Брэд Брекк - КОШМАР : МОМЕНТАЛЬНЫЕ СНИМКИ
Но у меня не сложились отношения с издателем, поэтому на следующий год я уволился из газеты и, чтобы свести концы с концами, занимался чем придётся. Был я и рыбаком, и лесорубом, и маляром, и плотником, и пожарным, и фотографом, а ещё докером – грузил лес на большие пароходы из Кореи и Японии, сельхозрабочим и внештатным корреспондентом.
Но, чёрт возьми, первая зима была просто класс! Я приехал из города и ни в чём не разбирался. И если я делал что-то не так, некому было наставить меня на путь истинный.
Не то чтоб я не знал, как топить печь. Но – мама родная! – у меня не было дров. Я возвращался с работы поздно вечером, уже в темноте, а изба моя стыла от холода, и тогда я ломал ветки у росшей за домом ольхи и разводил огонь. Но я не экономил топливо, и среди ночи огонь гас. И в 6 утра я стучал зубами. Я вставал с постели, и кости мои скрипели и визжали, когда я становился босыми ногами на ледяной фанерный пол. Дров было в обрез. Я отрубал ещё пару живых веток от дерева и запихивал в печку вместе с бумажным мешком. Но огонь снова гас. А потом кончались спички.
– Как тут люди живут? – кричал я собакам. – Какого лешего я здесь потерял? Ума не приложу, как здесь жить…
Меня не сильно расстраивало пламя из дымохода, которое я пытался залить, забравшись с ведром воды на крышу и свалившись с неё. Меня не напрягал пожар на крыше или пожар на кухне, хоть во всём этом было мало радости. Я не переживал из-за замёрзших ливнестоков, или высохшего колодца, или щелей в стенах, сквозь которые задувал злой восточный ветер, или из-за полёта кубарем с горки, что высилась за моим домом. Меня не доставали нахальные мыши и шустрые лесные хомяки, которых я гонял из спальни, или гризли, приходившие в гости по ночам и воровавшие мои яблоки и сливы.
Я был готов к чему-то подобному.
Но меня достал грипп. Вот что меня доконало…
Так вышло, что в начале февраля случилась оттепель, и я вышел пилить дрова новенькой цепной пилой налегке и промок от пота и мороси. И простудился.
В тот же вечер у меня тупо заныла голова и заломило мышцы. Я лёг в постель пораньше, но к утру поднялась температура и я слёг с гриппом. Меня поразило, как быстро это случилось. Лихорадка усиливалась, и я никак не мог устроиться поудобней. Я надел тёплое шерстяное бельё, купленное в магазине "Копас", и укрылся стёганым одеялом на гусином пуху, но всё так же дрожал и стучал зубами.
Грипп вцепился в меня изо всех сил.
От вируса лекарства нет. Всё должно идти своим чередом. Я понял, что даже глоток неоцитрана не принесёт облегчения. Я потерял счёт времени и не знал, день ли за окном или ночь. Есть я тоже не мог. Пища была холодная, а я был слишком слаб, чтобы встать и развести огонь. Теснило грудь. Лёгкие наполнились мокротой, и даже лёжа я дышал с трудом. Я подумал, что вот умру, а труп мой найдут лишь через несколько недель. Кто тогда в эти дни будет кормить собак?
Я налегал на аспирин, но толку от него было чуть. Кроме того, появился гайморит, и голова болела так, словно по ней ударили топором. Проходили дни, и мне становилось хуже и хуже.
Я пил только воду; инфекция перекинулась на уши, и на другой день я был глух как колода.
Тем временем переменилась погода. Похолодало, поднялась метель, и дом занесло снегом на три фута. Я подумал, что если чего-нибудь съесть, это придаст мне сил, и пополз на кухню и как-то умудрился растопить печь. Достал из холодильника три сосиски и бросил на сковороду. Привалясь к стене, я смотрел, как они брызгали и шкворчали. Вдруг жир вспыхнул, а я стоял, как зачарованный, и пялился на пламя.
О-о-о-о, смотри – огонь. Горит мой ужин. Красивое пламя. Но огонь на кухне – не к добру. О нет, это пожар. Кухня горит. Так и избушка сгорит. Надо что-то делать, вот только что…
Я трясся в лихорадке и ничего почти не соображал, а пламя уже лизало стену за печью. Наконец, я схватил сковородку, открыл дверь и швырнул её вместе с сосисками в снег. При этом сам свалился с крыльца, а подняться не хватило сил.
Я немного полежал лицом вниз и понял, что надо вставать и во что бы то ни стало вернуться на крыльцо. Но ноги, обутые в мокасины из лосиной шкуры, скользили по снегу, и я скатывался назад. В конце концов, мне удалось подняться на крыльцо и вползти в мёрзлую стынь бревенчатого дома.
Я забывал кормить собак, и им было ой как не сладко. И забывал выпускать их на волю, и они загадили дом.
Ещё пришла мысль, что если помыться, то полегчает. И я вылил ведро ледяной воды в бочку. Но пока мылся, услышал голоса. Голоса многих людей, входивших и выходивших их дома. Смех и шутки в зале. Однако собаки не лаяли. А до меня пока не доходило, что я оглох.
Я подумал, что это друзья приехали навестить меня. Ведь болезнь продолжалась уже неделю; и я поторопился выскочить из бочки. Как здорово увидеть всех. Когда же в кальсонах я вышел в зал, там никого не оказалось. Я вышел на порог искать следы колёс на снегу. Но снег лежал нетронутым. Я выглянул в окно. Стоял мой одинокий грузовичок, укрытый толстым снежным покровом, и отвал снегоочистительной машины ещё не добрался до моего участка дороги.
О нет, мне уже мерещится, я так разболелся, что мне слышатся звуки. Надо звонить кому-нибудь и просить о помощи. Надо срочно в больницу. Самому мне не справиться. Я сожгу здесь всё. Могу и в ящик сыграть…
Но я настолько отупел от болезни, что, подойдя к телефону, не знал, что делать. Я забыл, как набирается номер. Тут я вспомнил, что потерял слух. Что даже если позвоню, ничего не услышу на том конце. К тому ж я был подключён к общей телефонной линии, а она всегда была занята.
Я вернулся в постель.
Не другой день я попробовал запечь картофель, но задремал, а когда очнулся через два часа, от моей еды осталась одна горелая корочка. Мне отчаянно хотелось есть, и я достал эти угольки из печки и попытался запихать их в горло, но только зуб обломал. Тогда я лёг на пол и снова уснул.
Я проснулся оттого, что раскалывалась голова, тошнило и распирал понос. Когда же я снова добрался до кровати и уставился на стены, начались галлюцинации. То ко мне плыло жуткое лицо Майка Тайсона. То по всем стенам мелькал Вьетнам. Я видел бой и лица товарищей, его не переживших. Наконец, я перевернулся на бок и уснул, сожалея, что рядом нет ни души. Было б замечательно, если б рядом была женщина : она поддерживала бы огонь, кормила собак, варила куриный бульон и пекла лепёшки, чтобы я окреп, и водила бы в уборную.
Как-то я подошёл к висевшему на стене зеркалу, хотел высмотреть на своём лице знаки безумия; зеркало было покрыто толстым сломе пыли и отражало только тёмное бесформенное пятно. Я потёр стекло футболкой.
Мне не понравились мои глаза, но они всегда выглядят неважно во время болезни. Возле носа я заметил прыщ и выдавил его.
Тут появился паучок, потом ещё – десятки, сотни паучков : они лезли из моего рта и каждый тащил по липкому кокону, коконы падали на мою бороду и застревали в ней.
Я увидел, как из дыры в лице выползла огромная мохнатая паучиха. Терпеть не могу пауков, я хлопнул по паучихе – и она лопнула. Разлетелась на сотни паучков : они побежали по бороде, по бровям, по волосам, по груди.
Я стряхивал их и чувствовал, что они везде : в ушах, в паху, даже в носки по ногам забрались. Я закричал, ударил по зеркалу и как пьяный, чертыхаясь и шарахаясь из стороны в сторону, выбежал на воздух. Несколько раз вдохнул поглубже и выдохнул. Зачерпнул снега и плюхнул им в лицо – с бороды заструилась вода; мне стало лучше, и я вернулся в дом.
Видение прекратилось.
Ничего нет весёлого, решил я, в том, чтобы грипповать в стылой избе и таскаться в уборную к чёрту на кулички. Никогда раньше я так не болел и пожалел, что не умираю без затей. Если выживу, хорошо бы, чтоб потом не пришлось так тяжело умирать. Вконец отупел, подумал я, и когда только кончится эта болезнь.
Спустя десять дней после кризиса дело пошло на поправку, а через две недели я уже шаркал ногами вокруг избы. Теперь я уже мог готовить, но хворь ещё вышла не вся, и меня прошибал пот на пути к уборной и обратно.
После этого случая я дал себе зарок ездить по осени в клинику в Белла-Куле и делать прививки от гриппа.
Отваживать хомяков и гризли, предотвращать огонь в дымоходе и замерзание водосточных труб и отбрасывать всё остальное, что так некстати взрывается посреди ночи…
Если, конечно, грипп не свалит меня опять.
В 40-ых годах дороги на Белла-Кулу не было. Туда можно было попасть только морем, самолётом или на лошади по тропе Пресипис-Трейл из Анахим-Лейк, где грунтовая дорога обрывалась. Из самой Белла-Кулы вела разбитая колея от побережья в верховья долины, на западные склоны гор, но там и заканчивалась, и эти два пути отделяли друг от друга 37 миль самого труднопроходимого участка в Британской Колумбии.
Жители Анахим-Лейк и Белла-Кулы не раз обращались к властям провинции по поводу строительства дороги, но клерки только разводили руками и отговаривались, что на это потребуются миллионы долларов. В конце концов, чиновники сказали "нет" проекту. Тогда люди этого порубежья закатали рукава, потрясли собственной мошной и с истинно пионерским энтузиазмом вышли доказать, как неправы чёртовы бюрократы из Виктории.
