Патрик Вебер - Катары
Жена Шеналя принесла бутылку кальвадоса и две рюмки, а заодно убрала посуду со стола. Она держалась скромно, занималась как будто только своим делом и уж точно была не так говорлива, как ее муж. Хозяйка улыбнулась Ле Биану, и тот заметил, что она гораздо моложе хозяина. Шеналь налил постояльцу настойки и продолжал:
— Возьмите в библиотеке все книги, какие вам нужны; можете захватить с собой и почитать на месте. Там роскошный пог — сами увидите.
— Пог? Что такое?
— Так здесь называют гору, похожую на сахарную голову, прямо над Монсегюром. Если хотите разгадывать загадки катаров, надо и языку нашему учиться — а как же!
Ле Биану не терпелось перевалить через этот пог и добраться до самой крепости, от одного названия которой у него разыгрывалось воображение.
— А еще вы мне обещали что-то рассказать про Отто Рана…
— Э, да от вас так просто не отделаешься! — воскликнул Шеналь и налил гостю вторую рюмку. — Вообще это какая-то дурацкая история, и никто ничего в ней не понимает. Был такой немец, совершенно сдвинутый на оккультизме и на катарах. Приехал он в наши края в начале тридцатых годов и собирался вести свои секретные разыскания.
— Секретные?
— Ну да, говорили, что он напал на след Грааля. Сам-то я не знаю, я его видел раз или два всего, он мне не рассказывал, чем занимается, а люди говорят, что так. В общем, ему понравилось в наших дивных местах; он даже завел здесь гостиницу. Когда это было? в тридцать третьем? Нет, в тридцать втором.
— «Каштаны»?
— Точно так. Только искать старые тайны Ран умел лучше, чем управлять гостиницей. Быстренько разорился, даже суд был — много шума здесь наделал. Гостиничное дело знать надо — а вы как думали?
— А потом?
— Потом? — переспросил Шеналь, выпятив нижнюю губу. — Потом не очень понятно, что с ним было. Он уехал, а после, я думаю, вернулся. Иные говорят, что он был вовсе никакой не историк, а немецкий шпион.
— Шпион? Здесь? Зачем?
— Вот вы ехали по железной дороге, а она прямо ведет в Испанию. Для наци она стратегически была очень важна. А затем, я думаю, он записался в СС. Уверяли даже, что он был близкий человек к Гиммлеру.
— Гиммлеру? Так, значит, он был и в Аненербе!
— Ох, — удивился Шеналь, — так и вы слыхали про эту банду полоумных? Доказать-то я не могу, только, наверное, немцы поверили его байкам про катаров и про огромное сокровище где-то под спудом. А еще он в то время книжку издал. Как же она называлась, погодите минутку? Ах да, «Суд Люцифера». Чушь собачья, если хотите знать мое мнение!
Ле Биан был, в общем, такого же мнения, но хотел узнать еще что-нибудь о жизни Рана.
— И что с ним потом случилось?
— Умер он, перед самой войной. Вот только как умер — тоже непонятно. Кто говорит, застрелился, кто-то даже думает, что убили его. Я вам честно скажу: ничего я не знаю. Ладно, пора мне на кухню, а то от Мартины влетит!
Ле Биан попрощался с хозяином и вышел из столовой. Он пошел в библиотеку искать книгу про Монсегюр, но думал совсем не о том. Что же здесь нужно было Аненербе?
ГЛАВА 20
Для подготовки к завтрашней поездке Ле Биан остановил выбор на толстом томе в твердом переплете с любопытным, как ему показалось, названием: «Трагедия Монсегюра». Ложась в постель, он бросил взгляд на маленький будильник, с которым никогда не расставался: оказалось, времени всего половина одиннадцатого. Историк был очень рад, что час-другой может еще спокойно почитать. Но как только он открыл книгу, в дверь стукнули и раздался голос жены Шеналя:
— Господин Ле Биан? Вас к телефону в холле!
Пьер слез с кровати и открыл дверь. Перед ним стояла кроткая и улыбчивая, как всегда, госпожа Шеналь.
— Простите, пожалуйста, — сказала она, — только у нас трубка всего одна. В холле.
— Да нет, это вы простите, — ответил Ле Биан. — Очень странно: кто может мне звонить в такой час? И ведь я никому не говорил, что остановлюсь у вас!
Ле Биан сошел вниз и схватил телефонную трубку. Хозяйка тем временем принялась расставлять в столовой завтраки.
— Алло?
— Здравствуйте, мессир Ле Биан!
О этот голос! Его невозможно ни с кем спутать!
— Филиппа, это вы? — переспросил историк.
— Извините меня, я не могу говорить очень громко. Они здесь рядом. Вы должны прийти нам на помощь. Вы уже решили поехать в Монсегюр?
— Да-да! — воскликнул Ле Биан. — Я там буду завтра утром. Но вы-то… где вы? Кто вы?
— Тогда, — продолжала Филиппа, не отвечая на вопрос, — ровно в полдень будьте в цистерне в нижнем этаже главной башни. Стойте непременно у северо-западного окна.
— Почему вы не отвечаете? — возмутился Ле Биан. — Кто вы? И кто был тот человек в Юсса? Что они сделали с его телом?
— Наш добрый муж не получил утешения. Мы усердно молимся за него.
Ле Биан нервничал. Сколько он ни задавал вопросов, ни на один не было ответа.
— Филиппа! — сказал он еще более сердито. — Если вы не скажете мне, кто вы и чего хотите, я завтра не буду встречаться с вами. И все сообщу в жандармерию. Вам понятно?
— Нет, ни в коем случае! Никакой полиции! — В голосе Филиппы вдруг появился страх. — О, они идут! Простите меня! Верьте мне! Будьте милостивы! Помогите нам!
— Ту… ту… ту…
Филиппа повесила трубку. Ле Биану опять не удалось ничего выяснить. По крайней мере — сегодня. Но он постарался удержать в памяти два словечка, прозвучавших в течение короткого разговора. Во-первых, «добрый муж». Он уже прочитал, что этим довольно распространенным в Средние века обозначением катары называли монахов. И другое слово: «утешение», оно тем более разжигало зуд любопытства. Снова открыв книгу о катарах, Ле Биан стал искать, где об этом написано, и без труда нашел: слово это обозначало единственное таинство, признававшееся катарами. Его совершали над новообращенными, но полный смысл его открывался при совершении над умирающими. Утешение давало им «благоприятную кончину», иными словами — спасение, и совершалось в виде елеепомазания, которое очищало от грехов и спасало душу. По всей очевидности, бедняга, пронзенный стрелой, не имел возможности получить это таинство.
Ле Биан продолжал читать, и на память ему пришел голос Филиппы: нежный и чистый, будто хрустальный:
— Вы добрый муж, я уверена…
Она говорила словами простыми, иногда устаревшими, но не на языке ок древних времен. По всей видимости, девушка, называвшая себя Филиппой, играла какую-то роль, как в театре. Но с какой целью? А главное — чего она так боится? Ле Биана начинало влечь к себе это чарующее видение, появлявшееся тогда, когда его меньше всего ожидаешь…
ГЛАВА 21
Берлин, 1938
Дорогой Жак.
Как ты знаешь, я всегда ненавидел тех историков — педантов и рационалистов, — которые упрямо желают смотреть на вещи только через призму своих высокомерных предрассудков. Слава богу, тот, кого я почтительно назвал Хозяином Грааля, не из таких. Антонен Гадаль, не щадя сил, стремился разгадать тайны, остававшиеся неразрешенными в течение долгих веков.
Он показал мне удивительную пещеру Ломбрив, вход в которую величественно высится над поселком Юсса-ле-Бен. Она не расписана доисторическими рисунками, но в ней есть другие сокровища. Мой вожатый нашел там много человеческих останков. Так он получил доказательство, что некогда там совершались черные мессы. Кроме того, он записал многочисленные надписи, оставленные несчастными изгнанниками, из века в век прятавшимися там. Нужно углубиться в этот каменный коридор, встать перед окаменелым водопадом и таким образом понять, какое чудо с самых древнейших времен завораживало людей. Показал он мне и тысячеколонный зал — удивительный природный собор, — причем сказал, что в пещере отыскал еще много предметов, которые принес к себе в домашний музей.
Сам я пришел к выводу, что пещера Ломбрив, без всякого сомнения, служила некогда приютом для катаров, стремившихся скрыться от своих палачей. Эти люди, поклонявшиеся миру и справедливости, ненавидели насилие и бороться с врагами могли только пламенем своей веры. Гадаль любил делиться своим увлечением, но он умел быть и скрытным, когда считал это необходимым. Он лишь очень немногое рассказал мне о том, какие предметы нашел в пещере, а когда я произнес роковое слово «сокровища» — расхохотался. Сокровища там, конечно, есть, ответил он мне, только все зависит от того, какое значение мы вкладываем в слово «сокровище».
Этот разговор у нас случился, когда мы вышли из пещеры. Я был тогда и возбужден, и уязвлен. У меня было ясное впечатление, что при всем нашем единомыслии он говорил мне не все, что знал. С этого дня, чтобы раскрыть глубочайшую тайну катарского наследия, я мог рассчитывать лишь на самого себя. Когда мы спускались к дороге в село, мой взгляд остановился на большом белом доме прямо у шоссе. Я спросил Гадаля, кто там живет; он ответил мне: это гостиница, но сейчас у нее нет хозяина. Я заметил, что из сада за домом можно подняться к пещере так, что этого никто не заметит. И я решил узнать об этом деле все, что можно.
