Это застряло в памяти - Ольга Львовна Никулина
В комнате у Дины тот же молодой голос запел: «Тореадор, смелее в бой…» Хотелось есть. Боб залез в холодильник, порылся в нём.
– Так и знал! То, что Панька оставила, мамаша сгребла в свою коробочку, она носит в ней обед на работу. Жмотяра. Попьём чай с пирожными, ничего ей не оставим, хе-хе.
Лёля было запротестовала, но он велел ей заткнуться. Попили чай с пирожными и пошли к себе в комнату. Застелили постели чистым бельём. Лёле отвели тахту, на которой раньше спала Дора Михайловна, у супруга была своя железная кровать с наматрасником, на которой он всегда спал. Чтобы не свешивались ноги, он подставлял табуретку. Ещё в комнате стоял письменный стол, над ним полки со словарями и справочниками, пара стульев и платяной шкаф с зеркалом внутри. Вся мебель когда-то казённая. Лёля разглядела между портьерами балконную дверь и смежные два окна в одну створку справа и слева. По краям балконная дверь была обита толстыми полосками войлока, чтобы не дуло зимой. Ей комната понравилась. Лёля положила учебники и тетради на стол, вещички свои уложила в шкаф.
За стеной женщина запела «Парле муа д‘амур».
– Постучи в стену, Лёль. Это хамство! Выпендривается со своим французским, шансонетка, бляха-муха, – неожиданно завёлся супруг.
– Не буду, это неудобно.
– Ты слышала? Я сказал! Стучи, тебе говорят.
Пение прекратилось.
– Сдрейфила, овца? – так он с Лёлей ещё никогда не разговаривал.
– Красивая песня, Люсьен Буайе, у Яшки пластинка… Между прочим, я не овца! – оправдывалась Лёля. Она вся сжалась от обиды.
– А, кажется, замолкли. Трахаются, небось, хе-хе. Ох, эта Динка, вертихвостка!
– Не наше дело, в конце концов! – вспылила Лёля.
– Ладно, старуха, не умничай, давай спать. Завтра увидишь Паньку, она представит тебя бабке. Объяснит, что к чему. Усекла, чувиха?
– Почему вы её называете Панькой? Она ведь пожилая.
– Что особенного? Панька моложе мамаши и тётки почти на десять лет. Они были молодые, а она совсем почти девчонка, когда меня в коляске вывозила гулять и мыла у нас полы и окна. Потом в школу меня водила и из школы. По дороге играли в снежки, духарились. Все её так зовут. Она потешная, духарная, увидишь. Можешь звать её Степанида Егоровна. Или тётя Паня, как хошь. Хватит болтать! Спи!
Рано утром сквозь сон Лёля слышала чьи-то лёгкие шаги за дверью. Кто-то потоптался в коридоре, хлопнула входная дверь. За окном было темно. Часы в столовой пробили семь. Потом послышались другие шаги, тяжёлые; громко хлопали двери, и лилась вода в ванной. Запахло кофе. Лёля сообразила, что первой убежала в детский сад Дина Михайловна и теперь собираться на работу очередь Доры Михайловны. Тяжёлые шаги то приближались, то отдалялись. Свекровь с кем-то говорила. Часы пробили восемь. С последним ударом часов кто-то открыл входную дверь своим ключом. Слышно было, как человек переобувается, моет руки. Свекровь из кухни громко позвала:
– Панька, принесла сосиски? Мне пора бежать. Иди к мамочке, она открыла глаза.
Пришедшая женщина что-то тихо ответила и прошла в спальню к бабушке. Свекровь топталась в коридоре. Слышно было, как она одевается у вешалки и влезает в зимнюю обувь. Раздался громкий стук в дверь молодых:
– Время! Начало девятого! Подъём!
Хлопнула входная дверь. Дора Михайловна отбыла на работу. Боб чертыхнулся, сел в кровати, влез в тапки и пошёл умываться. Потом направился в кухню.
– Привет, Паньк! Есть чего похавать?
– Доброе утро, сынок! Я сосиски сварила. Яйца вкрутую, как ты любишь. Заправься как следует. Чтоб голова лучше сображала.
Лёля делала вид, что спит. Не обращая на неё внимания, Боб быстро оделся. Куртку он держал в комнате – свекровь не выносила запаха бензина. Долго лил воду в ванной, гудела газовая колонка. Лёля догадалась, что он набирал воду в вёдра, собирался прогревать и мыть машину. Снова хлопнула входная дверь. Ушёл.
Из коридора доносились звуки, но совсем другие. Шаркали ноги, и не одна пара, слышалось кряхтенье, постанывание, и как будто детский голос всё время бормотал что-то непонятное:
– Тюх, тюх, тюх, тюх, разгорелся наш утюг, баба шла, шла, шла, пирожок нашла, нашей бабуленьке подарила, маслицем помаслила, вареньицем помазала, сейчас бабулечку умоем, за стол маленьку посодим, ай, люли, люли, люли, прилетали журавли, приносили пирожок, кушай, миленький дружок…
В ванной лилась вода, потом шарканье и кряхтенье сместилось в кухню. Оттуда слышалось певучее бормотание, бабушкин кашель, позвякивание ложки о тарелку.
– Приходила белочка, приносила орешки, кушай, бабушка, кашку, вкусную малашку.
Через некоторое время опять шарканье ног и кряхтенье в сторону столовой.
– Топ, топ, топ, топ, бабуленьку у окошка – оп! Сиди, бабуля, не грусти, к тебе голуби в гости…
Часы в столовой пробили девять часов. Лёля догадалась, что ритуал утреннего кормления старушки окончен. Можно выбраться из комнаты.
Лёля накинула халат, проскользнула в ванную, умылась и, робея, вошла в кухню. За кухонным столом сидела женщина средних лет, светловолосая с проседью; волосы были зачёсаны назад и собраны в пучок на затылке. Она была сухощавая, но, видно, не маленького роста, в голубом байковом халате и сером фартуке. И такого же голубого цвета были её широко поставленные глаза, даже, пожалуй, глаза были темнее, почти синие. Лицо скуластенькое, нос маленький, картошечкой, небольшой рот уголками кверху, как будто она всё время улыбается. Милое лицо, приветливый взгляд. В молодости, наверное, хорошенькая была. Она и вправду улыбалась.
– Доброе утро, тётя Паня, – уже не робея, сказала Лёля.
– Здравствуй, дочка. Садись, поешь. Я тебе два яйца сварила, есть сосиски, овсянка на молоке. Я пышки испекла, хорошо с вареньем, чай. Кофе Дора только себе покупает. Я, вишь, крупу перебираю, кашу чёрную сварю на ужин. Ешь, пока рот свеж.
Лёле сразу стало легко и просто. Она съела яйцо и немного каши. Выпила чаю с пышкой и вареньем. Поблагодарила. Всё было вкусно.
– Лёля, тебе тута Дора Михална оставила записочку, что купить в магазине. Она всем утром записочки с поручениями оставляет. А ты не спеши, когда сможешь, тогда и сходишь. Тебе ведь учиться надо. Ты под них не подминайся, дочка, делай всё, как тебе надо, и командовать собой не давай. Тихо, без
