Юзеф Крашевский - Князь Михаил Вишневецкий
— Да, ведь императорским кандидатом является герцог Лота-рингский, — сказала княгиня Гризельда, — и я слышала, что на случай, если ему повезет, для него уже держат в запасе эрцгерцогиню.
Кустодий рассмеялся и добавил тихо:
— Tu, felix Austria, mibe [36]! Да, — продолжал он, — это уж такой обычай…
— Представьте же себе, — понижая голос проговорила княгиня Гризельда, наклоняясь к гостю, — что посол Лотарингского старался склонить моего сына на свою сторону…
Она пожала плечами.
— Михаила так мало интересуют эти выборы, — продолжала княгиня, — что часто трудно уговорить его быть в курсе всего происходящего, и если бы Любомирский не приносил мне кое-каких сведений, я бы совсем ничего не знала.
— Выборы, — ответил кустодий, — стряпаются у нашего ксендза примаса и у гетмана Собесского. Этим двум могучим силам ничто не может противостоять.
Княгиня Гризельда медленно подняла свои выцветшие, выплаканные глаза на Фантония.
— Вчера, — сказала она, — был у меня старый слуга Иеремии, сандомирец, возвратившийся теперь на свое пепелище. Рассказывал он мне удивительные вещи, которым я, впрочем, не придаю значения; он говорит, будто бы шляхта собирается стать стеной против магнатов и не допустит "Кондеуша".
Ксендз Фантони добродушно рассмеялся.
— Уличная болтовня! — воскликнул он. — Шляхта во время каждых выборов становится на дыбы против старшей своей братии, но ее очень легко успокоить и приобрести ее расположение… Ей, ведь, нечего бояться Кондэ… И, собственно говоря, кого они могли бы и хотели бы избрать? Для них так же хорош Кондэ или Лотарингский, как и Нейбургский, потому что, ведь, они ни одного из них не знают.
— Я смотрю равнодушно на исход этих выборов, — произнесла княгиня. — Кондэ будет иметь в виду, что покойная королева была очень благосклонна к моему сыну и ей мы обязаны тем, что он получил хорошее воспитание… А для меня это было самое главное… Если Лотарингский каким-нибудь чудом пройдет, то его несомненно будет поддерживать император; он женится на эрцгерцогине и австрийский двор будет пользоваться большим влиянием, а Михаил имеет в нем связи и друзей… А что касается Нейбургского, то…
— Это просто немыслимо, — перебил ксендз Фантони. — Австрийский двор только для виду ему покровительствует; никого у него нет и денег мало, и родственные Радзивидлы немного пользы ему принесут…
Хотя темы разговора уже исчерпывались, но ксендз кустодий сидел так, как будто его что-то задерживало, постоянно оглядывался и, видя Елену, молчал. Княгиня догадалась, что ему нужно сообщить ей что-то интимное.
Незаметно она кивнула Елене, которая поняла и. сейчас же вышла.
— Теперь мы одни, — обратилась княгиня. — Мне показалось, отче, что вы имели еще что-то сообщить мне… Не правда ли?
— Вот именно! Да, да, — оживился ксендз, — я с этим давно уже ношусь, но все не осмеливался высказаться. Теперь же пришло окончательное время и я вынужден просить вас, княжеская мосц, выслушайте меня и не сердитесь…
— На вас сердиться?! — воскликнула, смеясь, старушка.
— Пусть не оскорбляет вас моя откровенность, — начал говорить ксендз Фантони. — Сыну Иеремии и его вдове неприлично жить в этом старом домике. Нужно что-либо предпринять для света, для рода, а более всего для будущности князя Михаила. Хотя ваши материальные дела в настоящее время затруднительны, но должны же они когда-нибудь улучшиться, а тем временем нужно, хотя бы и с некоторым усилием, поставить князя на более блестящую ногу. Я не говорю о каких-нибудь излишествах, но, ведь, сын Иеремии…
Княгиня Гризельда заломила руки и из ее глаз полились крупные слезы.
— Сотню раз уже об этом мечтала и раздумывала, что бы сделать, — произнесла она сквозь слезы, — но в оправдание свое имею лишь одно, — что наша бедность это — гордость, это — заслуга, это — отличие, с которым не может сравниться никакой блеск. Михаил вынужден получать пособие от королевы… Это ли не доказательство, что отец его посвятил для отчизны все, что мог?..
— Но во всем есть мера, — возразил горячо ксендз, — что для другого являлось бы достаточным, того для сына Иеремии мало. Слишком низко не следует опускаться.
— Все мои источники уже исчерпаны, — прервала его княгиня. — Любомирскую просить не могу и не буду. Дмитрий сам лишнего не имеет.
Она умолкла.
— В таких случаях, — заметил ксендз Фантони, — когда можно ожидать несомненной будущности, нужно, рассчитывая на нее, призанять в долг где-нибудь… У меня для вашей княжеской мосци лежит у каноника Бранта тысяча червонцев… И все каменное здание моей кустодии к вашим услугам. Дом стоит пустой. Там и принять можно прилично и вообще во всех отношениях удобнее.
Растроганная княгиня едва могла отвечать и все повторяла:
— Благодарствую, пусть Бог вас вознаградит… Я занимать боюсь, а этот домик…
Ксендз не дал ей окончить.
— Этот дом для вас, княгиня, и для князя Михаила вовсе не подходит. Он мог служить только временно, пока не находилось чего-нибудь другого, а я настоятельно предлагаю кустодию. Она стоит наготове.
При этих словах как раз вошел вернувшийся домой князь Михаил; он слышал их и с нескрываемой радостью бросился целовать руки ксендза. Мать, видя его таким счастливым, не в силах была прекословить и только вздохнула.
— Но мне, мне-то, — сказала она, — позвольте еще здесь остаться. Пусть Михаил будет свободен и поживет своим домом.
Молодой князь нахмурился. Ксендз, видя, что мать и сын скорее столкуются, если их оставить одних, встал и попрощался со старой княгиней, которая проводила его до порога. Как только он скрылся, она подняла глаза на сына.
— Наш искренний друг, — сказала она, — и так заботится о нас, как никто из родственников. Отчасти он прав, что ты держишься слишком в тени и даешь всем себя опережать, но могло ли быть иначе при наших недостаточных средствах и при таком бремени долгов? Люди оскорбляли бы память твоего отца, говорили бы, что мы долгов не платим, а на лишнее тратимся… Ксендз Фантони, может быть, и прав, упрекая меня. Я могу остаться в стороне, но ты…
— Я, — начал сын с очевидным смущением, — я следую советам Любомирских: я не скрываюсь, я всюду езжу, везде бываю, но я ведь не виноват, что другие, выступая с большим блеском, привлекают на себя больше глаз.
— О, ты — слишком несмелый, — ответила мать, — это все говорят, и я сама теперь вижу это. Сколько еще более бедных, чем ты, и не носящих такого имени, громко заявляют о себе, с шумом расчищают себе дорогу и играют роль в обществе…
— Я так не могу, — сказал князь с улыбкой.
Как только ксендз Фантони ушел, вошла Елена, остановилась и слушала.
— Вы сумели бы, — вмешалась она, — если б захотели, но вот эта ваша медлительность, это ваше равнодушие ко всему!..
Князь Михаил обернулся к ней с упреком в глазах:
— Даже и ты меня обвиняешь! — произнес он. — Но ведь мое поведение великолепно согласуется с моим положением…
— Твое поведение говорит только, что ты как будто ничего большего не требуешь от своей судьбы и не чувствуешь себя созданным ни для чего более высокого, чем теперешнее твое несчастное прозябание на положении всеми игнорируемого человека, — возразила Елена.
— Да ведь в свете без средств, без внешней представительности, — перебил князь Михаил, — ничего нельзя поделать и только рискуешь попасть в смешное положение. Держась в стороне, ничего не требуя, мне легче сохранить свое достоинство. Если б я стал назойливо лезть вперед, я мог натолкнуться на резкий отпор, а я этого не перенес бы…
Разговор сына с матерью, которая умолкла в раздумье, превратился в маленький диспут с кузиной. Княгиня Гризельда почувствовала потребность остаться наедине и вышла, оставляя их одних, с уверенностью, что молодая девушка, высказывая в разговоре свои мысли, этим выразит и мысли самой княгини.
Михаил уселся против Елены с выражением самоотречения на лице и, как было всегда, когда он оказывался с нею вдвоем, его обычно насупленное лицо прояснилось, он взял ее ручку, поцеловал, улыбнулся и проговорил почти детским тоном:
— Не ругайте же вы меня все!.. Чего вы хотите все от меня? Я и без того достаточно несчастлив и измучен…
Елена нетерпеливо пожала плечами, но взгляд ее с большой нежностью остановился на кузене.
— Мы все о вас беспокоимся, — сказала она, — все, не исключая ксендза кустодия, который, хотя нам и чужой, все-таки находит, что вам следует чаще и внушительнее показывать себя в обществе… и только одно лицо, — сам князь Михаил, так бесконечно равнодушен…
— Ах, дорогая Еля, — прервал ее князь, постоянно преследуя ее ручку, которую он старался ухватить, и которая все ускользала от него, — милая Еля, этот бедный Михаил желает и мечтает для себя кое о чем, совершенно ином, чем то, что вы все хотели бы ему предоставить. Я не создан для того света, в котором мне постоянно нужно чего-то добиваться и к чему-то стремиться, чтоб на другой же день желать еще большего и еще высшего. Мне было бы так хорошо в самом скромном звании, в каком-нибудь очень скромном замке, с десятком слуг в красивой ливрее, с парой возков шестеркой в каретнике, да с хорошим поваром и пирожником.
