Роберт Шеи - Левиафан
«А как же я? – задумался Джо. – Я ведь совсем не лохматый. Я всегда коротко стригусь, потому что мне так нравится».
– Причем тут волосы? – спросил он Малаклипса.
– Волосы – самое главное в нашем обществе, – сказал Джордж. – Я многократно пытался это тебе объяснить, Джо, но ты меня не слушал. Волосы – это всё.
– В настоящее время волосы в нашем обществе являются неким символом, – пояснил Малаклипс. – Кроме того, посмотрев на присутствующих в этом зале, я именно по их волосам могу убедиться, что многие из них – враги иллюминатов. Понимаешь, все люди когда-то были покрыты шерстью.
Джо кивнул.
– Я видел это в кино.
– Ага, ты смотрел фильм «Когда Землей правила Атлантида», да? – обрадовался Малаклипс. – Ну так вот, тогда ты должен помнить, что отсутствие волос было характерной приметой Груада. Большая часть людей, которым иллюминаты позволили жить – и в конце концов стать представителями следующей, проиллюминатской цивилизации, – спаривались с потомками Груада или были ими изнасилованы. Но ген, отвечавший за «волосатость», который можно было обнаружить у всех людей до катастрофы, не исчез. Он весьма распространен среди врагов иллюминатов. Я подозреваю, что если бы мы хорошо знали прошлое ЭФО, дискордианцев и ДЖЕМов, то убедились бы: все они родом из Атлантиды и до некоторой степени сохранили гены врагов Груада. Лично я склонен считать, что волосатые люди, у которых преобладают гены атлантов, а не Груада, наследственно предрасположены к антииллюминатской деятельности. То же самое можно сформулировать и по-другому: противники иллюминатов любят быть заросшими и лохматыми. Отсюда легенды об оборотнях, вампирах, зверолюдях всех мастей, снежном человеке и косматых демонах. Обрати внимание на всеобщий успех этой пропагандистской кампании иллюминатов – ведь они изображают всех волосатых существ злыми и страшными. Склонность антииллюминатов к лохматости объясняет, почему активными членами антииллюминатских организаций обычно становятся представители богемы – битники, леваки, ученые, художники и хиппи. – Не кажется ли тебе, что мы выставляем иллюминатов исчадием ада и единственной опасностью, угрожающей Земле? – заметил Джо. – Разве люди, выступающие против иллюминатов, не могут быть столь же опасными?
– О да, конечно, – согласился Малаклипс. – Добро и зло – две стороны одной медали. Но эту медаль выплавили иллюминаты. Понимаешь, они считали, что у них есть все основания проповедовать массам христианскую этику. Что такое Джон Гилт?
Джо вспомнил собственные слова, сказанные несколько лет назад Джиму Картрайту: «Порой я думаю: а не работаем ли мы на них, все до единого?» На самом деле тогда он так не думал, но в данный момент допускал, что, возможно, так оно и есть. Не исключено, что как раз сейчас, полагая, что спасает род человеческий, он выполняет работу иллюминатов. Как и Челине, уверенный в том, что спасает Землю.
– Где ты познакомился с Шерифом Джимом, Джо? – улыбаясь и глядя затуманенным взором, спросил Джордж.
Джо уставился на него:
– Что?
– Отсутствие волос объясняет, почему Груад и его последователи обожали рептилий, – продолжал Малаклипс, поправляя на носу очки с толстыми стеклами. – Они ощущали глубокое внутреннее родство с рептилиями. Одним из их символов был змей, кусающий себя за хвост. Он олицетворял не только груадовских змееподобных убийц, но и другие его эксперименты с рептилиями.
Все еще потрясенный вопросом, который задал ему Джордж, но не желавший разбираться в этом дальше, Джо сказал:
– По всему миру существуют самые разные мифы о змеях.
– И все они восходят к Груаду, – пояснил Малаклипс. – Змеиный символ и катастрофа Атлантиды положили начало мифу об искушении Адама и Евы змеем. Они пали, обретя знание добра и зла. Точно так же, познав моралистскую идеологию змея-ученого Груада, пала Атлантида. А вспомни древнескандинавский миф о кусающем себя за хвост Мировом Змее, который удерживает Вселенную, не давая ей распасться. Иллюминатский змеиный символ лежит в основе мифов и легенд разных народов. Это и медный змей Моисея, и пернатый змей ацтеков, и орел, пожирающий змею, у тех же ацтеков. Это и кадуцей Меркурия, и Святой Патрик, изгнавший змей из Ирландии. А еще балтийские сказки о змеином царе, легенды о драконах, стерегущих сокровища, о Лох-несском чудовище и великое множество других историй, в которых змеям приписываются сверхъестественные способности. Само имя «Груад» происходит от атлантического слова, которое переводится в зависимости от контекста либо как «червь», либо как «змей», либо как «дракон».
– Я бы сказал, что он был всеми тремя, – заметил Джо. – Насколько я могу о нем судить.
– Сегодня я видел Лох-несское чудовище, – произнес Джордж. – Хагбард говорил о Несси в женском роде, и это меня удивило. Но вообще-то я впервые слышу всю эту змеиную историю. Я считал символом иллюминатов глаз в пирамиде.
– Большой Глаз – их самый главный символ, – сказал Малаклипс, – но вовсе не единственный. Есть еще Розовый Крест. Однако больше всего тиражируется змеиный символ. Глаз в пирамиде и змей часто фигурируют вместе. В комбинации они символизируют морское чудовище, Левиафана, чьи щупальца изображаются в виде змей, а тело представлено глазом в пирамиде. Считается, что каждое щупальце Левиафана обладает собственным мозгом, и это ужасно. Символ свастики, широко распространенный в этих краях несколько десятилетий назад, изначально был стилизованным изображением Левиафана с его многочисленными щупальцами. В первых вариантах у свастики не четыре загнутых конца, а больше, и в ее центре часто изображался треугольник и даже глаз в треугольнике. Общеизвестная переходная форма свастики – треугольник, углы которого загибаются, образуя щупальца. На каждый из трех углов приходится по два щупальца. Польские археологи обследовали одну пещеру кроманьонского периода – это вскоре после падения Атлантиды. Так вот, там на стене была изображена пирамида с охряным глазом в центре и двадцатью тремя закручивающимися вокруг нее щупальцами.
Появилась Мэвис, и Джордж затаил дыхание. Она успела сменить крестьянский наряд на дразнящие мужское воображение облегающие кожаные бриджи, подчеркивающие округлые изгибы ягодиц. В этих бриджах ее ноги казались просто фантастически длинными.
– Ух ты, шикарная женщина, – поперхнулся Джо.
– Ты ее не знаешь? – спросил Джордж. – Значит, здесь я тебя опередил. Сейчас я вас познакомлю.
Когда Мэвис подошла, Джордж сказал: – Мэвис, это Джо Малик – парень, посадивший меня в камеру, из которой ты меня вытащила.
– Это не вполне справедливо, – возразил Джо, с улыбкой беря Мэвис за руки, – но я действительно отправил его в Мэд-Дог.
– Извините, – сказала Мэвис, высвобождая руки. – Я хочу поговорить с Хагбардом.
Она удалилась. Джо и Джордж растерянно смотрели ей вслед. Малаклипс улыбался.
В зал вошел высокий сурового вида чернокожий мужчина, как и все присутствующие одетый в костюм баварского крестьянина. Он подошел к Хагбарду и обменялся с ним рукопожатием.
– Эй, да это же сам Отто Уотерхаус, печально знаменитый убийца копов и коп-убийца! – прогремел Хагбард, отхлебнув пива из своей громадной кружки.
На мгновение лицо Уотерхауса исказила обида; он сел и, прищурившись, обвел взглядом зал.
– Где моя Стелла? – угрюмо спросил Уотерхаус.
Джордж почувствовал, как у него закипела кровь. Он знал, что у него нет никакого права претендовать на Стеллу. Но ведь такого права не было и у этого мужика. Единоличное обладание партнером – единственный вид сексуальных отношений, не практиковавшийся дискордианцами и их союзниками. Дискордианцев объединяло что-то вроде всеобщей племенной любви. Наверное, холодный сторонний наблюдатель назвал бы это «промискуитетом», но такой термин, как понимал его Джордж, подразумевал лишь физическое использование тела партнера для сексуального удовлетворения и исключал эмоциональную составляющую. Дискордианцы же были слишком близки и слишком связаны друг с другом, чтобы к их сексуальной жизни подходило слово «промискуитет». Джордж любил их всех: Хагбарда, Мэвис, Стеллу, других дискордианцев, Джо, Гарри Койна и, возможно, даже Отто Уотерхауса.
– Стелла отправилась на корабль, Отто, – сказала Мэвис. – Она присоединится к нам, когда будет нужно.
Хагбард тяжело поднялся со стула.
– Прошу тишины! – прокричал он.
В прокуренном зале наступила тишина. Все с любопытством смотрели на Хагбарда.
– Сейчас мы все в сборе, – сказал он. – И я должен сделать объявление. Я хочу, чтобы вы выпили со мной по случаю объявления помолвки. – Помолвки? – послышался чей-то недоверчивый выкрик.
– Заткнитесь на хрен, – прорычал Хагбард. – Сейчас говорю я, и если меня еще раз кто-нибудь перебьет, я вышвырну его вон. Да, я говорю о помолвке. За которой последует свадьба. Послезавтра, после имманентизации Эсхатона, когда все это будет позади, – поднимите ваши кружки – мисс Портинари обвенчает меня с Мэвис на борту «Лейфа Эриксона».
