Юрий Щеглов - Бенкендорф. Сиятельный жандарм
— Надо выставить оцепление. Если столицу не возьмем в кольцо, эпидемию не победим. И зима не поможет. С холодом поутихнет, однако лишь солнце пригреет — опять полыхнет.
На улицах жгли костры, тащились телеги с больными и умершими. Колокольный звон печалил души. Каждый день встречали с надеждой. Арендт и Ерохин обещали некоторое улучшение к середине октября. Но им было суждено показать свое искусство намного раньше. За обедом император внезапно почувствовал сильное недомогание и вынужден был прервать трапезу. Хотя он и велел остальным оставаться за столом, но никто не желал продолжать беседу. Государя отвели в спальню. Его тошнило, трясла лихорадка. Арендт с удрученным видом сообщил через некоторое время:
— Господа, открылись первые симптомы болезни. Прошу вас: будьте внимательны к собственным ощущениям. Своевременное обращение к врачу — половина успеха.
Бенкендорф помогал лекарям и камердинеру государя Малышеву делать больному ванны, подносил лекарства, отирал пот со лба, переменял белье. Государь охотнее принимал питье из его рук. Слабость мучила только в первые дни. Однажды утром он встретил Бенкендорфа шуткой:
— Выйдешь в отставку — зачислю тебя лейб-медиком. Будешь получать вдвое против Арендта. Знаешь, что я подслушал? Он велел Малышеву послать за тобой. Проснется государь, пусть Бенкендорф дает питье. Горечь из рук Александра Христофоровича легче принимает! Так что тебе прямая дорога в лейб-медики!
С того дня началось выздоровление.
— Отправь в Тверь фельдъегеря. Пусть приготовят для нас покои во дворце сестры, — приказал государь.
Тверь приняла их сумрачно. Холера здесь, правда, не бушевала. Прибывших врач осмотрел в особой комнате. Император и Бенкендорф попали на прием вместе. Бенкендорф посмотрел на обнаженный торс государя и подумал, что болезнь отзывается на Божьих помазанниках так же, как и на простых смертных. Государь похудел и делал усилия, чтобы казаться бодрым. Арендт и Ерохин с помощью местного эскулапа лекаря Граве окурили хлором.
Дворец и сад были оцеплены солдатами, которых на ночь отводили в специально предназначенное и тоже охраняемое здание. Конечно, в Твери они скучали бы, если бы не бесконечные вечерние беседы. Бенкендорф знал отношение государя к великой княгине Елене Павловне. Когда император Александр умер, государь послал Бенкендорфа разбирать архив в Царском Селе. Ни один документ не миновал рук будущего начальника III отделения. Часть бумаг после просмотра государь велел уничтожить, и среди них переписку с великой княгиней Еленой Павловной. Но два-три письма к сестре с поразительными откровенностями оставил и бережно хранил в шкатулке под замком. Однажды показал Бенкендорфу страницу, заполненную рукой покойного брата: «Helas! Je ne sais profiter de mes anciens droits (il s’agit de vos pieds, entendez vous) d’appliquer les plus tendres baisers dans votre chambre à coucher à Twer»[70].
— Он был к тебе несправедлив, — сказал государь. — Я помню: ты писал к нему — он даже не ответил. Я его часто не понимал, как, впрочем, и сестру.
Бенкендорфа поразило письмо, как и многие другие поступки покойного императора. Сейчас он предпочел промолчать. Но государь спросил:
— Правда ли, что мои друзья четырнадцатого декабря не возражали, если бы престол перешел к сестре?
— Тогда ходили такие слухи. Великая княгиня чуть не стала королевой Франции.
— Как бы повернулись тогда события?
— Так же, — ответил Бенкендорф.
Утром государь стрелял ворон из английского карабина, Бенкендорф и Толстой мели садовые дорожки. Адлерберг подрезал ветки кустов и жег костер из сухостоя. До обеда государь принимал работу. Иногда бывал и недоволен. Храповицкий раскладывал пасьянс и читал вслух. Кокошкин и Апраксин рубили дрова.
Отобедав, отдыхали в комнатах, вечером собирались на государевой половине для карт. Не склонный к мистическим увлечениям покойного брата, государь однажды заметил:
— Крюденер, несмотря на то что иссушала, говорят, свою плоть, хорошо играла в карты. Ей везло, и злые языки утверждали, что она много выигрывала. Не помогали ли ей темные силы? В молодости она обладала привлекательной внешностью.
— Она имела странный облик, — ответил Бенкендорф.
— Она нравилась многим мужчинам. Правда, Бонапарт ее не терпел и велел к себе не пускать, — сказал Толстой, припоминая парижские сплетни.
— Она мошенница, — сказал веско государь. — Она вечно путалась с какими-то подозрительными сектантами. Среди ее поклонников находились и моравские братья. И она умела проникать к сильным мира сего, беря просто на абордаж. То, что она подружилась на закате жизни с графиней де Гаше, вполне в ее духе. А Гаше в любом случае мошенница. Если только выдавала себя за де ла Мотт, то она авантюристка, если же действительно та, за которую себя выдавала, то вдобавок и воровка.
— Из Крыма доносят, что до сих пор ходят слухи о похищенных из темно-синей шкатулки бриллиантах, — сказал Бенкендорф. — Непонятно, отчего де Санглен не обыскал графиню при высылке из Петербурга. Если бриллианты она привезла в Россию, то есть о чем пожалеть. Ювелиры Бомер и Босанж гранили их для дю Барри, и стоили они до двух миллионов франков. Между тем за Сен-Клу уплатили пятнадцать миллионов, а за Рамбулье — четырнадцать. За один бриллиант из ожерелья королевы можно было бы купить имение Голицыной, где жили Крюденер и Гаше. Людовик XV не вовремя умер. Расплатившись с Бомером и Босанжем, он превратил бы дю Барри в самую состоятельную женщину Франции.
Парижский кентавр
В подобных беседах в саду и за карточным столом император, Бенкендорф, Толстой и прочие провели в Твери одиннадцать дней и только в самом конце октября появились в Петербурге. Отпуск Бенкендорфа был безнадежно испорчен! Возвратиться в Фалль он не мог.
Июльские события получили огромный резонанс в России. Они занимали в столице не только знать и чиновничью элиту. Почта шла из Парижа морским путем более десяти дней. Сведения достигали Зимнего с большим опозданием. На обдумывание политических решений не оставалось времени. Фон Фок регулярно подавал сводки, но парижские газеты приходили нерегулярно. Так, долгое время невозможно было разыскать знаменитую речь Шатобриана в Journal des Débats от 8 августа. Возвратившийся из Франции в Петербург известный гравер Уткин был на приеме у короля Карла X как раз в день возмущения. Он с присущей художникам наблюдательностью и живостью рассказывал о том хаосе, который царил в Сен-Клу. Беспечность короля стоила ему трона. В холерной Москве и в карантинной Твери ужасающие события в Европе воспринимались как не очень существенное осложнение, и лишь в Петербурге они приняли свои истинные контуры. Священный союз распадался, и теперь каждая страна должна была искать собственный путь. Курьер из Парижа доставил фон Фоку афишку, в которой с одобрения старого маркиза де Лафайета, сражавшегося в прошлом веке за независимость Соединенных Штатов от британской короны, уберег голову от гильотины на Гревской площади, отверг наполеоновские посулы и вот теперь вновь возглавил революционные отряды, — с его одобрения и одобрения молодого роялиста Тьера было напечатано кредо тех, кто требовал изгнания Бурбонов: «Карл X не может более оставаться в Париже: он пролил народную кровь. Республика повлечет ужасный раскол в наших рядах. Она рассорит нас с Европой. Герцог Орлеанский предан делу революции. Герцог Орлеанский никогда не сражался против нас. Герцог Орлеанский был при Жеммапе. Герцог Орлеанский в бою носил национальные цвета. Только герцог Орлеанский снова может их носить. Мы не хотим других цветов. Герцог Орлеанский согласился — он принимает Хартию, какую мы всегда требовали. Свою корону он получит от французского народа!»
— Никогда! — воскликнул государь, бросив с возмущением афишку на стол. — Летом я сказал: господа офицеры, седлайте коней — в Париже революция. Сегодня мы двинем польскую армию к границе! Фельдмаршал Дибич станет руководить всеми вооруженными силами, предназначенными для вторжения в Европу. Пруссия и Австрия нас поддержат. Я вчера отдал приказ Чернышеву усилить подготовку к походу на Париж! Ты призываешь меня к осторожности?! — обратился он к Бенкендорфу. — Но я тебе отвечу: если революцию не задушить там, в ее колыбели, она появится здесь в своем ужасающе кровавом облике или хоть в облике Колеры Морбус!
Бенкендорф привык к подобным вспышкам. В ноябре прошлого года император тяжело болел на почве острого переутомления, и раздражительность его до сих пор не покидала. Длительные поездки, недомогание в Москве, карантин в Твери лишь увеличили нервное напряжение. Республиканская монархия и король-зонтик, как дразнили новоиспеченного короля Луи Филиппа парижские гамены, может на какое-то время устроить Россию. Посол во Франции генерал Поццо ди Борго передал в депеше диалог между Лафайетом и Луи Филиппом. Красный маркиз заявил:
