Синий Цвет вечности - Борис Александрович Голлер
— Чтоб они тебе платили? Раньше ты не брал денег за печатанье. Из гордости, полагаю. И я не требовала. А теперь бы надо, ты нынче известный. Мне пишет староста: как не было урожая прошлым летом, так, скорей всего, и нынче не жди! Мне не вытянуть!
— Ладно. Попрошу.
— Я забыла… как называются эти деньги литераторам?
— Это называется «гонорар».
— Так вот, гонорар изволь брать у них! Мы с тобой не самые богатые. Да и всем же платят. И Пушкин брал!
Он мог сказать ей, что его лично заботит судьба русских толстых журналов. Но, что делать? Эта судьба не занимала ее!
Днем, часам к четырем, к ним заглянул Алексис. Вид у него был хмурый, даже мрачный.
— О-о! Еще один несчастный! — сказала бабушка, впрочем, с любовью и расцеловала по-родственному. Сын брата всё же. Она тоже знала про несчастную любовь племянника. Да и кто не знал!
— И кто там новый у нее? — спросил Лермонтов Монго без предисловий, когда они остались наедине. Он имел в виду Александрин.
— Какой-то дипломат, приехал к Баранту. Или брат их министра.
— Французского? Я слышал о нем.
— А я еще не видел. Пойду посмотрю. Ты собираешься на бал?
— К Воронцовым? Избавь! С меня довольно! В какое-нибудь тихое место. Где никого не смутит мой армейский вид! Я б ее бросил на твоем месте! — добавил он с жалостью, почти без перехода.
— Я бы тоже! Если б не боялся вместе бросить себя!..
Вечером того дня он все же улизнул от бабки к Карамзиным, отпросился чуть развлечься.
— И не связывайся там ни с кем! Слышишь? Умоляю тебя!..
— Да что вы! Не собираюсь. И с кем там можно вязаться? Это ж не бал!
— Ты и без бала найдешь с кем столкнуться! Спроси ненароком у Софи Карамзиной — будет ли она просить за тебя?.. Ты бы женился на ней. Не беда, что она старше. Она расположена к тебе. И у нее прямые связи. Императрица и Бобринская. Тебя бы сразу простили — как зятя Карамзина. Хоть его уже нет.
— И намекни ей, пожалуй, про Меншикова. Стоит попроситься к нему в адъютанты. Я наводила справки.
— А при чем тут Меншиков? Он адмирал. Ему нужен морской офицер.
— Но он еще генерал-губернатор финляндский. А там ему нужны как раз сухопутные!
И как у нее укладывалось в голове это все? Ведь только что приехала!
IX
«Тихое место» у Карамзиных было полно народу. Он даже не со всеми знаком. С иными только кланяется. Но встретили его триумфатором. Он сразу нашел глазами Ростопчину и совсем уж был готов скрыться от всех подле нее. Но…
— Лермонтов! Как славно! А вы почитаете стихи? — спросила хозяйка салона чуть жалобно.
— Естественно!
Ну куда он денется? «Мишель, вы прочтете нам стихи? Миша, а ты будешь читать? Лермонтов, а новые стихи?..» Будь все проклято! Он никому не нужен, нужны лишь его стихи. Не он сам, а то, что останется от него. Или может остаться… или не остаться. Но он никому ничего не должен! Соллогуб привел жену. Решился всё же? Или поправилась?.. Он поклонился обоим дружески: ему легким кивком, а ей почтительно и грустно.
Та самая Надин из повести «Большой свет». Она ему нравилась всерьез. Когда-то. Он должен притворяться, что он — Леонин.
— Здравствуйте! Не позабыли про такого? Тот самый неудачник, которого отторгнул свет! А ваш свет на самом деле, он — свет или тьма? А я вас помнил всегда. Но я привык, чем все кончается. Она выходит замуж за другого.
— А зачем они вам все? — спрашивал Гоголь в Москве на своем дне рождения год назад. Они уединились в саду…
— Зачем? — приставал он. — Не пойму! Я вот только двоих и почитаю: Смирнову-Россети и Софи Соллогуб. Пред ними клонюсь, в них есть начало божественное. Софи я помню еще Виельгорской, вы тоже, верно, помните. Она была тогда такой миленькой девушкой. А какой у нее голос! Таких голосов вообще не бывает!
Но в жизни Софи была много лучше Надин из повести Соллогуба. И в ней — да, есть что-то ангельское. А голос? В самом деле, она говорила так, будто это все уже записано нотными знаками. Они с Гоголем согласились на том, что она, верно, «оттуда» — где с небес взирают на нас. А там уж нравимся мы им, не нравимся? А некоторым созданьям людским, верно, и небеса способны дивиться. И что Соллогубу делать с ней, думал Лермонтов. Она слишком не от мира сего, он слишком практичен. Если б не хотел быть всем приятен, может, что-то бы и вышло у него как писателя. А так… Князь Щетинин из собственной повести! «Только, разве, если», как говорит Гоголь. (Он один говорит у нас так!) Только разве если… помнит про свою жену, что она дочка Виельгорского-старшего… и внучка Бирона — или правнучка? И что на их свадьбе гуляли сам государь и государыня с наследником. Милое семейство!
— Вы наконец почитаете стихи?.. Вы давно здесь не читали! — напомнила Софи Карамзина.
— С удовольствием прочту!
И со зла (неизвестно на кого) прочел «Благодарность»…
За всё, за всё Тебя благодарю я:
За тайные мучения страстей,
За горечь слез, отраву поцелуя,
За месть врагов и клевету друзей,
За жар души, растраченный в пустыне,
За всё, чем я обманут в жизни был…
Где-то в глубине гостиной, в стороне ото всех, сбоку сидела молодая женщина. Она старалась держаться отдельно. Это было заметно. Он был уверен, что видел ее где-то. Не помнил где. Только не был знаком.
— Ой, зачем вы так? — спросил голос женский, очень искренне. И этот голос принадлежал незнакомке — не Надин. И тоже вызывал впечатления гласа — не отсюда.
— А еще? — попросил кто-то растерянно, и то была уже Надин.
— Ну, это давнее совсем, — и стал читать «Молитву»:
Не за свою молю душу пустынную,
За душу странника в свете безродного;
Но я вручить хочу деву невинную
Теплой заступнице мира холодного…
Он же не виноват, что эта Надин (Софи) напоминает ему Варю Лопухину! «Молитва» была посвящена той. Ему захлопали. Он отвернулся и больше не глядел в ее сторону
— Ой, Михаил Юрьевич, — сказал голос Софи, — вы страшный человек!
— Почему страшный? — спросил он, улыбнувшись почти светской улыбкой.
— Что вы сделали со мной? Вы будто меня
