никому не расскажешь? В моём деле тайна отношений с заёмщиком — главное, — с достоинством ответил Яким. — Я весь внимание, мой князь.
Святослав задумался: как назвать Неждану этому незнакомому человеку — любимой, любовницей или наложницей?
— Есть одна девушка... — начал он неуверенно. — Она попала в дворню по кабальной записи. Я отпустил её на волю и хочу купить деревеньку, обустроить и подарить ей.
Яким несколько раз понимающе кивнул.
— А деревенька у тебя на примете есть? — спросил он.
— Нет ещё.
— И как я могу догадаться, ты даже не знаешь, к кому обратиться в поисках подходящей?
— Ты прав, Яким. Я зашёл в соседнюю лавку, хозяин направил меня к тебе. А больше я никого не знаю.
— Зато сына великого князя знают здесь всё. Это, с одной стороны, облегчает дело, с другой — усложняет. — Яким не заметил, как перешёл на греческий: видимо, ему было проще обсуждать сложные вопросы на этом языке, языке философов и торговцев. — Если милостивый архонт дозволит мне, я всё сделаю. Мне понадобится несколько дней, и я должен знать, где пожелает господин купить деревеньку.
— Поблизости от дома отца, на Почайне, — сказал Святослав.
— В каких пределах я могу тратить твои деньги, князь?
— Свои деньги, — улыбнулся княжич.
— Как только я их потрачу, они станут уже не моими, а твоими, ибо тебе придётся отдавать их мне, когда ты сядешь, — закончил он по-русски, — на стол.
— Ты согласен ждать?
— Ремесло менялы, в частности, состоит в том, чтобы ждать. Я жду — резы растут, а я тем временем читаю прекрасные книги на моём родном языке и на языке эллинов.
Я всегда буду рад принять тебя, милостивый архонт. Что же касается твоего дела, то я пришлю мальчишку...
— Нет, — быстро сказал княжич. — Я буду наведываться сам. — И добавил: — Мне приятно разговаривать с тобой, Яким.
— Спасибо за честь. И позволь сказать тебе: не думай о долге. Я верю в твою судьбу, она приведёт тебя на самую вершину славы и богатства. Ты ещё не прикоснулся сталью к своим щекам, но уже провёл дело со мною как умудрённый муж. Я поверил в тебя, архонт.
Святослав вышел. Чуть поодаль, у лавки торговца украшениями, стоял его конь, поматывая головой. Княжич легко вспрыгнул в седло. На его лице блуждала самодовольная улыбка.
Он проехал мимо церкви Святой Ирины, что у Золотых ворот, и радостное настроение испортилось: он так и не решил для себя, должен ли каяться в совершённом грехе прелюбодеяния и говорить на исповеди о Неждане. Воспитанный в христианской вере с пелёнок, он не подвергал сомнению её догматы. Но что-то в нём протестовало — не против таинства исповеди, а против всеохватности её. Он был ещё слишком молод, чтобы вступать в философско-теологические споры с самим с собой. Он просто не хотел пускать ни отца Игнатия, милого, умного, немного ленивого священника, ни тем более кого-либо другого в сокровенный мир своих чувств.
