Владислав Бахревский - Василий Шуйский

«Господи, избавь меня от царской любви и от царской тайны», — молился Василий Иванович, воротясь к себе домой.

Он любил свой дом. С кухни вкусно пахло сухарями, ибо он приказывал корок и кусков, оставшихся от еды, не раскидывать, а сушить и хранить до черного дня.

В светлице, под иконами, стояли сундуки с книгами. Сразу пять книг лежало на столе, толстых, богато изукрашенных буквицами, с рисунками. Две книги в сафьяновых переплетах, одна в простом, из толстой кожи. Другие две обложки имели из золоченого серебра, с самоцветами, с жемчугом. Он читал сразу все пять, и тоже ради царя, великого книгочея, чтоб не ударить лицом в грязь, коли чего спросит.

После пиршества с князем Иваном Петровичем книги на ум не пошли, вспомнилась Василиса, летавшая на березах. Василия Ивановича коробило разъяснять комнатным людям, кто ему нужен и где искать, но, повздыхав, пошел-таки к ехидноглазой кормилице своей, к Акулине, распорядился.

Василису привели нежданно быстро. Сарафан на ней был алый, рубаха жемчугом речным по вороту обшита. На голове кокошник.

— Тебе и этот наряд к лицу! — сказал Василий Иванович, больше глядя себе под ноги, чем на девицу.

— Господи, помилуй! — обливаясь слезами, упала на колени Василиса. — Силком меня увезли от батюшки, от матушки.

— Ты меня не узнала?! — спросил князь, испугавшись слез.

— Как не узнать, господин? Отпусти меня, я тебе не ровня, крестьянского роду!

— Встань, — сказал Василий Иванович. — К столу садись.

Девица поднялась, но с места не сошла.

— Говорю, к столу садись.

Сам взял за дрожащую руку, подвел к столу, усадил.

— Вот вино сладкое, вот пряники, изюм, вишня в меду. Отведывай, кушай!

— Отпусти меня, господин!

— Сама же говорила… Или не помнишь? Если батюшка твой за вдовца тебя отдаст…

— Говорила, — вздохнула девица, опуская голову.

— Собиралась ты ко мне приходить?

— Собиралась.

— Вот и утри слезы, ради Бога.

Василиса покорно отерла подолом глаза и щеки.

— К тому, в лапоточках, я бы пришла… Да ты вон кто! Меня силой тащили, будто я дерево, будто души у меня нет.

— Не по нраву я тебе, видно.

— Отчего же не по нраву? — сказала Василиса, подняв на мгновенье глаза. — Ты молодой, пригожий… А я для тебя, лебедя, — серая утка.

— Возьми пряничка!

— Ничего я не хочу. Домой отпусти.

— Вот что, — сказал князь, теряя терпение. — К твоим родителям завтра же поедет гонец. Отвезет им подарков, денег… Три рубля! Пожелают, всю твою родню в Шую перевезут, будут среди дворни моей жить… Пожелают — будет им отдельный дом.

— А мне за это только и надобно, чтоб девство отдать тебе? — спросила Василиса спроста.

Князь покраснел, отвернулся.

— Коли будет в твоем сердце то же, что в березовой роще, тогда приходи… А теперь ступай к себе.

Василиса вскочила, пулей вылетела из княжеской светлицы.

Князь поглядел на хлопнувшую дверь, выпил вина, открыл книгу и начал читать прилежно: «Бысть во граде Филумене царь именем Аггей, славен зело. Стоящу же ему в церкви во время Божественной литургии, и чтущу иерею Святое писание людям. И егда доиде до строки, в ней же написано «Богатые обнищают, а нищие обогатеют». Слыша же сие царь и рек с яростию: «Ложь сие во Евангелии написано! Аз есмь царь и славен и богат зело. Како мне обнищати, а нищему обогатети и вместо меня царствовати?»

Поморщился Василий Иванович, пошел спать, не погася свечи.

Через малое время в спальню его вошли, свечу задули.

— Меня кормилица Акулина прислала, — услышал он воркующий голос, и теплое доброе тело легло под его одеяло, и он, не досадуя, принял добрые бабьи ласки, отданные ему жалеючи. Он и сам себя, засыпая, пожалел, ублаженный владелец рабов и рабынь.

Утром Василий Иванович придумал пойти в торговые ряды, купить Василисе перстенек, а то и ожерелье, но нежданно приехал брат Андрей Иванович. Брат, служа царевичу Ивану Ивановичу, службе своей весьма удивлялся, но был доволен.

— С утра до вечера с девками да с бабами возимся. Сначала выбираем трех пригожих девственниц, заплетаем им в волосы жемчуг и всякие камешки и в чем мать родила ведем пред очи Ивана Ивановича. Одну он берет себе, других нам отдает, а потом пробуем всех подряд, какая баба самая сладкая. Эту, сладкую, наряжают царицей, и начинается пир, покуда все под стол не повалимся.

Обнял брата Василий Иванович, к божнице подвел, сказал шепотом:

— Молодись, Андрей Иванович! Время приспело быть молодым, но молю Господа и прошу тебя нижайше — не теряй головы в гульбе. Песни возьмутся петь — пой, материться станут — матерись, Бог простит дурака. Но пуще огня берегись умных разговоров. Слушай и молчи! Царь к царевичу приставил многих своих шептунов. Иван Иванович мужает, царя страх берет…

Андрей Иванович улыбнулся, благодарно обнял и поцеловал старшего брата.

— Я, Вася, настороже. Помню, да и ты о том не забывай, — коли прогневим великого государя, ты ли, я ли — полетят пять голов.

Прослезился Василий Иванович.

— Дадим обет Господу Богу, брат: быть между собой в вечном союзе, служить корню нашему, имени нашему, ибо Шуйские мы!

— Крепче любой клятвы кровь наша! — сказал Андрей, но все ж поцеловал образ Спаса, и Василий поцеловал. Посмотрели они в глаза друг другу, хорошо посмотрели.

Тотчас и разъехались. Андрею Ивановичу нужно было на охоту соколиную собираться, царевич его звал в Хорошево. Василий же Иванович поспешил в Успенский собор на вечерню. Уходя, сам не ведая зачем, взял с собою денежек. На подаяния был не щедр. Давал одному, редко двум-трем, а тут взял горсть и еще разок черпнул из полного ларца.

Молился Василий Иванович, по сторонам глазами не зыркая, но когда все же на царское место поглядел, то и огорчился: царя на службе не было. Стоял Василий Иванович у левой стены, под иконой равноапостольного царя Константина и матери его царицы Елены. И хоть знал про себя: ради царя выказывает прилежание, отбивая многие поклоны и подпевая певчим, но, огорчившись, рвения не убавил, веруя: «Что Бог ни делает — к лучшему».

Прикладываясь к иконе, увидел рядом с собой огромного монаха, который не только поцеловал икону, но и слезами ее окропил.

Василию Ивановичу сначала пришла мысль суетная: «Неужто монаха приставили смотреть за новым придворным?» Но показалось чрезмерным, чтоб соглядатай плакал, целуя иконы. Да ведь икона-то была не из тех, перед которыми каются или просят о здравии. Василий Иванович обернулся на монаха, а тот на коленях стоит, голову опустил. Удивил лоб — уж так стянут кожей, того и гляди — лопнет. И обомлел — царь! Царь Иван Васильевич позади него Богу молится. Упал в страхе ниц, крича душою Господу от ужаса: «Смилуйся!»

Служба, по счастию, к концу подходила, а когда кончилась, царь тронул своего оруженосца за локоть и сказал шепотом:

— Пошли тюремным сидельцам милостыню подавать.

И возблагодарил князь Василий в безмолвной молитве Господа, что взял денег с собою.

Хождение по тюрьмам было долгое. Иван Васильевич совершал подаяние молча, помалкивал согласно с государем и его оруженосец.

Обойдя тюрьмы, привел государь князя Василия к Константиновским воротам, где в Отводной башне помещался застенок и где в стене были понаделаны каменные мешки для татей и самых лютых врагов царя. Один сиделец крикнул из ямы:

— Будь милосерден, царь Иван! Я уж столько сижу, что рубаха на мне сгнила. Холодно в яме!

— Пожаловал бы тебя, — сказал царь, — да на мне самом одна ряса и есть.

Не подумавши, по сердечному движению, князь Василий скинул с себя кафтан да и кинул просителю.

— Вот и подал тебе Господь! — сказал сидельцу царь. — Сиди — не тужи. Да не забудь о здравии князя Василия Ивановича Шуйского помолиться. Щедрый человек. И мне слуга добрый.

Князь Василий до земли царю поклонился, а тот прибавил:

— Отдохнул я с тобой душою, князь. Поезжай спать с Богом. А у меня, у грешного, дела, не хватает дня для всех царских дел. Веришь ли, устал я царствовать…

— Государь, погибнем без тебя! — воскликнул Василий Иванович.

Грозный, огромный, в черном, на белой стене был как столпник. Князю подвели коня, и когда Василий Иванович, поклонившись государю, сел в седло и, шевельнув уздою, поскакал, царь вдруг крикнул вдогонку:

— Не без меня, а со мной погибнете!

Сердце сильней ума. Умом Василий Иванович понимал: нечаянно попал царю на глаза, случилось то, чего надо было страшиться, а сердце, как малый ребенок, радовалось — царь добрым словом пожаловал. Похвалил!..

Отоспавшись после ночного хождения, с легкой душой поехал на Пожар, в торговые ряды, купить Василисе ожерельице, авось подобреет.

Видно, в счастливую пору вошел. В первой же лавке кинулись ему в глаза бусы из синих камешков, держащих в себе чудный таинственный огонь. Спросил цену. Купец заломил, да так, словно ему прогнать хотелось покупателя. Василий Иванович вздохнул, принялся разглядывать стеклянные бусы. Тоже ведь блестят.