Мариан Фредрикссон - Крест любви. Евангелие от Магдалины
Когда Квинтус вскарабкался обратно на стену, он уселся на гребне и помахал Марии рукой;
– Увидимся.
– Посмотрим, – отозвалась Мария, но Квинтус видел, что она вовсе не так неприступна, как хотела бы казаться.
Вахта Квинтуса длилась до десяти часов. Он ходил взад-вперед и в такт шагам разучивал слова которые должен был сказать Эфросин. Эту пышную женщину Квинтус испугался еще прошлым вечером. «Мое имя Квинтус Петрониус. Я сын кентуриона Галла Петрониуса из шестого сирийского легиона. Моя мать и сестры живут в Риме мы не богаты, но на жизнь хватает. Я здесь чтобы просить руки юной Марии».
Скоро речь прямо-таки отскакивала от зубов. Однако, когда пришло время говорить, у него так пересохло во рту, что он не мог вымолвить и слова. Эфросин, как обычно после обеда, сидела в кабинете и удовлетворенно подсчитывала доходы. Она дружелюбно кивнула.
– Итак, чего желает господин солдат?
Ни слова. Эфросин пришлось самой продолжить, пока пауза не стала неловкой.
– Как от повара, так и от садовника я слышала, будто бы некий солдат имеет странную склонность путешествовать черными ходами, через кухню и даже лазать по стенам.
Кончики ее губ подергивались, да и сам Квинтус вдруг ощутил весь комизм ситуации. Он всплеснул руками, попытался улыбнуться и выговорил:
– Вообще-то, у меня нет привычки так по-идиотски себя вести.
– Тогда я надеюсь, такого больше не произойдет. Что касается Марии, ты должен знать, что она девушка порядочная. Если господин солдат желает встретиться с ней и она сама этого хочет, нет препятствий к тому, чтобы ты навестил ее.
Квинтус рухнул на колени и наконец выдавил из себя отрепетированную речь. Эфросин подумала, что театральности в нем не меньше, чем в Октавиане.
Ей ничего не оставалось, кроме как засмеяться. Смех хозяйки дома показался Квинтусу пощечиной. Эфросин заметила это, собралась и сообщила:
– Я рада, что Квинтус Петрониус имеет благородные намерения. Но прежде чем говорить о браке, нужно ведь еще узнать друг друга, не так ли?
– Я как будто уже тысячу жизней знаю ее, – пробормотал Квинтус, воспитанный в духе Платона. Это, однако, не возымело должного эффекта, ибо Эфросин не верила в переселение душ.
– Все, кто влюблен, становятся немного ненормальными. Не тревожься, солдат, это пройдет.
– Никогда, – отозвался Квинтус с такой уверенностью в голосе, что женщина почти поверила ему.
Она выглядела суровой, когда проводила его в сад, где работала Мария. Девушка сидела среди цветущих крокусов, таких же золотых, как ее волосы. Она была в тонкой тунике – новой, насколько помнила Эфросин. Туника была голубой, под цвет глаз и озера, блестевшего позади.
«Неутешительный знак», – решила Эфросин, а вслух сказала:
– Мария, я здесь, чтобы представить тебе молодого человека, сгорающего от желания увидеть тебя. Но решение остается за тобой.
Квинтус снова лишился дара речи.
– Как ты, наверное, заметила, он не очень-то разговорчив и, честно говоря, не особо одарен, – заявила Эфросин.
В ту же секунду она поняла, насколько это было глупо, но была слишком обеспокоена серьезностью мальчишки и ожиданиями Марии. Она зло продолжила:
– Юный балбес по имени Квинтус Петрониус просил твоей руки.
Прежде чем продолжить, женщина громко фыркнула.
– Я позволила ему поговорить с тобой в саду, но только в присутствии Сетония.
Сетонию Эфросин наказала:
– Ты в ответе за честь моей дочери.
Потом повернулась на каблуках и вернулась к себе в кабинет, с неприятным ощущением, что уже проиграла в этой битве. Она видела это в глазах Сетония, а на свете не было человека, чьему суждению она доверяла бы больше.
Мария, которая была очень далека от негодования приемной матери, взяла Квинтуса за руку:
– Ты, наверное, не прочь полюбоваться садом.
Квинтус вырос в каменном Риме и не очень-то интересовался цветами. Тем не менее он светился ожиданием и пытался одновременно и смотреть, и слушать, когда Мария показывала клумбы и рассказывала о цветах, кустарниках и деревьях. Но он видел лишь ее и слышал лишь нежный девичий голос.
– Ты видел наш олеандр? – поинтересовалась Мария. – Это необычный сорт, и скоро на нем появятся тысячи розовых цветков.
Он смотрел на колючий кустарник и понимал, что никогда прежде не был так счастлив.
Время пролетело, и повар, несший гораздо большую ответственность за развитие событий, чем Сетоний, прервал их. Он разыскал парочку и попенял на то, что ужин давно накрыт и время визита истекло.
– До завтра, – попрощался Квинтус.
– Да, до завтра, – ответила Мария.
– Мы не так уж многое можем сделать, – поделился своими соображениями с Эфросин садовник.
– Определенно, – согласилась женщина.
Квинтус появлялся каждый день в одиннадцатом часу. Куртизанки Эфросин вились вокруг него, словно бабочки.
– Какой милый мальчик! Милый маленький мальчик!
– Они просто дразнят тебя, – примирительно сказала Мария. – Пошли, я покажу тебе мой тайный грот.
Опять началась болтовня:
– Ага, Мария… У тебя есть тайный грот…
Взрыв хохота.
Ни Мария, ни Квинтус не понимали, что так позабавило девушек.
Стены грота многие века обтачивали волны, и теперь он напоминал яйцо изнутри. Сетоний имел обыкновение сушить в гроте пряные травы, и он хранил благоухание тимьяна и розмарина. Свет был мягким, сумеречным. И было тихо, лишь глухие удары волн снаружи. Но самое главное – выход грота обращен к озеру, и никто не мог видеть влюбленных.
Они опустились на выстланное листьями ложе, рука об руку, а потом, не зная, как это произошло и чем это закончится, начали целоваться. Мария, умная и приземленная, потеряла разум. Что с ней происходило, что? Наконец она что-то прошептала ему на ухо, и к Квинтусу вернулась бдительность. Он отстранился.
– Мария, мы должны остановиться.
– Почему?
– Потому что скоро мы уже не сможем этого сделать. Давай заберемся на гору и поговорим.
На вершине скалы, над водой, где все могли их видеть, но никто ничего не слышал, он заговорил. Теперь у него нашлись тысячи слов, чтобы описать свою любовь. Он мечтал о ней многие годы, но даже не смел надеяться, что повстречается с ней. Когда тем вечером он увидел ее в кухонном окне, то чуть не лишился чувств. Он старался внушить себе, что это всего лишь видение, что такого не может быть.
– Я был так пьян.
Она понимающе улыбнулась и залюбовалась красивым очертанием его рта – на губах чувственно отражался каждый оттенок настроения.
Потом он повторил то, что говорил Эфросин: о тысяче жизней, на протяжении которых он знал Марию, о том, что они уже встречались, любили и были разлучены жестокой судьбой. Разве она не чувствовала? Она забыла об этом?
Мария была поглощена изучением его ушных раковин – она не видела ничего совершеннее. Она склонилась к нему, хотела что-то шепнуть, но вместо этого поцеловала и слегка прикусила его ухо.
– Мария, мы должны быть благоразумны.
– От моего благоразумия ничего не осталось. Примерно час назад.
– Сетоний, – оборвал ее Квинтус. – Эфросин.
Она кивнула.
Внезапно она ощутила, как внизу живота нарастает напряжение, еще больше, чем перед месячными. И только теперь она поняла, над чем хихикали девушки, что было такого забавного в болтовне про тайный грот.
В следующий миг у подножия горы возник повар и прокричал свое обычное «ужин».
– Может, ты поешь с нами? – шепнула Мария, когда они спускались вниз.
– Нет, – испуганно отозвался он, вспомнив о язвительных куртизанках. – Я вернусь завтра.
Марии посчастливилось выкроить минутку наедине с Эфросин после ужина.
– Я не в силах устоять.
– Тогда тебе лучше сдаться, – зло ответила Эфросин.
В следующий миг она пожалела о сказанном и помчалась вслед за дочерью. Но Мария словно испарилась, а дом начал наполняться ежевечерними гостями.
В тот вечер на кухне разразилась настоящая ссора. Октавиан так швырнул сковородку, что капли масла взвились огненными искрами. Разбил яйцо с такой силой, как будто хотел раскрошить камень, и крикнул Сетонию, что зарубит его своим тесаком, если тот еще хоть раз допустит, чтобы юные идиоты уединились в гроте.
– Ты за это в ответе! – кричал он.
Сетоний попытался было возразить, что от судьбы не уйдешь, на что повар гневно выкрикнул:
– А я могу это сделать! И сделаю!
И еще он добавил, что ненавидит всех чертовых греков с их треклятой верой в судьбу.
– Прыщавый солдат и глупая девчонка! Это действительно судьба!
Мария была ребенком, и, если бы его мнение имело какой-то вес, он бы запер ее. Пока не образумится.
