Тень за правым плечом - Александр Львович Соболев
Поэтому я осталась в том же «Золотом якоре» ожидать, пока моя судьба решается «в небесной канцелярии», как неожиданно прозорливо выражаются люди относительно предсказаний погоды. Образовавшийся избыток времени, о продолжительности которого у меня не было никакого понятия, я решила потратить на осмотр местных достопримечательностей, что, конечно, прежде всего означало древние монастыри и церкви. Не то чтобы я вовсе не интересовалась природными диковинками, но окрестности Вологды — это, признаться, не Амазония и не пустыня Сахара. Местные газеты, движимые особенным северорусским патриотизмом, время от времени помещали заметки о выращенной на берегу Кайсарова ручья царь-тыкве или обнаруженном под Вытегрой исполинском дубе в пять обхватов, но все эти мелкотравчатые рекорды, да еще и приукрашенные перманентно уязвленным свидетельским самолюбием, меня нисколько не привлекали. Напротив, наивные поделки церковной старины я люблю: веет от них той особенной теплотой, которая почти исчезла из обихода в наш железный век. Кроме того, меня всегда интересовало, как люди представляют себе то, чего они никогда не видели и при жизни точно не увидят: как если бы слепорожденному дали кисть, холст и краски и попросили бы нарисовать… не кошку, кото-рую он может ощупать, а, скажем, единорога. Но даже еще сложнее — он должен быть всем сердцем устремлен к этому единорогу, он должен обожать единорога и быть уверенным не только в его существовании (это само собой), но и в том, что если он хорошо его нарисует, то вскоре непременно с ним встретится. Вот примерно так древние живописцы расписывали свои храмы — и смотреть на них мне необыкновенно нравится. В этом нет того умиления, с которым взрослые смотрят на детские художества (хотя, конечно, если бы я в момент работы над иконой тихонько говорила бедному художнику «горячо» или «холодно», изображение выходило бы реалистичнее), — нет, отнюдь: скорее, мне приятно было это видеть, как радостно бывает заметить прекрасный цветок на болоте или в пустыне. Ничего вокруг, в окружающей жизни, не готовило их к созданию такой красоты — а между тем она вышла, выпорхнула из их рук.
Недели две я провела в разъездах и прогулках. Ездила в Кириллов, ходила по дальним церквям, потом просидела два дождливых дня в своем номере за чтением томика Флобера, оставленного или забытого кем-то из моих предшественников. Один день бродила по бульварам (благо вологодские бульвары можно обойти за четверть часа), разглядывала вывески на Кирилловской: «Ишимедовы. Мухаммед и Захир», «Торговый дом Свешников и сын». Мухаммед с Захиром торговали фруктами, Свешников с сыном всем остальным. В магазине «Элегант», без труда выдержав нежный напор приказчика с завитыми усиками (для вологодских красоток, вероятно, неотразимыми), купила себе шляпку. В субботу съездила на ипподром пополнить запасы наличности. Оплатила номер еще на неделю: гостиничное начальство, привыкнув к обилию ссыльной публики, видело в каждой одинокой даме потенциальную бомбистку, так что требовало деньги вперед. Три дня я объезжала кладбища — Горбачевское и Введенское на севере, еврейское на юге.
Я люблю кладбища. Есть в них что-то успокаивающее: ряды выстроившихся памятников, привольно растущие деревья, медленно ветшающие надписи на надгробных камнях. Отсутствие суеты, одиночество, порядок: все то, чего так не хватает в обычной жизни. Побывала я и на могиле моего бедолаги: не то чтобы я боялась, что он разроет свое последнее пристанище и вернется к людям, как намекал злюка егерь, но просто так, для порядка. На еще свежем холмике лежали венки, но свежесрезанные цветы, груды которых прикрывали во время отпевания закрытый гроб из красного дерева, уже убрали: оставался только черный крест с золотыми буквами. Могила была слегка присыпана желтыми листьями с растущей неподалеку березы: осень в этом году обещали раннюю. Я машинально подняла один листок и, держа его в руках, направилась к выходу.
Мне пришлось взять извозчика: случись что, я дошла бы, конечно, и пешком, но слобода, лежащая у Архангельской заставы, — не лучшее место для прогулок. Почему-то он повез меня кружным путем, хотя я сразу пообещала ему полтинник — может быть, принял за иностранку? Свернув на Леонтьевскую, мы проехали до реки, потом вдоль по набережным, опять свернули на Архангельскую — и за мостом, у Гостиного двора, я его отпустила. В момент, когда я не сосредоточена на своем подопечном, я поневоле обращаю особенное внимание на тех, кого встречаю на улице: так и извозчик этот особенно мне запомнился — молодой, с чистым свежим лицом, едва растущей светлой бородкой и слегка косящими глазами. Доро́гой он несколько раз, похоже, порывался завести со мной беседу, оборачивался, но не мог решиться или не знал, с чего начать. Мне, понятно, не с руки было заговаривать с ним, хотя какую-то тень теплого чувства к нему я ощутила — и подумала даже на мгновение, не он ли — следующий мой объект. Я представляю иногда сознание как часовой механизм, с шестеренками и пружинками, — и бывает, как в этом случае, что оно вдруг пускается вскачь (как время проносится мимо, покуда мы спим). Я сразу, лишь на секунду это вообразив, подумала, с какими лишениями будет связан присмотр за извозчиком: как нужно будет поселиться где-нибудь невдалеке от его обиталища, сносить рассветные пробуждения; как обнаружится у него жена, какая-нибудь разбитная бабенка, которая, заметив меня пару раз, непременно захочет выяснить, отчего я слежу за ее сокровищем, — или придется (все эти мысли, напомню, развернулись и сжались у меня в голове за доли секунды), оставшись в нынешнем образе, ангажировать его для ежедневных прогулок по окрестностям. «А барыня-то, похоже, неровно ко мне дышит», — проговорил его несравненно более дошлый двойник у меня во внутреннем театре (меня сразу скрючило), — но тут мы уже приехали, и я с облегчением поняла, что порыв этот был совершенно ложным: так, легкий ветерок, предвещающий дуновение шторма. А вскоре грянул и ураган.
4
В этот день я собиралась пройтись вдоль реки Вологды по левой ее стороне — от Соборной горы и дальше, по Ильинской набережной: почему-то пока в этой части города я не была. Вообще Вологда устроена примерно как Нью-Йорк, только дома пониже: улицы здесь пересекаются в основном под прямым углом и на ровном расстоянии друг от друга — никаких колец и переулочков, как в Москве или Риме. Но одна из них, как выяснилось, не хотела укладываться
