Рашид Кешоков - По следам Карабаира Кольцо старого шейха
Хапито повторил его жест и тоже зашевелил губами. Старый рецидивист, для которого убить человека было не труднее, чем задавить муху, отличался набожностью, не пропускал молитв, где бы ни находился, а его суеверие вызывало у других членов шайки заглазные насмешки,— открыто вышучивать вспыльчивого Гумжачева никто себе не позволял.
Кончив шептать, шейх встал и после короткой паузы, точно выжидая, когда молитва его дойдет до Бога, сказал, отчетливо произнося каждое слово:
— Деньги пока делить не будем. Кто-нибудь из вас, умников, сунется с ними — и конец. Пишите письма. Вы знаете: они в надежном месте, у меня в подвале. Ни одна собака их не найдет...— Омар резко повернулся к барону, открывшему было рот, и фальцетом крикнул: — Молчать, цыганский пес, когда говорит старший!
Феофан втянул голову в плечи, так и оставшись с открытым ртом. Он не понимал, к чему клонит шейх. Кто-кто, а он-то хорошо знал, что в подвале у Омара Садыка никаких денег нет. Они тут, в башне. Он сам замуровывал чемодан в кладке под лестницей, где год-полтора назад они вдвоем с Ханом обнаружили давно забытый подземный ход, ведущий к подножью скалы. Там была пещера. Вход в нее буйно зарос кустарником.
— После трапезы,— продолжал Садык, мгновенно остыв,— разойдемся по одному. Хапито и ты,— он ткнул сухим пальцем в воздух по направлению к Буеверову,— на Дербентскую. Ночь проведете там. Все убрать. Чтобы не было никаких следов. На рассвете, через сутки, быть здесь. Еду привезете с собой...
Буеверов отчаянно замотал головой.
— Сцапают,— с трудом выговорил он, морщась от боли.
— Так быстро из Черкесска они не явятся,— брезгливо сморщившись, успокоил его старик.— Сутки, по крайней мере, у нас есть. Ты,— он ткнул пальцем в барона,— то же самое сделаешь у себя. Чтобы ничего не осталось в доме. Понял?
Любая мелочь наведет их на след. Ты — растяпа, пусть Рита сама все проверит.
— Понял, вон-да!
— Сбор — до света, здесь, в башне. Я буду. Тогда каждый получит свою долю. Куда кому ехать скажу завтра. А теперь — пора варить мясо.
... Ели они в глубоком молчании, словно совершали важное таинство. Буеверов не трогал баранину, глядя на аппетитные куски жадными страдающими глазами: ему было больно жевать и, кроме того, от движения челюстей, рана начинала кровоточить. Но совсем отказаться от еды было выше его сил. Он взял алюминиевую кружку и, зачерпнув из котла, стал осторожно прихлебывать горячую жирную шурпу[58].
Феофан истово трудился над огромным куском, перемазавшись до ушей жиром. Жир стекал у него между пальцев, полз желтыми тяжелыми струйками по волосатым рукам с закатанными по локоть рукавами рубахи.
Хапито ел степенно, не торопясь и не обжигаясь. Он по-прежнему сидел, скрестив ноги, и ни на кого не смотрел, занятый, казалось, только едой.
Рита устроилась поодаль, с другой стороны очага и полуоборотившись к ним спиной, чтобы мужчины не видели, как она ест.
Омар Садык не вставал со своей подушки: возле него цыганка по знаку барона поставила небольшой медный поднос с лучшими кусками. Шейх осторожно, чтобы не выпачкать пальцы, держал баранье ребро за косточку, отрезал стилетом тонкие ломтики мяса, макал их в тузлук[59], а потом уже отправлял в рот.
Феофан изредка поглядывал на старика и молча качал головой. Он знал Омара Садыка много лет, был многим ему обязан, но так и не понял до конца этого странного человека. Все барону казалось в нем странным, даже манера есть. Не поймешь, то ли и вправду истинный правоверный, знающий коран и арабскую грамоту, то ли обманщик и гяур, понабравшийся разных чистоплюйских привычек у русских господ, с которыми он когда-то имел дела.
Омар Садык насытился первым. Омыв руки в ведре, которое поднесла ему Рита, он вытер их белоснежным батистовым носовым платком и, насмешливо оглядев жующих, сухо сказал, как щелкнул:
— Хватит. Пора. Хапито — первый.
Гумжачев швырнул кость в горячую золу, вытер об штаны руки и встав, поклонился шейху.
— Оставайся с миром, Хан.
— Богобоязненный человек,— иронически сказал Омар, ни к кому в особенности не обращаясь, когда за Хапито со скрипом затворилась тяжелая дверь башни.
Феофан подобострастно хмыкнул.
Выждав несколько минут, пока затих цокот копыт лошади, увозившей Гумжачева, Омар кивнул Буеверову.
— Твоя очередь, шашлычник.
Буеверов отставил кружку и метнул короткий злобный взгляд на шейха. Этого держал в узде только страх. Никакого почтения к святости хаджи Омара Буеверов, разумеется, не испытывал.
Не попрощавшись, он молча прошел к двери и, когда был уже вне пределов досягаемости омаровского ножа, шепеляво крикнул:
— Смотри, старик! Обманешь — не жить тебе на свете! Садык ничего не ответил. Только презрительная усмешка скривила его сухие губы.
— Рита, выдь, поймай лошадей,— бросив есть, сказал Феофан.
Теперь, когда они остались вдвоем, в башне наступила гнетущая тишина. Барон не меньше других трепетал перед Садыком, но, несмотря на это, не собирался позволить старику обвести себя вокруг пальца. А о том, что тот затевает какой-то подвох, Феофан догадался, когда услыхал о подвале. Зачем Омару понадобилась эта ложь? О судьбе Хапито и Буеверова, которые наверняка попадут в руки милиции, едва появятся в Дербенте, барон нимало не беспокоился. Черт с ними: каждый получит именно то, чего он стоит.
Но себе-то он цену знал. И был намного больше других осведомлен о прошлом и настоящем дагестанского ювелира. Поддельные камни — не единственный источник дохода Омара Садыка. И не единственное его преступление.
Чего же хочет дербентский шейх?
— Ну?
Барон встал, не спуская глаз с Садыка, все еще сидевшего на подушке.
— Я один не уйду,— вкрадчиво сказал Феофан третий.— Сам понимаешь, уважаемый Омар. За них,— он махнул рукой в сторону двери,— переживать не буду. Раз ты так рассудил... вон-да! Все одно — вертаться в город нельзя. Давай иодобру разделим монету и — салам алейкум! Может, еще когда и свидимся!
— Ты сейчас оседлаешь коня и поедешь в Дербент,— вставая, сказал шейх.— И сделаешь, как я сказал.
— Не играй с огнем, Омар-хаджи,— отступая на шаг, угрожающе произнес барон и выхватил из кармана пистолет.
Он так и не понял, каким образом старик сумел так быстро и точно метнуть сйой дьявольский нож. Стилет сверкнул перед глазами Феофана третьего и вонзился ему в горло. Грохот падения цыгана, свалившегося навзничь на очаг, нлеск остывшей бараньей жижи из перевернутого котла и душераздирающий крик Риты, верной своей привычке подслушивать,— все это одновременно прозвучало под гулкими сводами башни.
Секундой позже хлопнула дверь, и Омар Садык, даже не глянув на хрипящего барона, с проворством, которого трудно было ожидать от его немощного на вид тела, подобрал выпавший из рук цыгана пистолет и бросился к дверям.
На поляне пасся стреноженный конь Феофана. Мирно пощипывал траву осел. А внизу, на тропе с сумасшедшей крутизны, рискуя сломать себе шею, мчалась Рита. Шейх бегом вернулся в башню и, поднявшись по лестнице, склонился над ее краем. Выждав, пока цыганка снова покажется из-за выступа, тщательно прицелился и выстрелил.
Мимо. Старик выстрелил еще раз. И еще.
— Проклятая девка! Нечистая девка! — яростно, уже несдерживаясь — не перед кем,— прошептал Садык.
Он понимал, что гнаться за ней бесполезно. Во-первых, пока он распутает и взнуздает лошадь, уйдут драгоценные минуты, а, во-вторых, долгая скачка ему не по силам. Он знал, что цыганка умеет сидеть в седле не хуже любого наездника-мужчины.
Спустившись вниз, он взял из поклажи, которую они привезли с собой, завернутую в грубошерстное одеяло кирку и вернулся в башню.
Барон был мертв. На всякий случай Омар пнул труп носком сапога. Голова Феофана неестественно дернулась.
— Собака,— сказал Садык и направился в темный угол, под лестницу. Солнце зашло за тучи, и внутри башни стало сумрачно, как на исходе дня. Снова послышался негромкий металлический скрежет, и старик исчез.
22. В ДЕРБЕНТЕ
Шукаев недоволен. Непонятное исчезновение. Барон не солгал. Брезентовый плащ с капюшоном. Что такое мышеловка? Глухонемой. Шукаев примеряет самбо. Катран-тун таниятун. Бриллиант попадает в надежные руки. Шейх приготовился к приему незваных гостей. Мечта Риты Сундуновой. Вместо допроса. В урочище Халкол. Дараев задает вопросы.
В Дербент они прибыли вечером. Над городом стояла июльская духота, даже у моря не чувствовалось никакого движения воздуха. Порт, погруженный во тьму, замер, лишь кое-где вспыхивали сигнальные огоньки.
