Йожо Нижнанский - Кровавая графиня

— Не надо мне твоего коня! — крикнула она ему вслед.

Но ответа не дождалась. Из притихшего леса доносились до ее слуха лишь звуки шагов удалявшегося человека…

И она еще раз во всю мощь крикнула:

— Осторожно, на той стороне гайдуки!

И тут же осознав, что упредила разбойника об опасности, густо залилась румянцем.

Почему она предостерегла разбойника, почему не желает ему гибели? Ведь еще до сих пор все в ней восстает при мысли о нанесенных ей оскорблениях…

3. Перед зеркалом

Когда после побега Андрея Дрозда графиню привели в чувство, она увидела над собой фиолетовый небосвод балдахина и озабоченные лица Доры, Анны и Илоны, прибежавших во двор, как только на колокольне их сменил старый звонарь.

Во всем теле Алжбета Батори ощущала страшную тяжесть, но все же вскочила с кресла.

Слуги были все в сборе. Они еще не осмеливались обсуждать последние события и напряженно ждали, что предпримет графиня.

— Пусть каждый, кто в силах бежать, спешит на поиски коня! Того, кто приведет Вихря, ждет награда, какая ему и не снилась! — выговорила она скорей просительно, чем повелительно.

Фицко стоял, прислонясь спиной к дереву. Стоял один, покинутый всеми, никто не обращал на него внимания. Минутами, когда боль в конечностях становилась нестерпимой, на лице его появлялась злобная гримаса. Он скрипел зубами и проклинал весь свет за то, что не в силах сделать ни единого шага именно теперь, когда мог бы так легко снискать расположение госпожи и при этом сказочно заработать. Он опасался, что Алжбета Батори заметит его жалкое состояние и снова над ним взовьется ее смех, словно удар кнута. Но она не обратила на него никакого внимания и сразу же вернулась в свои покои.

Дора, Анна и Илона смотрели вслед госпоже с выражением радости, которую не могли скрыть даже глубокие морщины на лицах. Казалось, госпожа еле держится на ногах и смотрит куда-то вдаль, в неведомые миры.

Три самые преданные служанки знали, что их время снова настанет. Скоро придется утешать хозяйку замка советами, за хорошее вознаграждение нашептывать ей, каким путем разрядить накопленный гнев. Илона Йо недавно выдала дочь замуж. Госпожа подарила в приданое пятьдесят золотых и четырнадцать юбок. У Анны Дарабул нет дочери, но звон денег ей также мил, а там, в тайнике за домом садовника, она уже давно не закапывала ни одного динария… Именно ей должно перепасть большое вознаграждение — ведь Илона Йо не раз похвалялась приданым дочери, чтобы Анна знала, кто теперь в глазах графини наиглавнейшая. Да и Дора Сентеш не гнушается звонкими монетами.

Толпа на дворе молча смотрела вслед госпоже, скрывшейся за дверью замка. Потом люди разошлись, на дворе остались только крестьяне, работавшие в замке, да челядь. Несколько девушек, пользуясь случаем, собрались было бежать, но Дора, Анна и Илона следили за каждым их движением зорче стервятников.

Графиня прошла прямо в спальню на втором ярусе. Это был самый тихий уголок замка. Хотя два окна выходили на улицу, внутрь не проникал ни малейший звук. Сквозь вечно закрытые ставни и тяжелые бархатные портьеры грохот самой звонкой телеги просачивался сюда в виде тихого отдаленного шума. Стены были увешаны прекрасными настенными коврами. И пол также покрывали дорогие, усеянные цветами ковры.

На столе не угасал язычок серебряной лампы, наполненной пахучим маслом. В спальне царил приятный полумрак и пахло благовониями. Алжбета Батори проводила в тщательно защищенной от дневного света комнате долгие часы. Никто не знал, чем она там занимается, только слуги шепотом говорили, что она якобы сидит нагая перед зеркалом.

После подобных часов вся челядь бывала на ногах. Вокруг хозяйки суетились служанки и портнихи. Одна причесывала, другая натирала волосы пахучей водой, третья вплетала в них нитки жемчуга или золота. За самой невинной промашкой следовало жестокое наказание.

Один приказ сменял другой, и после нескольких часов лихорадочной суматохи служанки вконец выбивались из сил: бегая из комнаты в комнату, они приносили и уносили нужные госпоже вещи, при виде которых она, однако, отворачивалась. В дикой спешке они одевали графиню и тотчас же раздевали, примеряя десятки платьев.

Девушки немели от страха, боясь что-то перепутать, допустить малейшую оплошку. Руки у них тряслись, и неудивительно, что, причесывая госпожу, иной раз дергали волосинку, не то роняли ленту, заколку, булавку или что-нибудь подобное. Наказание обрушивалось на них незамедлительно. Случалось, госпожа всаживала горничной булавку под ногти, а когда та, теряя от боли и вида брызжущей крови сознание, вытаскивала ее, следовало новое наказание за строптивость. Раздетую догола девушку старые служанки вместе с госпожой опрокидывали на пол и стегали прутьями по пяткам, пока она не впадала в беспамятство. Другим жертвам разрезали кожу между пальцами или всаживали иголки в молодые груди. По замку разносились крики страданий и ужаса.

И под конец, когда госпожу уже наряжали, точно юную девицу, Анна, Илона и Дора оттаскивали по ее выбору отчаянно сопротивлявшихся девушек в подземелья замка. И на следующий день служанки не могли доискаться двух-трех своих подружек.

Особую жестокость при этом проявляла Дора, которую несколько лет назад нашла Илона и устроила на работу в замок.

Словно сам дьявол вселился в эту могучую, мужского склада бабищу. Она так изощренно истязает жертву, в способах наказания столь изобретательна, что Анна и Илона взирают на нее с ужасом и завистью, а графиня — с восторгом. Она относится к ней все более и более приязненно, как к равной себе.

Никто не знал, что происходит в подземельях. Илона, Анна, Дора и Фицко ни словом о том не заикались не только потому, что это им было строго заказано, но и по личным причинам. И все же страшные слухи ширились, и девушки держались от замка подальше…

Алжбета Батори тщательно закрыла за собой дверь спальни, повернула в замке ключ, потом подошла к высокой кровати. На четырех медных столбах над ней возвышался, играя многоцветьем, расшитый балдахин. Она взошла на ступеньку, отодвинула мягкие боковые занавеси пурпурного бархата и, упав в пуховые перины, целиком в них погрузилась. Тихая спальня огласилась судорожным, безутешным плачем.

Были ли это стенания господской гордости, так неслыханно униженной разбойником? Плач ли женщины, у которой отобрали самое любимое существо? Или, возможно, отчаянная скорбь по всей прожитой жизни?

Когда же она спустя изрядное время встала с кровати и прошлась по ковру, ей казалось, что цветы на нем оживают под ее ногами и горько стонут в какой-то таинственной печали…

Алжбета схватилась за голову — казалось, рой мыслей разорвет ее на части. Подошла к окну. Не собралась ли она отворить его, распахнуть ставни, дабы в комнату прорвались лучи ясного солнца и одолели сумрак? Нет, нет…

Там у окна, в огромном венецианском зеркале, впитавшем в себя полумрак комнаты, графиня увидела себя во весь рост…

Она пристально всмотрелась, подошла к зеркалу еще ближе, словно спрашивая, кто, собственно, в нем отражен.

Хозяйка Чахтиц опустилась на высокую, туго набитую подушку и пристально осмотрела свое отражение на блестящей поверхности. Она увидела овальное лицо с мягкими чертами, бледное, холодное, как мрамор. На этом белом овале броско алели нежно очерченные губы. Большие темные глаза, обрамленные синими кругами, казались еще темнее. Волосы, черные что вороное крыло, расплелись и буйным потоком спадали по плечам и спине. Она смотрела в свои лихорадочно блестевшие глаза, прижав лицо к зеркалу так, что оно запотело от дыхания.

Кровь бросилась в лицо, бледное лицо вспыхнуло! Еще несколько морщин прибавились вокруг глаз и губ!

Еще недавно она могла их сосчитать…

А сегодня они змеятся вдоль и поперек, и их бессчетное множество — где коряво стягивая кожу, где нежной дугой углубляя бороздку от ноздрей к уголкам рта. И на лбу годы крест-накрест прокладывают свои следы. Высокий лоб словно сузился, и все лицо неузнаваемо морщится. А там, в темных волнах буйных волос, насмешливо серебрятся белые нити, словно чья-то злобная, невидимая рука с неодолимой настойчивостью вплетает их. Алжбета Батори нетерпеливо вырывает волосок за волоском, но с каждым мгновением их становится все больше. В руке у нее уже целый клубок этого серебра, и все равно там-сям белеют новые нити…

Внезапно из ее возбужденно вздымавшейся груди вырвался крик, будто графиня увидела призрак. Рядом с ее лицом возникло другое — изъеденное прыщами и оспинами, безжалостно обезображенное старостью. И уста призрака извергли чудовищное пророчество:

— Ничего, гордая госпожа, однажды и ты будешь так выглядеть!

Графиня и в самом деле видела это грозное лицо, видела его только вчера.