Джейн Харрис - Гиллеспи и я
Наверху было тихо, хотя Нед и Энни еще сидели в мастерской. Проходя по коридору, я мельком увидела их за дверью. Стоя за креслом, Нед склонился к жене и уткнулся носом в ее шею. Она запрокинула голову и прикрыла глаза. Верхние пуговицы на платье Энни были расстегнуты, а Нед, скользнув руками в лиф, держал ее грудь в ладонях.
Я остолбенела и собиралась на цыпочках пробраться к выходу, как вдруг под ногой предательски скрипнула половица. Заметив мое приближение, Нед отстранился от жены и стал разглядывать кисточку, а Энни принялась судорожно застегивать платье. Я притворилась, что ничего не видела, и нарочито беззаботно вошла в мастерскую.
— Гарриет! — воскликнул Нед. — Вы так проворны.
— Да, зато мне в картах не везет. — От смущения я ляпнула первую попавшуюся глупость и, не в силах удержаться, добавила: — Энни, надеюсь, вы не обидитесь — ваши рисунки упали с кресла, я хотела их убрать от греха подальше и случайно заглянула — вы прекрасно рисуете.
— Благодарю вас, — сказала Энни, спокойно поправляя волосы.
И тогда я предложила ей написать мой портрет вместо Неда. Энни удивленно воззрилась на меня.
— Кто — я?
— Ну конечно. Вы очень одарены и сами говорили, что вам не хватает практики. Я с радостью буду вам позировать.
— Нет, что вы. — Энни покачала головой. — Я не могу практиковаться на вас. Вы же платите деньги. Это нечестно.
— Платит мой отчим, а он оставил выбор художника за мной. Прошу вас, скажите «да».
— Нет, — сухо сказала Энни. — Не стоит.
Видимо, она уверилась, что я подчеркиваю ее бедственное положение, и постоянно была настороже. Нед улыбнулся.
— Почему нет, дорогая? — спросил он. — Это прекрасная возможность. Право же, глупо отказываться.
— Да? — Во взгляде Энни появилось сомнение. — Пожалуй, мне и впрямь пойдет на пользу серьезная работа с моделью.
Итак, мы решили, что мой заказ достанется Энни. Я буду позировать раз или два в неделю — в зависимости от того, насколько позволят ее домашние дела и уроки живописи. К счастью, я полностью распоряжалась своим временем и была готова подстраиваться под расписание семьи. Когда мы утрясли все детали, Энни устроилась в старом кресле в углу и, вынув из сумки нитку с иголкой, принялась чинить капор, пока мы с Недом рассматривали его работы. Художник расставлял передо мной холсты и рисунки разных размеров, затем отходил в сторону, попыхивая трубкой. К нам то и дело забегали девочки. Кристина принесла чай и ушла. Один раз Сибил гордо встала в центре комнаты, вытянула руки, издала истошный вопль и снова прошагала в коридор. Родителей, похоже, не смутило ее поведение: Энни продолжала шить, а Нед — перебирать холсты.
Судя по всему, Гиллеспи часто изображал членов семьи, если удавалось уговорить их позировать. На многих полотнах я узнавала Энни, Сибил и Мейбл. Припомнив картину на выставке в Гровеноре, я поняла, что стою на том самом месте, где она была написана, а Энни — дама под вуалью, которая кормит канарейку. Я оглядела мастерскую, но клетки нигде не увидела; позднее выяснилось, что Нед одалживал ее ради композиции.
Среди полотен были сюжеты с Выставки: девушки с сигаретной фабрики «Муратти»; два венецианских гондольера, нанятых, чтобы возить посетителей по реке Кельвин; несколько ярких многолюдных сцен — у эстрады, у «американских горок» и Восточного дворца. Наконец я выбрала небольшой холст, не связанный с Выставкой и семейством автора. На «Стэнли-стрит» был изображен вид из окна гостиной — обычный зимний день, и несколько прохожих с зонтиками. Выразительный городской сюжет подкупал своей подлинностью и новизной. Нед едва не забыл об этой картине, стоящей у стены в дальнем углу мастерской, но, оглядев ее, я поставила полотно на стол со словами:
— Вот прекрасная картина.
Художник рассмеялся.
— Эта? Да я просто упражнялся как-то утром. Собирался соскрести краску и использовать этот холст заново.
— Нет-нет! — воскликнула я. — Ни в коем случае! Картина чудесна.
Нед придирчиво оглядел картину, склонив голову набок, чтобы не наткнуться на низкий потолок. Он стоял в футе от меня, немного запыхавшись от таскания тяжелых полотен в раме (видимо, страдал одышкой). Некоторые холсты еще не высохли, и пьянящий запах макового масла, смешиваясь с прокуренным воздухом, обволакивал нас душистой пеленой. Я провела пальцами по краю подрамника, гладя грубую ткань, и сказала:
— Я выбираю эту.
Из угла, где сидела Энни, раздался звонкий смешок.
— Кому нужен дождливый день на Стэнли-стрит?
— О, я не истинный ценитель, однако, по-моему, картина прекрасна. Она всегда будет напоминать мне о Глазго. — Я повернулась к Неду. — Судя по всему, вы не собирались представлять ее Комитету?
— Не-ет, — усмехнулся он.
— Тогда я ее куплю. Сколько она стоит?
Нед покачал головой.
— Вы и так немало платите за портрет. Прошу вас, возьмите этот холст бесплатно. Мне приятно, что он вам понравился.
Он смотрел на меня с лукавой улыбкой. Возможно, его забавлял мой выбор, но я предпочитаю видеть в этом взгляде первые проблески дружеской симпатии.
* * *Вскоре настало время уходить. Мы увлеченно обсуждали картины, но вдруг Нед посмотрел на часы и воскликнул:
— О боже! Мы вас задерживаем! У вас ведь назначена встреча, Гарриет?
— Какая жалость — мне так тут интересно! Ничего, я немного опоздаю…
— Ну что вы, об этом не может быть и речи. Вам далеко идти?
— Нет, мы встречаемся в парке.
— Тогда, наверное, вам незачем тащить картину с собой. Если вы завтра дома, я заверну ее и пришлю с соседским мальчишкой — ему можно доверять.
— Прекрасно! Спасибо, Нед. Я живу в доме номер тринадцать.
— Не забудьте шляпу и корзинку. Энни, дорогая, ты идешь?
Пока я собирала вещи, Энни проскользнула мимо нас и стала спускаться. Мы последовали за ней, но не успели миновать один лестничный пролет, как из холла послышался пронзительный вопль, а за ним — детский плач. Нед заглянул через перила и пробормотал:
— Что опять стряслось?
Причина шума скоро прояснилась: сестры продолжали перепалку из-за папоротников. Через распахнутую дверь столовой мы увидели Кристину и девочек. Сибил рыдала, а Роуз обиженно сверкала заплаканными глазами. Предмет раздора лежал на полу столовой: разбитый вдребезги голубой вазон Роуз. Ковер был усыпан комьями земли и обрывками листьев; на обеденном столе стоял нетронутый папоротник Сибил.
— Сибил разбила мой вазон! — закричала Роуз, заметив нас.
— Неправда! — завопила старшая.
Энни вздохнула.
— Сибил… ты уронила его случайно?
Девочка, рыдая, запрыгала на месте.
— НЕТ! Нет! Это не я!
— О господи, — снова вздохнула Энни, хватаясь за голову. — Ну сколько можно?
Она явно не справлялась с воспитанием дочерей — особенно Сибил. Нед подошел к жене и обнял за талию. Она приникла к нему, благодарно улыбаясь, а он поцеловал ее в макушку, затем в щеку и ласково подмигнул Сибил.
— Ничего страшного, Сибил. Это всего лишь вазон.
Девочка бросилась к отцу и прижалась к его ногам. Нед подхватил ее на руки и обнял.
Я обернулась к Роуз.
— Милая, твой папоротник уже не спасти. Но я уверена, завтра тебе подарят новый — не отчаивайся. — Малышка серьезно кивнула в ответ. Я оглядела коврик. — Осколки очень острые. Кристина, берегите пальцы, когда будете убирать. Может, вам стоит надеть перчатки?
Постепенно разразившаяся в семействе гроза стихала. Нед поднялся в мастерскую с Сибил на руках, Роуз увязалась следом. Кристина прибирала осколки, а Энни проводила меня к двери, где мы попрощались и решили, что я начну позировать в следующую среду.
* * *История с папоротником так и осталась бы в моей памяти досадным происшествием, если бы не продолжение. Как самая младшая, Роуз спала в маленькой комнатушке, похожей на огромный комод, — в мансарде, рядом с мастерской. Туда помещались детский матрас, небольшой шкафчик и пара игрушек. Перед сном в постели Роуз, под подушкой, обнаружили осколок голубого фарфора с тремя угрожающе острыми зубцами. Если бы не зоркая Мейбл, которая предложила почитать племяннице сказку на ночь, во сне девочка могла пораниться, а то и покалечиться.
Только по прошествии времени, после новых, куда более страшных событий, Гиллеспи всерьез задумались, не могла ли Сибил в припадке ярости разбить вазон сестры и, прокравшись наверх, подбросить опасный «сюрприз» в ее постель. В тот день никто не слышал особенного шума, что само по себе странно — ведь от брошенного на пол вазона непременно раздался бы грохот. Но, пока все были заняты, виновница происшествия запросто могла приглушить звуки — например, завернуть вазон в тряпку и растоптать. Тогда послышался бы только слабый стук и, возможно, глухой треск раскалываемого на части глиняного сосуда. Бесшумно изорвать папоротник в клочья — дело нескольких мгновений. Вероятно, затем девочка незаметно выскользнула из столовой и пробралась наверх, в крошечную спальню сестры, где и спрятала зловещий осколок в простынях.
