Идрис Базоркин - Из тьмы веков
Чтобы заткнуть эту брешь, русское командование бросило в нее свыше десяти кавалерийских дивизий и к концу года подогнало тридцать пять пехотных.
Так был образован Румынский фронт, который увеличил линию обороны России на пятьсот верст!
Но все это войскам стало известно потом. А в те часы, когда был получен приказ, невиданная масса русской конницы, а с нею и полки «дикой дивизии» двигались по всем дорогам на юг России, ни днем, ни ночью не давая отдыха ни людям, ни коням.
На лошадях везли все: солдат, боеприпасы, штабы, их имущество. Истощенные животные гибли, усеивая дороги тысячами трупов. Порой на одном коне ехало по два, по три человека. Никто не считался ни с уставными нормами, ни с потерями. Приказ гласил: «Вперед!» — и его выполняли.
А мимо этого потока, двигавшегося к границе, в обратном направлении, в тыл, шел другой поток — из людей, потерявших веру в свои силы, в себя. Это были румынские солдаты, которыми уже никто не управлял.
Вот тогда в этом всеобщем движении вперед, в решимости, с которой шли русские, чтобы грудью встретить и отразить нависшую над родиной новую беду, конники-горцы особенно сильно почувствовали общность судьбы всех народов, боровшихся за Россию.
Только к зиме на этом фронте установилась линия постоянных позиций и командование получило возможность посменно отводить войска на отдых.
В феврале 1917 года Ингушский полк отдыхал недалеко от Кишинева.
Из центра доходили тревожные слухи о предстоящих переменах власти. В стране была полная разруха. В соседних русских полках солдаты почти открыто говорили, что все их беды — из-за беспомощности царя и его генералов.
Горцы не решались судить, так это или нет, и помалкивали.
Их офицеры ездили в Кишинев, кутили. Всадники приводили в порядок одежду, сбрую, коней. Некоторые из них ходили в соседние поселки и выменивали или покупали что-нибудь съестное вдобавок к урезанному казенному пайку. А кому случалась удача у дамского пола, старались, как говорилось в дивизии, оставить по Кавказу добрую память…
Потеплело. Дороги расползлись. Время отдыха полка подходило к концу. А так не хотелось покидать уютные хаты, чтобы снова лезть в окопы, в норы, в слякоть.
В один из последующих дней из штаба дивизии вскачь примчался адъютант Татархан и от имени командира полка приказал сотенным выстроить людей «в лучшем виде».
Вскоре из соседней деревни прибыл и встал рядом с Ингушским Черкесский полк. Эти два полка составляли третью бригаду, командовал которой генерал князь Гагарин. Рядом с черкесами выстроился недавно прибывший с Балтики для усиления дивизии отряд моряков-пулеметчиков человек в триста.
За время отдыха всадники и матросы частенько встречались вне казарменной обстановки. У них было много общего: культ отваги, дружбы, умение постоять за себя, за друзей. Все это быстро сближало воинов.
Но офицеры-кавалеристы всячески стремились, чтобы их подчиненные как можно меньше общались с пулеметчиками.
И, видно, для этого у них были свои основания.
Через некоторое время показалась коляска командира Ингушского полка. Ни у кого на всем фронте не было такой! Ингуши угнали ее у венгерского помещика, сами не зная зачем. Просто не могли бросить такую красоту. Ярко-оранжевая, лакированная, на рессорах, с кожаными черными крыльями, с фонарями, она казалась игрушкой. При ней была пара пегих коней и шикарная сбруя. В муфте на козлах торчал бич, которым, умеючи, можно было щелкать, как из револьвера… И всадники были очень довольны, когда Мерчуле приказал оставить коляску при штабе.
Завидев ее, ингуши подумали было, что возвращается их командир. Но за коляской следовал кавалерийский эскорт, а это говорило о том, что в ней едет какое-то высокопоставленное лицо.
Выбившиеся из сил кони едва волокли экипаж по грязи. Наконец он стал, и тогда все увидели командира дивизии князя Багратиона и рядом с ним командира бригады генерала Гагарина.
Мерчуле, отделившись от эскорта, поскакал к своему полку.
Генералам подали лошадей, и они чинно направились к линии конников, выстроившихся повзводно.
Оркестр Ингушского полка грянул «Встречный марш».
Мерчуле, который в свое время после Николаевского училища в Петрограде окончил еще в Италии высшую школу верховой езды, демонстрируя блестящую посадку, подскакал к начальству и отдал рапорт.
Багратион, седеющий мужчина с усами и бородкой, в черкеске, скорее походивший на русского боярина, нежели на грузинского князя, не спеша подъехал к полку… Марш оборвался. В наступившей тишине негромко прозвучал чуть надтреснутый его голос:
— Здравсте, славные ингуши!
Полк дружно ответил:
— Здравья желаем!
Дальше Багратиона и кавалькаду офицеров встретил оркестр Черкесского полка, а князь Чавчавадзе, командир этого полка, отдал рапорт.
Воинский церемониал проходил блестяще. И генерал имел основание быть довольным. Перед ним стояли заслуженно признанные Ставкой лучшими в кавалерии полки его полулегендарной дивизии.
Очередь дошла до матросов.
Безукоризненно выстроившиеся по команде «Смирно!» моряки стояли четким черным квадратом, как некий гранитный постамент.
Генералу понравилась выправка молодцеватых пулеметчиков, и он подчеркнуто громко крикнул им:
— Здравсте, братцы матросы!..
Наступили секунды обязательного безмолвного интервала между приветствием и ответом… прошли эти секунды… прошли еще… На глазах у свиты лицо генерала стало как у покойника. А матросы, держа на него равнение, молчали. Часть не принимала военачальника. Офицеры свиты и полка задвигались. Командир Черкесского полка приблизился к генерал-лейтенанту.
— Ваше превосходительство, — обратился он к Багратиону, — дозвольте!.. Мы в одно мгновение изрубим этот скот! — Глаза полковника не оставляли сомнения в его решимости.
Но Багратион уже овладел собой. Когда он подъехал к свите, все еще бледное лицо его было бесстрастно.
— Спасибо, Александр Захарович, — ответил он полковнику. — Я ценю вашу верность. Но всех нас и Россию сегодня постиг больший, чем этот, удар! Мы лишились монарха! Да поможет Господь! Так не будем терять благоразумия… Неизвестно, с чем еще придется столкнуться завтра… Оставить без внимания…
Начальник дивизии изменил намерение самолично объявить частям об отречении Николая и, поручив это командирам полков, уехал. Проводив генералов, Мерчуле и Чавчавадзе вернулись к своим.
— Всадники! — крикнул Мерчуле ингушам. — Мне приказано объявить вам, что царь отрекся от престола! Отрекся и его брат Михаил, который был у нас начальником дивизии. И теперь Россией правит Временное правительство во главе с князем Львовым! Это правительство займется делами страны, а наше дело соблюдать порядок, дисциплину и драться против врага, который, как и прежде, хочет завоевать нашу отчизну.
— Отныне, обращаясь к офицерам — от самого младшего до главнокомандующего, следует говорить: «господин!» Все остальное остается по-прежнему. Вы поняли?
Всадники молчали.
— Господа офицеры разъяснят, кому непонятно. Отдых кончился. Завтра выступаем на передовую.
Ночью на своем собрании офицеры бригады приняли дипломатичную резолюцию, гласившую, что они в связи с отречением царя присоединяются к общему мнению народа и сословий России.
А среди всадников было много насмешливых шуток. Никто из них не мог понять, зачем прогнали царя Николая, если война будет продолжаться, порядки останутся прежними и только «балгороди» меняется на «господин».
Гораздо больше их занимало и удивляло то, что матросы не ответили на приветствие генерала.
Одни осуждали их, говорили, что нельзя было оскорблять старика, что это неучтиво. Другие говорили, что, значит, у матросов был на это какой-то повод.
Но, когда Калой, не принимавший участия в спорах, сказал, что как бы там ни было, а они настоящие мужчины и бесстрашные люди, все согласились с ним.
Однако, какая причина вынудила матросов поступить именно так, узнать не удалось. Отряд пулеметчиков в ту же ночь был куда-то переведен.
Несколько дней полк двигался к северу. Всюду встречались новые пехотные и артиллерийские части. Тысячи солдат — стариков и совсем молодых, безусых — подходили из России к передовой и здесь наспех обучались. Видно, новое правительство готовилось продолжать войну до победы.
Где-то недалеко от Каменец-Подольска ночью полк спешился и занял на передовой окопы, обжитые пехотинцами из центральных губерний России.
Калой с товарищами вошел в землянку. Редкие бревнышки поддерживали стены. На длинном столе коптил огарок свечи, сырость и махорочный дух, казалось, могли убить наповал. Пехотинцы, собиравшиеся уходить, шумно приветствовали смену.
— Ну, как там на воле? Какие новости? — обратился к Калою, затягивая ремень, свежевыбритый солдат с молодцеватыми усами.
