Еремей Парнов - Заговор против маршалов
Он все помнил, за всем наблюдал и ничего не упускал из поля зрения. Нацелив Мехлиса на самый высокий градус пропагандистской парилки, не забыл подготовить маленький фокус.
Накануне процесса, за считанные часы до суда, последствия которого скажутся на судьбе всего человечества и будут неисчислимы, «Правда» и «Известия» одновременно печатают статью «История и современность (по поводу книги Е. Тарле «Наполеон»)».
«Враги народа, боящиеся дневного света, люди, прячущие свое подлинное лицо, охотно избирают историческую литературу в качестве орудия своей двурушнической, вредительской деятельности... Книга Тарле о Наполеоне — яркий образец такой вражеской вылазки».
Бедный академик! Он испил свою чашу сполна. Его уже арестовали и судили — по обвинению в принадлежности к контрреволюционному монархистскому заговору. Еле удалось вырваться из ссылки. После такой статьи можно ждать чего угодно. Вплоть до высшей меры. О намеченном на завтра мероприятии он, надо думать, не догадывался. Однако заподозрил, что принесен в жертву государственным интересам: бдительность. Но почему именно он и за что? Говорили, что Сталин ждал этой книги, собирался стать первым ее читателем. Значит, не понравилось самому?
Насилу удалось задремать после трех таблеток снотворного. Но не успел он провалиться в забытье, как зазвонил телефон.
— Товарищ Тарле?.. Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин.
Напольные часы пробили два удара — его излюбленный час.
— Здравствуйте, товарищ Тарле. Вы, наверное, немножко огорчены? Не стоит огорчаться. Статья о книге «Наполеон» не соответствует оценке, которую дает руководство партии. Будет дано разъяснение. Всего вам хорошего, товарищ Тарле.
Утром оба ведущих органа так же дружно поместили опровержение.
«...Из немарксистских работ, посвященных Наполеону, книга Тарле — самая лучшая и ближе к истине».
— С-слава те гос-споди...
На сообщение об окончании следствия и предстоящем судебном процессе Евгений Викторович сперва и внимания не обратил.
А страна и мир замерли в ожидании.
Превратности судьбы «Наполеона» тоже не прошли незамеченно. Выходит, возможна все-таки справедливость? И сколь беспромедлительно ее торжество. Как молния с сияющих высот.
57
— Есть только одно солнце,— объяснил Каганович, когда старая знакомая попросила его вступиться за арестованного мужа.— Все остальные — только маленькие звездочки.
Над башнями Кремля зажгли рубиновые звезды, далеко видимые в ночи.
Лето летело к солнцестоянию.
Ожидался невиданный урожай.
Извержению вулкана обычно предшествуют предвестники: выбросы газа, толчки. Наблюдаются и аномалии в поведении животных, домашних и диких. Лошади рвутся из конюшен, с жалобным воем мечутся по улицам собаки, покидают свои земляные укрытия змеи и скорпионы. Но не люди. Люди обычно спокойно спят или предаются любви, о чем лишний раз напоминают гипсовые слепки Помпеи.
За неделю до начала процесса «Правда» опубликовала обширную статью С. Уранова «О некоторых коварных приемах вербовочной работы иностранных разведок», вызвавшую обильную читательскую почту. В своих письмах в редакцию простые советские люди призывали к бдительности, разоблачали «беспечных простофиль» и «опасных болтунов». «Долг гражданина — быть добровольцем НКВД»,— следовал неизбежный вывод.
Словом, никто не мог пожаловаться, что не увидел знамения в небесах. Знаки были явлены изобильно.
В самый канун одна за другой появились и две престранного свойства заметки. Одна так и вовсе ошеломительная, но тем не менее в русле все той же генеральной линии на бдительность.
«Профессор — насильник, садист» — называлась первая и «Враг под маской врача» — вторая. По всему выходило, что намечается встряска медицинских работников. Недаром еще в декабре подвергся идеологической проработке нарком Каминский. Темная память о холерных бунтах крепко угнездилась в народном сознании. Всего век минул с той поры, когда озверелая толпа избивала лекарей — распространителей мора. Сто лет для истории — это и много, и мало, равно как и для воспитания нового человека. Опрокинутое сознание нуждается в постоянной накачке абсурда, словно наркоман в морфии. Расстрелы, голод, осквернение святынь и могильных камней, надругательство над жизнью и смертью — все эти разрушительные процессы возродили в измордованной, забитой душе древний мистический ужас. Он хлестал через край, изливаясь в наветах и поразительном легковерии.
Мало оказалось вредителей и шпионов, чтобы дать полный выход загнанному в лабиринты подсознания изуверству. Сваливая просчеты и провалы в хозяйственной деятельности на спецов-вредителей, Сталин исподволь подбирался к врачам. Первая проба с микробиологами, которых обвинили в заражении лошадей, выявила богатейший спектр возможностей. На профессоров, что выкармливали в колбах убийственные микробы, реагировали куда более живо, чем на инженеров, эсперантистов и прочую гнилую интеллигенцию.
Вождь и на сей раз не ошибся в своем народе. Где надо, он проявляет восторг и энтузиазм, понадобилось сурово насупить брови — требует смерти. И к захребетникам, кто сидит на его шее, ничего материально своими руками не производя, тоже относится должным образом. Сталин ничуть не сомневался в том, что широкие массы трудящихся полностью разделяют его глубинную неприязнь к медицине научной и веру в целительную мощь простейших народных средств. Сама мысль о том, что кто-то в силу отжившего распорядка не то что смеет, но даже считает своей обязанностью совать свой нос в сокровенные тайны тела, не говоря о душе, казалась ненавистной вождю. Он сызмальства не жаловал медиков, и лишь крайняя необходимость могла заставить его обратиться к их помощи. Призрак облаченного в белый халат убийцы прокрадывался в сны, причудливо сливаясь с образами фильмов. Но бывало и так, что сны давали толкование кинокартинам. Антифашистская лента «Профессор Мамлок» вызвала у Сталина резкое неприятие. Он не только не мог сочувствовать герою, но, так получалось, принимал в душу предубеждения его гонителей. По- своему они действовали вполне логично. И в самом деле, как можно доверить высокомерному чистоплюю копаться в твоих кишках? Профессиональная фанаберия и ложно понятое чувство долга могут завести куда угодно подобных господ.
Однажды после обильного, затянувшегося далеко за полночь ужина Сталину приснилось, что он лежит на операционном столе, а над ним нависли глумливые физиономии в очках и белых хирургических масках. Пробудившись от полуденного кошмара, сопровождаемого непонятной резью в боку, он, уже наяву, припомнил характерные черты сумеречных злодеев, их злобные, увеличенные стеклами глаза и сопоставил приметы.
Сначала возникла идея связать Левина, Плетнева и Казакова с правыми и Ягодой, но вскоре выяснилось, что текущий момент особенно благоприятен для небольшой затравки. Крушения поездов и взрывы в забоях производят сильное впечатление только в кино. В повседневной жизни люди не всегда думают о работе. Образ врага, который постоянно находится рядом, сопутствует человеку от рождения и до смерти, оказывает несравненно более глубокое воздействие. Налицо как бы двойной выигрыш. Мерзавцы, которым доверена охрана здоровья народа, лишний раз заставят задуматься о подлецах, которым доверили защищать Родину. Опыт предыдущих разоблачений необходимо суммировать с прицелом на будущее в качестве наглядного примера ужесточения классовой борьбы в обществе победившего социализма.
Статья о профессоре Плетневе вобрала в себя не только исконные мифы о лекарях-убийцах, но и мрачную романтику западного средневековья в ее чисто обывательском варианте. На неприученный к самостоятельному мышлению мозг готическая романтика действует безотказно. В деле о «кремлевском заговоре» получили апробацию чуть ли не все ее ипостаси: изменник- комендант, переметнувшаяся охрана, библиотекарша, опрыскавшая ядом страницы книги, предназначенной для вождя. Параллели напрашиваются сами собой: королевский замок — пропитанный мышьяком фолиант — агонизирующий король.
Неистребимые книгочеи, конечно, сразу назовут автора и припомнят соответствующее место в романе, возможно, даже сопоставят Карла Девятого с вождем, что далеко переплюнул христианнейшего монарха с его