Валерий Язвицкий - Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)
Владыка перекрестился и заговорил вдруг твердо:
— Богом тя заклинаю, Иване, прими к сердцу советы мои, разумей государствование свое, как служение. Цель собе возьми, дальнюю цель, когда Москва Третьим Рымом должна стать, когда государство русское другими царствами повелевать будет. Ежели и не доживешь до сего, все же о сем мысли, дабы правым путем идти. А путь сей таков: перво-наперво — держу свою укрепи; власть татарскую скинь; соседей своих — одних к рукам прибери, да будут тобе слугами, других обессиль, а от третьих оборону так наряди, дабы сунуть рыла не смели, а ежели и сунут, на ежовые бы иглы напоролись!..
Владыка помолчал и продолжал тише и спокойнее:
— С разумом делай все, а не по велению сердца, подобно отцу твоему, князь Василью: ныне одно, а утре — совсем иное. Ты же меть на годы вперед.
Уразуметь тщись, куда все дела идут у тобя и у соседей твоих. Коли будешь так поступать, поведешь, яко кормчий, корабль свой и по ветру и против ветра. Наиглавное же на сирот и черных людей оглядывайся, народ — опора наша крепкая и для церкви святой и для государства. За кого народ — тот спасен и силен будет…
Владыка опять ослаб, но, передохнув малое время, благословил Ивана и молвил с печалью:
— Ну, прощай, сыне мой любимый, прими мое последнее благословение…
Рука его задрожала, и крупные слезы застыли в уголках глаз.
Иван неожиданно всхлипнул, но, сдержав себя, прошептал:
— Прощай, отец мой…
На другой день, неожиданно для всех, Василий Васильевич вместе с воеводой Басёнком выступил в поход на Казань.
— Ты баил, Иване, — сказал он на прощанье сыну, — что кулак-то показать татарам надобно. Верно сие, а опричь того, яз мыслю, что из Казани-то и Новугороду кулак сей виден будет.
— Истинно, — весело усмехнувшись, согласился Иван, — а как здравие-то твое?
— Добре. Здрав яз. Юрья с собой беру — вельми в ратях хитер он стал.
К святой-то неделе, мыслю, успеем на Москву вернуться. Не ждут татары-то нас: «Празднуют, мол, христиане пасху», а мы им, как снег на голову. Ужо в Володимер послов своих ко мне пришлют, помяни мое слово, Иване…
— Пришлют, государь, — подтвердил воевода Басёнок, — не терпят они, когда опередит их кто: либо лгут, либо мира просят…
— А более всего они обхода боятся, — добавил Юрий. — Помнишь, Иване, у Коломны-то, когда ты кольцом обвел полки Седи-Ахматовы?
Иван, проводив отца и оставшись один, молча, ни к кому ни с чем не обращаясь, прошел прямо в свои покои. Домашние давно уже привыкли к таким молчаливым и внезапным уходам Ивана и знали, что мешать ему нельзя. Не первый раз «находило» на него, как он сам называл это, когда вставали вдруг перед ним все трудности государствования, а он один должен грудью принимать их. Сегодня Иван более, чем когда-либо, охватил умом все, что предстоит ему сделать, чтобы исполнить заветы митрополита Ионы.
Думал он о татарах, думал о Новгороде, Пскове, о Твери и Рязани и о своих удельных, из которых многие рады не только Москву, а и всю Русь ослабить, лишь бы себе куски пожирней захватить…
— Волки! — воскликнул он вполголоса. — Далее рук своих жадных ничего узрить не могут…
Нет у Ивана единомышленников ни среди бояр, ни тем паче среди князей.
Да и братья-то родные поймут ли, чего он хочет? Может быть, и они к старому потянут, к уделам? Духовные не все понимают, как надобно создавать и хранить государство. Такие, как владыка Иона, Авраамий, они помогали своими советами и руководством. Умрет же вот владыка Иона, кто его труды продолжит, кто государю помощь окажет? Надобно теперь же думать о новом митрополите. С болью душевной вспомнил Иван покойного владыку Авраамия суздальского. Умен был и книжен. Силы только у него Иониной не было, а разум был…
Прошелся Иван по покою своему, остановился возле окна и долго смотрел в синеву неба, а потом сказал вслух:
— Ежели не будет умного, то такого избрать надобно, дабы перечить мне не смел!..
Он снова заходил из угла в угол, и мысли обратились к Курицыну, Федору Васильевичу. С ним только и можно обо всем беседовать, он все разумеет и совет даст.
В дверь осторожно постучали.
— Можно! — резко молвил Иван.
Нерешительно вошел Курицын.
— Прости, государь, может, помешал тобе?
— Нет, Федор Василич, ко времени дошел, ко времени. Сам звать тобя хотел…
— Вести, государь, недобрые. Пока, может, сие токмо брехня, а может, что и на деле есть. Сказывают, будто дети боярские князя Василья Боровского замышляют из заточенья его вывести…
Лицо Ивана внезапно исказилось от ярого гнева.
— Следи, очей с них не спускай! — вскричал он. — А пымаем их, буду лютыми казнями казнить, какие еще неведомы были! И смерти предавать буду!
Задрожат все от казней сих…
Суровые глаза Ивана совсем почернели и остановились, а взгляд их столь непереносен и беспощаден сделался, что молодой дьяк, взглянув в лицо государя, побледнел и словно застыл весь от страха. В первый раз Федор Васильевич видел таким Ивана и, ослабев духом, не мог слова выговорить.
Но Иван, по привычке взяв себя в руки, пересилил гнев свой.
— Деды и прадеды наши по горсточке Русь собирали, а они родную землю токмо зорить хотят, — продолжал он сурово и сел возле окна на свое любимое место. — Они мыслят, чтобы ныне все, как прежде, было. Нет, при мне того не будет. Яз не княжить, а государствовать буду.
Наступило молчание. Страшный, угнетающий взгляд Ивана потеплел и прояснился.
— Ты, Федор Василич, один из всех разумеешь меня, как надобно.
Садись, яз тобе молвлю кое о чем.
Иван молчал некоторое время, потом заговорил с печалью:
— Ведаешь ты, что владыка на смертном одре. У отца же моего сухотная болесть, и должны мы ко всему готовыми быти… Братья? Не ведаю, что из них еще будет. Един у меня брат любимый — Юрий. Да ведь он токмо полки водить умеет. Воевода он, а на государствование нет у него разумения нужного. Князья Ряполовские? Верные они нам слуги, но и они тоже удельные, и мысли и ухватки у них те же, что и у прочих удельных, которые из-за деревьев леса не видят. Может случиться, и они против меня пойдут…
Иван смолк и задумался. Федор Васильевич осмелел, оправился от смятения, вызванного гневной речью государя и молвил с горячностью:
— Государь, яз ради пользы твоего государствования собя не пощажу!
Будем же заветы владыки Ионы хранить, о которых ты мне сказывал…
— Добре, — молвил Иван и, нахмуря брови, встал. — Ты зорко за ворогами следи, глаз имей и в Боровском княжестве…
— Денно и нощно буду следить, — ответил дьяк, понимая, что государь отпускает его, — отныне сие — главная моя гребта будет.
В дверях Федор Васильевич остановился и добавил:
— Прости, государь, сразу не смог тобе обо всем поведать. Может, помысля ныне, утре прикажешь мне, как сноситься с Тверью? Как духовную покойного принять и скрепить?
— Подумай, Федор Василич, и ты… Нам с Тверью надобно содеять то же, что с Рязанью мы сотворили. Оба сии княжества должны стать под нашу руку.
Тверь, бают, в Москву дверь, а мы через сию дверь к Новугороду пойдем.
Глава 7. Великий князь московский
Вернулся Василий Васильевич из Владимира, как и обещал, к самой пасхе, в страстную субботу. Приехал больным немного. О том, что тридцать первого марта умер митрополит Иона, и о похоронах его, он уже знал.
— Богомольца-то моего господь призвал к собе, — молвил он печально, когда Иван вошел к нему в опочивальню.
— Такова уж воля божья, ветх телом был владыка не по годам, болести его одолели, — сказал со вздохом Иван и, поцеловав руку отца, спросил: — Поздорову ли доехал, государь?
— Доехал по милости божией добре, токмо малость недужится мне что-то.
Василий Васильевич лежал на постели, его знобило. Он кутался в соболье одеяло, а возле него, ближе к окну, сидел дьяк Степан Тимофеевич Бородатый.
— Сам вот, по вине своей, занемог, — возразил отцу Иван. — Сказывал яз тобе, что Юрий и один все управит. Молил тобя, не садись сам на коня.
— Да ведал яз, что рати не будет, а мир-то, мыслил, без меня трудно для Юрия.
Веселая усмешка, заигравшая было на устах старого великого князя, вдруг потухла.
— Где ж в Успенском-то, — спросил он, — положили владыку?
— За левым клиросом, против митрополитов Киприана и Фотия, — ответил Иван и добавил с упреком: — Не бережешься ты, государь. Поехал ты, а вот холода вдруг, дожди, сырость. Отослал бы с Юрьем Степан Тимофеича, а ты…
— Иване мой, — перебил кротко сына Василий Васильевич, словно оправдываясь, — хотел яз сам войско вести. Может, в последний раз…
Голос его осекся, он всхлипнул, а Иван сразу все понял и сжал руку отца.
Василий Васильевич судорожно вздохнул и добавил с тоской совсем тихо, почти шепотом:
