Патрик Вебер - Катары
Преданный тебе
Отто Ран.
ГЛАВА 22
Первым чудом этого дня было то, что машина Шеналя-сына завелась. Мотор заурчал, и Ле Биан пустился по арьежским дорогам на приступ древней крепости. Именно такой несколько высокопарный образ возник в его уме, когда он выехал из Сен-Поля-де-Жарра. Ле Биан надеялся, что голос Филиппы — странного призрака, всю ночь снившегося ему, — наконец соединится с каким-нибудь внешним обликом. Он представлял ее себе в самых разных видах: как высокородную средневековую даму, как преследуемую монахиню, как графиню в роскошном наряде… Лица у нее тоже были самые разные: прежде всего, конечно, лицо любимой Жозефины, но и Эдит, и других женщин, возникавших в его жизни за последние годы. В конце концов он решил, что Филиппа должна блистать всеми возможными достоинствами. Она была отважна, нежна, умна и, уж конечно, чиста, как все катары, боровшиеся со своими гонителями.
Итак, ум его блуждал вокруг обольстительного образа Филиппы, а глазам открывались тем временем виды горного Лангедока. Он проехал деревеньки Селль и Фрейшене, залюбовался видом ущелья Лоз. Довольно было вида этих гор, чтобы понять, о чем могли мечтать люди в этом глухом уголке Французского королевства, что возвышало их дух. Лангедок место не заурядное, не из тех, к которым привыкаешь с первого взгляда. Путника здесь встречают гигантские скалы, словно бросая ему грозный вызов. Арьежский край суров, и только поднявшись высоко вверх можно увидеть его таким, каков он на самом деле. Ле Биан ощущал странную робость. Проехав Монферье, уже недалеко от Монсегюра, он чувствовал себя как мальчик по дороге на первое свидание. А вдруг у него не получится? Что скажет Филиппа, если он не сможет оправдать ее надежды?
«Вера наша не может погибнуть…»
Утреннее небо голубело. Лишь ватные хлопья двух-трех облачков оттеняли эту яркую синеву. Лучшего времени для поездки Ле Биан и выбрать не мог. Он подъехал к подножью пога, и дивно чистые хлопья потемнели, посуровели. Но решимость историка было не смутить такой малостью. Он улыбнулся, подумав, что готов быть достойным Монсегюра, какова бы ни была тому цена. Он даже пожалел, что вожделенный миг достанется столь малым трудом. Ле Биан припарковал машину под высокой скалой, высившейся над округой Ольма, и огляделся. Нигде не было ни души — лишь деревушка Монсегюр притулилась у подножья пога, словно кладбищенская собачонка у огромного каменного памятника. К своему великому удовольствию, Ле Биан убедился, что никаких удобств для туристов здесь нет. Только еле видная за кустами стрелка указывала на крутую тропку, ведущую в крепость. Ле Биан пошел по ней, не раз и не два споткнувшись о камни, катившиеся из-под ног.
Чем ближе он подходил к крепости, тем больше казалось, будто она играет с ним в прятки. Она то появлялась, то пропадала, повинуясь прихотям дорожки, змеившейся между густых зарослей. Каждый раз, когда историк видел прясло каменной стены, сердце его начинало биться сильнее. А когда ее камни скрывались из вида, у него появлялось приятное чувство, что передышка перед решительной встречей с врагом продолжается. Но вот, наконец, закончились все увертки, вся игра в кошки-мышки. Минут сорок пять утомительного пути — и Ле Биан оказался на вершине у самого входа в крепость. В тот же миг один из белоснежных комьев, которые он видел еще от подножья, целиком накрыл всю стену. Крепость походила на женщину, которая явилась на свидание, но из последнего кокетства не спешит показать свои прелести. Тут Ле Биан опомнился: сравнение было явно не подобающее. Монсегюр нисколько не был похож на молодую кокетку. Даже сквозь тучу угадывалось, что камни, из которых он сложен, — это материал, из которого делают героев, воинов без страха и упрека.
Историк подумал об Отто Ране, который первым побывал здесь лет двадцать тому назад, и подумал: а что же чувствовал тогда он? Ле Биан догадывался, как возбужден был Ран, уверенный, что под ногами у него то самое сокровище, которое он разыскивает. Но знал ли сам он в точности, какого сокровища жаждет? Ле Биан вошел во внутренний двор крепости. Он не был красив, но впечатлял своей теснотой и высотой, а еще суровой простотой архитектуры. Снизу казалось, что замок огромен, но во дворе это впечатление терялось и казалось, что вы в глубокой теснине. Стены были очень толстые; кладка ясно указывала на то, какую стратегическую важность приписывали крепости строители. Осматривая двор, Ле Биан с удивлением заметил, что все облака вдруг стремительно улетели прочь. В несколько минут весь облик крепости переменился. Твердыня, которую он видел умственным взором, снова стала каменным гигантом, твердо стоящим на земле. Судя по следам на земле и остаткам двух костров посреди двора, Пьер решил, что перед ним здесь уже проходили посетители.
Хотя Ле Биан знал, что не эта крепость была сценой трагедии катаров, он думал, что она должна показать ему довольно точную картину происходившего там. Он обвел взглядом стены кругом себя и почуял или, точнее, заслышал далекие отзвуки, доносящиеся из глуби веков. У этих стен была крепкая память. Ле Биан отогнал смутное, тревожное чувство соприкосновения с прошлым и стал осматривать местность так, как подобает искусствоведу — а он был хорошим искусствоведом. Прежде всего он увидел стойки с пазами для трех балок, надежно запиравших главные ворота. Со двора три лестницы вели наверх к узкой обходной тропе вокруг всей крепости. Постройки во дворе давно исчезли, но прежде должны были быть кордегардия или конюшня. Затем Пьер осмотрел восточный конец двора с какой-то странной U-образной конструкции, назначения которой он не понял. Зато совершенно понятно было предназначение большой залы в нижнем этаже главной башни, к которой он подобрался с внешней стороны стены, обойдя жилое помещение с северо-запада. Судя по следам водонепроницаемой шпаклевки, там должна была находиться цистерна для воды. Второй же этаж явно играл роль места для отхода во время неприятельского приступа. Таким образом, Монсегюр был защищен внушительным щитом. Ле Биан сделал из этого вывод, что приступ ожидался с восточной стороны и что прежде сооружение имело также крепкую деревянную галерею — такие пристройки позволяли контролировать во время приступа ров и отражать натиск штурмующих.
Тучи почти совсем рассеялись. Ясность неба не нарушалась ничем. Не видно было даже тени какого-нибудь посетителя, тем более — не слышно шепота Филиппы. В полдень Ле Биан, как они и договоривались, явился в цистерну в нижнем этаже главной башни. Он встал к северо-западному окну, но ничего не произошло. Он огорченно вернулся во двор, выбрал там солнечное местечко и удобно уселся, опираясь на стенку, как на спинку. Историк достал из кармана «Трагедию Монсегюра» и собрался читать, чтобы пополнить запас своих знаний и лучше освоиться с местом. Но ему приходилось признаваться себе, что пока посещение не оправдывало ожиданий. Он был доволен, что с легкостью вычислил план крепости, похожей на многие сооружения того же типа, с которыми ему уже приходилось сталкиваться, но испытывал неприятное чувство, как будто свое истинное лицо она от него прятала. Почему же его страсть к открытиям превратилась в какое-то недомогание? Он погрузился в чтение книги, и тут в окне башни вдруг мелькнула голова, накрытая светло-серым капюшоном.
ГЛАВА 23
Сколько же часов он читал? Ле Биан сидел один на вершине пога, совершенно позабыв о реальности, о сегодняшнем дне. Случилось странное: ум его, скользя через столетья, дошел до самого корня событий катарской истории. Он листал страницы — их магия сама увлекала его в необычайное путешествие но времени.
Прежде всего он встретил сеньора Раймона де Перейя — рыцаря, всецело преданного делу катаров. В начале тринадцатого века двое Совершенных по имени Раймон Бласку и Раймон Мерсье попросили его выстроить деревню, чтобы поселяне-катары могли там жить. С той поры Монсегюр (по-окситански Крепкая Гора) до осады 1243 года оставался важным центром жизни катаров. В течение этого времени он пережил два совершенно разных периода. Поначалу относительное спокойствие дало приверженцам катарской веры возможность оставить укрепленное место и отправиться на работу в долину. Но в 1229 году охота за еретиками вспыхнула с новой силой, и тогда Монсегюр снова стал наилучшим убежищем для людей, преследуемых инквизиторами.
Тут Ле Биан узнал о гордом сеньоре Пьере-Роже де Мирпуа, зяте Раймона де Перейя, который стал вождем героического сопротивления. Перед лицом могущества своих врагов катары имели только один выход: объединиться и организовать оборону. Тогда Монсегюр превратился в официальную «столицу» ереси. Множество новых жителей стеклось в крепость, для которой настало славное, но грозное время.
