Дело всей России - Михаил Харлампиевич Кочнев
Оленин, набравший в рот воды, во время схватки великого князя с автором «Писем» сгорал от стыда за царского брата.
У Ивана Матвеевича шла кругом голова, ему хотелось скорее покинуть бал, но Потемкин с Олениным уговорили его не делать этого — демонстративный отъезд из дворца до появления государя истолкуют превратно, и одно несчастье потянет за собою другое. Муравьевы-Апостолы остались.
Грянула духовая музыка. Двери медленно растворились на обе стороны, появились царь в вечернем фраке и царица Елизавета в бальном платье из шелковой кисеи. На плечах у нее был газовый шарф. Царь, высокого роста и пропорционально тучный, поддерживал царицу под локоток. За ними, шагах в трех сзади, шла чопорная старая царица Мария Федоровна. На ней было длинное вечернее платье янтарного цвета со светло-синей отделкой и с коротким рукавом буфами. Поверх него на ней было еще распашное платье без рукавов, оно стлалось длинным шлейфом. Края лифа окаймлены широким белым рюшем, образующим воротник «Мария Стюарт». Голову увенчивала голубая шляпка с узкими полями, руки до локтей обтягивали белые перчатки, также обшитые рюшем. По одну руку от царицы шла княгиня Анна Павловна, по другую — великий князь Константин Павлович. О нем говорили, что он строгостью хочет перещеголять брата Николая, но, как и Николай, часто не отличает строгость от грубости.
Старая царица улыбалась, но лицо ее от этого не становилось добрей и привлекательней. Сзади нее шел личный секретарь Хилков со своей невзрачной и ничем не приметной женой.
Царь станцевал контрданс и к концу танца почувствовал одышку, чего за собой раньше не замечал. Потирая раскрасневшуюся плешь и вспотевшее лицо надушенным платком, он думал о том, как бы поскорее и поприличнее удалиться отсюда, где сотни глаз наблюдали за каждым его вольным или невольным движением. Это чрезмерное внимание когда-то его радовало, приносило неизъяснимое наслаждение, а теперь оно тяготило, раздражало, лишало возможности настоящего отдыха. Оно заставляло постоянно помнить, кто ты есть и какие тяготы возложены на тебя твоим исключительным положением. Начинало сказываться перенасыщение почестями и восхвалениями.
Царь поднес к близоруким глазам лорнет в золотой оправе, обвел рассеянным взглядом танцующих, разговаривающих, наблюдающих за молодыми парами, мчащимися в бурной мазурке. Сергею Муравьеву-Апостолу показалось, что царь сквозь лорнет посмотрел именно на его отца и задержал свое внимание на нем дольше, чем на ком-либо другом.
— Отец, я сейчас дерзну подойти к государю и скажу ему о всей бестактности великого князя, с тем чтобы государь понудил его извиниться перед тобой, — пылко сказал Сергей. — Я не могу считать исчерпанным твое объяснение с грубияном...
— Иди, Сергей! И я вместе с тобой! — вызвался Матвей.
— Прошу не делать этого... — воспротивился отец.
— Все, что касается чести нашего отца, не может быть для нас безразлично! — настаивал Сергей. — Оскорбив тебя, он оскорбил и нас...
— Сергей, образумься...
Но Сергей, держась ближе к толпящимся вдоль стены, чтобы не затеряться среди крутящихся в танце, уже пробивался в тот конец длинной залы, где среди свитских генерал-адъютантов и их жен стояли царь и царица. За Сергеем последовал его брат Матвей. Иван Матвеевич вынужден был ринуться за сыновьями, чтобы помешать им исполнить опасный замысел.
В эту минуту царь, сдав царицу на попечение князя Петра Волконского и генерал-майора Сергея Волконского, поклонившись, удалился через те же высокие двери, через которые и входил.
Иван Матвеевич с облегчением вздохнул.
6
Царица Елизавета считала Каменный остров, где она проводила большую часть времени, своим надежным убежищем от шума и повседневной придворной суеты. Здесь она предавалась воспоминаниям о своей баденской семье, о живописной долине Неккара — месте ее рождения, вспоминала свои неутешные отроческие слезы, когда ее, тринадцатилетнюю девочку, невесту русского императора, сажала с собой в карету графиня Шувалова с тем, чтобы навсегда увезти из-под неба родной Германии в холодный, неприветливый Петербург.
В тишине каменноостровского уединения Елизавета прочитала книг и журналов больше, чем все обитатели Зимнего дворца вместе взятые. Она высоко ценила сочинения Державина, Дмитриева, Жуковского, Карамзина. На нее произвели сильное впечатление и «Письма» Муравьева-Апостола.
Автор «Писем» через камергера князя Голицына уведомил царицу о своем желании лично отблагодарить ее за высочайшее благосклонное внимание к его литературным трудам. Елизавета с удовольствием приняла Ивана Матвеевича в своем небольшом, но уютном кабинете на Каменном острове. Ее беседа с писателем проходила в присутствии Голицына.
Потрясенный выходкой великого князя Николая Павловича, Иван Матвеевич не искал здесь утешения, он добивался одного — понимания его труда и устремлений духа. Для него было уже отрадно и то, что через этот порог в покои Елизаветы не заползает змея ненависти и черного недоброжелательства. Он не собирался жаловаться на Николая Павловича и даже при этой встрече не хотел упоминать его имени.
Елизавета с первого же слова ободрила своего собеседника.
— Я с истинным удовольствием читала и перечитывала все ваши «Письма», Иван Матвеевич. Они украсили «Сына отечества». Только так и мог откликнуться истинно русский писатель-патриот на поползновения завоевателя. Вы с присущей вам страстностью и красноречием развенчали врага всего человечества — Наполеона...
— Я знал все коварство этого врага еще тогда, ваше величество, когда он заносил ногу свою на трон Генриха Четвертого. Я возненавидел его с первого же дня дипломатического знакомства с ним и мыслей своих насчет него не переменял, не лебезил и не заискивал перед ним, как совсем недавно лебезили и заискивали, даже недостойно пресмыкались особы вроде нашего выборгского генерал-губернатора или короля Вюртембергского. — Это дерзкое напоминание Ивана Матвеевича было прямым ударом по старой царице Марии Федоровне. Выражение ума, понимания и обходительности на лице Елизаветы делало его речь свободной, не стесненной опасениями быть неверно понятым. — Я никогда не считал Наполеона великим человеком! Помните, как шипели на меня прислужники? Сколько голосов раздавалось против меня! И эти хулители мои смешивали два понятия, разные между собою: чрезвычайного и великого... Они не хотели заставить себя поразмыслить над тем, что человек может сделаться чрезвычайным единственно от обстоятельств. Но, чтобы истинно быть великим, надобно родиться таковым. Например, как Петр Великий.
— Вашу мысль я полностью разделяю, Иван Матвеевич! Полностью! — проговорила царица. — Вы очень верно говорите в «Письмах», что никогда обстоятельства столько не благоприятствовали человеку и
