Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)
Маркиз собирался назавтра отбыть в Лондон. А не едет ли и мисс Ньюком? Вот если бы поехать одним поездом! — опять неудачное замечание.
— Поедет ли Этель или нет, зависит оттого, как будет себя чувствовать сэр Брайен, — ответила леди Анна. — К тому же вы оба слишком молоды, джентльмены, чтоб быть ее провожатыми, — добавила она ласково и тут же поторопилась пожать руку Клайву, боясь, как бы ее слова не обидели его.
Тем временем Фаринтош прощался с мисс Ньюком.
— Умоляю вас, — говорил маркиз, — не бросайте меня у леди Иннисхауен. Вы же знаете, я ненавижу балы и не езжу на них, когда нет вас. Ненавижу танцевать, слово джентльмена!
— Благодарю вас, — ответила мисс Ньюком, приседая.
— Кроме как с одной дамой, одной единственной, слово джентльмена! Я непременно раздобуду приглашение для вашего кузена. Ах, если бы только вы согласились испробовать эту лошадку — я сам ее вырастил в Кодлингтоне, слово джентльмена! Она так хороша — прямо заглядение, а смирная — как ягненок!
— Я не люблю лошадей, похожих на ягнят, — возразила девушка.
— Да нет, она будет летать, как сокол! Она уже и барьер берет великолепно. Да-да, слово джентльмена!
— Что ж, покажите мне ее как-нибудь, когда я возвращусь в Лондон, ответила мисс Этель, протягивая ему руку и даря его восхитительной улыбкой.
Клайв подошел к ним; он кусал губы.
— По-видимому, вы теперь не изволите больше ездить на Бартпоре? осведомился он.
— Бедный старый Бартпор! Теперь на нем ездит детвора, — сказала мисс Этель, бросая коварный взгляд на Клайва, точно желая убедиться, попала ли ее стрела в цель. И тут же добавила: — Нет, его нынче не привезли в город; он остался в Ньюкоме, но я его очень люблю. — Возможно, она решила, что ранила кузена слишком больно.
Но если Клайв и был ранен, то не показывал вида.
— Он у вас уже года четыре, — ну да, минуло четыре года, как мой батюшка объездил его для вас. И вы все еще продолжаете любить его? Какое чудо постоянства! Порой вы даже катаетесь на нем в деревне — за неимением лучшей лошади, — какая честь для Бартпора!
— Что за вздор! — Здесь мисс Этель с повелительным видом сделала Клайву знак остаться на минутку по уходе Фаринтоша.
Но юноша предпочел не подчиниться этому приказу.
— Спокойной ночи, — сказал он. — Я еще должен проститься внизу с тетушкой.
И он ушел следом за лордом Фаринтошем, который, наверно, подумал: "Какого черта, разве не мог он проститься с теткой здесь наверху?", — так что, когда Клайв, отвесив ему поклон, скрылся в задней гостиной мисс Ханимен, молодой маркиз ушел вконец озадаченный и назавтра рассказывал друзьям в кофейне Уайта, какой странный народ эти Ньюкомы: "Был у леди Анны в гостях один родственник, они зовут его Клайвом, живописец по профессии дядюшка у него проповедник, отец лошадиный барышник, а тетка сдает комнаты и сама стряпает, слово джентльмена!"
Глава XLIII,
в которой мы возвращаемся к некоторым нашим старым друзьям
На следующее же утро измученный юноша ворвался ко мне на квартиру в Темпле и поведал все, о чем сообщалось в предыдущей главе. В заключение рассказа, часто прерываемого гневными восклицаниями, адресованными его героине, он добавил:
— Я видел ее на улице, когда ехал на станцию, она гуляла с мисс Канн и детьми, и… я ей даже не поклонился.
— А почему же ты ехал по набережной? — удивился друг Клайва. — Из Стейн-Армз на станцию другая дорога.
— Потому что хотел проехать под самыми ее окнами, — отвечает Клайв, сильно краснея, — и если увижу ее, не заметить. Что я и сделал.
— А она почему гуляла по набережной в столь ранний час? — размышлял вслух приятель Клайва. — Не для того ведь, чтобы повстречать лорда Фаринтоша. Тот не встает раньше двенадцати. Стало быть, чтобы повстречать тебя. Ты говорил ей, что собираешься ехать поутру?
— Ты же видишь, как она поступает со мной, — не унимался мистер Клайв. — То она со мной хороша, а то вдруг и знаться совсем не желает. Иногда она так добра, — нет, добра-то она всегда! — я хочу сказать, понимаешь, Пен… ну, ты понимаешь, что я хочу сказать! Но тут приезжает старая графиня, или юный маркиз, или еще какой-нибудь титулованный господин, и она гонит меня прочь до другого подходящего случая.
— Таковы женщины, мой наивный мальчик, — отвечает его Нестор.
— Но я не желаю этого терпеть! Не хочу, чтоб из меня делали дурака! не унимается тот. — Кажется, она ждет, что все будут ей поклоняться, и шествует по белу свету, как царица. Однако до чего же она прекрасна! И знаешь, я тебе признаюсь. Мне хочется пасть перед нею ниц, и пусть она поставит мне на спину свою прелестную ножку, а я ей скажу: "Вот я. Топчи меня насмерть. Делай своим рабом. Надень серебряный ошейник с надписью "Этель", и я буду носить его перед всем миром".
— И еще голубую ленту-поводок, чтоб лакей мог держать тебя на нем, и еще намордник для прогулок. Гав-гав! — прибавляет мистер Пенденнис.
На этот шум из соседней спальни высовывается голова мистера Уорингтона, подбородок его в мыле — он как раз собрался бриться.
— У нас тут душевный разговор. Исчезни, пока тебя не позовут, — бросает ему мистер Пенденнис, и намыленная физиономия Уорингтона скрывается за дверью.
— Не подтрунивай надо мной, — говорит Клайв, смеясь невеселым смехом. Пойми, надо же мне с кем-то поделиться. Я умру, если не выговорюсь. Порою, сэр, я набираюсь сил и даю ей отпор. Лучше всего действует сарказм; я научился этому от тебя, Пен, старина. Это ее обескураживает, и, возможно, я одержал бы победу, если бы мог продолжать в том же духе. Но тут в голосе ее слышатся нежные нотки, ее неотразимые глаза бросают мне взгляд, и все мое существо приходит в трепет и смятение. Когда она стала невестой лорда Кью, я поборол в себе эту проклятую любовь и, как честный человек, бежал от нее, за что небеса вскоре даровали мне душевный покой. Но сейчас страсть бушует во мне сильнее прежнего. Прошлой ночью, клянусь, я до рассвета считал бой этих проклятых башенных часов, только под утро задремал и видел во сне отца, но тут как раз меня разбудила служанка, принесшая кувшин с горячей водой.
— И она тебя ошпарила? Какая жестокая женщина! Я вижу, ты сбрил усы.
— Фаринтош спросил меня, не собираюсь ли я на военную службу, ответствовал Клайв. — Она рассмеялась. Вот я и решил, что лучше снять их. Ах, я готов был снять не только волосы, но и голову!
— А ты когда-нибудь предлагал ей стать твоей женой? — осведомился приятель Клайва.
— Я всего и видел ее пять раз с тех пор, как воротился на родину, возразил юноша, — и всегда при третьем лице. Да и кто я такой? Живописец с годовым содержанием в пятьсот фунтов. А ведь она привыкла ходить по бархату и есть на серебре; за ней увиваются маркизы, бароны и разные прочие щеголи. Посмею ли я сделать ей предложение?
Тут его друг процитировал негромко строки из Монтроза:
Кто духом слаб, кого страшитСудьбы слепая впасть.Ей вызов бросить не спешит,Чтоб вознестись иль пасть[12].
— По правде говоря, у меня не хватает духу! Ведь если она мне откажет, я уже никогда больше не заикнусь об этом. У ее ног толпится вся эта знать, а я тут выйду вперед и скажу:
Замечаю я, девица,Что тебе я по душе.
Я читал ей в Баден-Бадене эту балладу, сэр, нарисовал лорда Берли, как он обхаживает деревенскую девушку, и спросил, что бы она сделала на ее месте.
— Значит, все-таки было объяснение? А я думал, что мы сидели в Бадене скромнее некуда и даже словом боялись обмолвиться о своих чувствах.
— Да разве это скроешь, разве удержишься от намеков? — говорит Клайв, снова краснея. — Женщины без труда читают все по нашим глазам и догадываются, что творится у нас в душе. Помню, она тогда сказала своим серьезным и невозмутимым тоном, что лорд и леди Берли в конце концов не так-то уж, видимо, были счастливы в браке и что ее милость, пожалуй, сделала бы куда лучше, если бы вышла замуж за человека своего круга.
— Весьма благоразумный ответ для восемнадцатилетней девицы, — заметил приятель Клайва.
— Благоразумный, однако не бессердечный. Допустим, Этель догадывалась… как обстоит дело, но ведь она была помолвлена и знала, что друзья прочат мне в жены славную девушку, — она вправду малая и добрая девочка, эта малютка Рози, и вдвое лучше, Пен, когда при ней нет маменьки, так вот, предположим, что, зная все это, мисс Ньюком хотела дать мне понять, чтобы я образумился. Разве не права она была, давая мне подобный совет? Ей ли быть женой бедняка? Представь себе, что Этель Ньюком, как тетушка Ханвмен, идет на кухню печь пирожки.
— Прекрасных черкешенок продают только за большие деньги, — заметил мистер Пенденнис. — Если в порядочной грузинской семье растет красавица, ее откармливают лучшим рахат-лукумом. Ее купают в благовониях, облачают в шелка, учат пению, танцам и игре на цитре и когда она достигает совершенства, отсылают в Константинополь пред светлые очи султана. Остальные члены семьи и не думают роптать, едят простую пищу, купаются в речке, носят старое платье и благодарят аллаха за возвышение своей сестры. Да неужели ты не видишь, что этот турецкий обычай принят по всему свету? Тебе не по карману товар, что продается на Мэйфэрском рынке, бедный мой Клайв! Есть в этом мире вещи, которые предназначены для тех, кто получше нас с тобой, мой друг. Так пусть же Богач читает свою послеобеденную молитву, а псы и Лазарь благодарят за объедки. Гляди-ка, а вот и Уорингтон — разодет и выбрит, точно спешит на свидание.
