Алоис Ирасек - Псоглавцы
— Нам ничего. Господь бог забыл о нас, — горестно вставил старый Вахал.
Все повернулись в его сторону. За такие слова раньше все осудили бы его как богохульника, но сейчас никто не проронил ни звука. Казалось, молчание было знаком согласия…
В то время как старый Пршибек с тревогой смотрел на зловещую звезду, сын его, Матей, лежал, растянувшись на холодном земляном полу, и спал, подложив под голову свою большую широкополую шляпу. Руки его уже были свободны от веревок. Сон богатыря-хода не был спокоен. Матей вздрагивал и вскрикивал во сне. Он и во сне продолжал бороться с врагами и возмущаться их подлым коварством, — набросились вдруг на него, как на злодея, и скрутили веревками!
В соседней камере, такой же отвратительной, как эта, на источенном червями бревне сидел у стены Козина. Прислонившись раненой головой к холодной стене, он глядел на видневшуюся сквозь ржавую решетку крохотного оконца полоску звездного неба. Он все перебирал в уме события истекшего дня. Он не потерял присутствия духа и не поддался унынию.
Душу его наполнило спокойствие, спокойствие решимости и бесповоротного выбора. Все прояснилось, исчезли колебания, не было гнетущей тяжести приближающейся грозы. Гром грянул, но зато рассеялась туча, нависшая над его совестью и честью. Минувший день словно очистил молодого хода перед всеми и показал, что он не таков, каким его считали все и даже родная мать.
И при этом на глазах у всех подтвердилась истина, в которую он не переставал верить: ходские права всегда имели и сейчас имеют силу, что бы ни твердили паны с их регрейшт зПепйит. Иначе почему бы Ламмингеру так понадобились грамоты? Так неужели же отдать свои права без боя!
Козина вспомнил о детях, о матери. Как она глядела на него там, в сельском правлении, когда он дал ей понять, что знает ее тайну, как провожала его вечером, когда ходов уводили в замок! Сейчас она, должно быть, с детьми и с Ганкой, — все вместе. Дети спят, а Ганка, бедняжка, верно, плачет… Дети спрашивают, где папа… Дети… Павлик, Ганалка — милая головка…
Глаза Козины понемногу слипались, и, наконец, сон смежил его усталые веки. Но не знающие усталости думы вырвались из стен темницы и понеслись через лес, далеко, пока не остановились у расписанной нехитрыми узорами кровати, где под высоким пологом спали круглолицый мальчуган и белокурая девчурка, а над ними со счастливой улыбкой склонялась молодая мать…
* * *На следующий день после полудня Ламмингер пригласил своих гостей, графа Штампаха и молодого ротмистра графа из Вртбы и Фрейденталя, в замковую канцелярию.
В просторной, чисто выбеленной комнате было уютно. В камине ярко пылали дрова. Все трое уселись перед огнем в обитые кожей кресла и возобновили начатый еще по пути в канцелярию разговор.
Говорил хозяин.
— Они не успокоятся, пока у них останется в руках хоть обрывок пергамента. Это хитрый народ… Они молчали и не подавали голоса, но как только представился бы удобный случай… Вы не знаете, что это за упрямый и крепкий народ. Они цепко держатся за все, с чем свыклись. Я хорошо помню, как было дело, когда при покойном отце их заставили сдать оружие. Они долго сопротивлялись, прежде чем выдали эти старые ружья и пистолеты. Да и то не сразу… Сколько понадобилось настояний, угроз и наказаний…
— Ну, а теперь привыкли жить без оружия… — с усмешкой заметил граф Штампах.
— Конечно, привыкли. То же самое будет и с этими грамотами.
— Что же, значит, эти хамы были организованы по-военному? — спросил молодой ротмистр.
— Даже свое знамя было у них и знаменосец.
— Вот как!
— Тот исполинский ход, — помните, в правлении, он был там выше всех на голову, — это и есть их последний знаменосец. Он же и сдавал это знамя. Знамя они отдали позже всего. Долго не удавалось выяснить, где они прячут его. А оно было здесь, в Уезде, как и грамоты. У отца этого великана. Я послал за знаменем мушкетера, но они не отдали его. Только когда им пригрозили как следует, они сами принесли его. Надо было видеть это зрелище! Знамя нес сам Пршибек, этот высокий, и с ним пришла чуть не вся деревня — его отец, староста, коншелы и все мужчины. Это были почетные проводы знамени! — добавил барон с ядовитой усмешкой. — А когда они сдавали его здесь, в канцелярии, старый Пршибек расплакался, да и многие другие из этих упрямцев утирали слезы.
— Словно старые солдаты, — вставил полковник.
— А это знамя где-нибудь сохраняется или уже уничтожено? — поинтересовался ротмистр.
— Оно, кажется, где-то здесь, среди старого хлама. Управляющий, наверное, знает, где оно. Хотите взглянуть, господа?
Гости ответили, что хотели бы посмотреть на это мужицкое знамя. Ламмингер позвонил в колокольчик, управляющий появился в дверях. Он достал ходское знамя, которое стояло за большим темным шкафом, где хранились бумаги. Не без труда вытащил он знамя из пыльного угла, вышел во двор, чтобы отряхнуть с него пыль, и принес обратно господам.
— Древко сильно надломлено, — сказал он, развертывая знамя, когда-то белое, окаймленное черной полосой, а сейчас неопределенного цвета. Знамя было разорвано в нескольких местах. Барона окружили гости.
— Это не от ветхости, это почетные раны, — заметил полковник, рассматривая дыры.
— А вот и герб — песья голова! — воскликнул молодой граф из Вртбы, указывая на вытертую, полинявшую вышивку.
— Им больше бы подходила бычья голова! — засмеялся Ламмингер и, обратившись к управляющему, спросил, как ведут себя ходы.
— Как и вчера, ваша милость, Козина и Пршибек, да и тот волынщик даже не пикнули, когда мушкетер их драл лозами.
Ничего не ответив, Ламмингер повернулся к офицерам.
— Если угодно, приступим, господа?
— Да, можно начинать, — ответил полковник. Ламмингер кивнул управляющему. Тот прислонил ходское знамя к стене поближе к камину и вышел за дверь. Минуту спустя он вернулся с кутским коллегой Кошем и двумя служащими барона. За ними вошли узники с Козиной и Матеем Пршибеком во главе. Ходы выстроились полукругом перед господами. Управляющий, знавший уже о замысле своего хозяина, поставил на стол перед Ламмингером ларец с ходскими документами. Старый Пршибек и староста Сыка вздрогнули при виде ларца. Матей Пршибек с помрачневшим лицом смотрел на старое знамя.
— Узнаете? — ледяным тоном начал Ламмингер, указывая на ларец. — Здесь ваши грамоты.
При этих словах управляющий поднял крышку ларца и стал вынимать грамоты одну за другой, так, чтобы все их видели.
— Все, что ли, тут? — произнес он как бы невзначай и при этом поглядел на старосту Сыку.
Тот заморгал глазами.
— Все, ваша милость! — подтвердил он.
— Ну, так проститесь с ними! — сказал управляющий. Взяв большие ножницы, он отрезал от грамот печати, бросая их в пылающий камин, а затем туда же отправил и все грамоты. Пергамент зашипел, и ярко вспыхнул огонь. В мгновение ока были уничтожены гарантии прав и вольностей, которые почитались и соблюдались в течение нескольких столетий. Из присутствовавших здесь ходов только старый Пршибек пользовался когда-то благами этих вольностей. Остальные знали о золотой свободе только по рассказам стариков. Но каждый из них верил, что это их сокровище утрачено не навсегда и волшебным ключом к нему являются эти старые грамоты, унаследованные от предков. И вот теперь грамоты пожирает огонь, сейчас они превратятся в горсть пепла, и вместе с ними навсегда погибнет последняя надежда на избавление от позорного крепостного рабства.
Ламмингер обвел глазами ходов. Злорадный огонек горел в его холодном взгляде. Да, он не ошибся, и расчет его был правилен. Наконец-то! Вчера еще они упорствовали, даже когда он им грозил солдатами и виселицей! А сейчас… Сейчас они повесили свои упрямые головы. И как уныло и мрачно глядят они на огонь, даже этот богатырь Пршибек! Ну, а этот как? Козину не смирили ни розги, ни это зрелище? Он все еще может усмехаться? Да, усмехаться, и еще с презрением! Ну, подожди, скоро тебе будет не до смеха…
В канцелярии стояла глубокая тишина. Только в камине слышалось шипение и треск, когда падала туда печать или грамота и ее охватывал огонь. Прежде чем бросить в роковое пламя последнюю грамоту, управляющий обратился к ходам:
— Конец вашим привилегиям. Теперь, когда они уничтожены на ваших глазах, в присутствии высокородных господ (он перечислил их титулы) и служащих нашего милостивого пана, вы, надеюсь, поумнеете и не будете больше на них ссылаться.
С этими словами он хотел кинуть последний свиток в огонь, но по движению барона догадался, что тот тоже намерен что-то сказать, и застыл с поднятой рукой.
— Выполняйте отныне свои повинности добросовестно, как полагается крепостным, иначе вам же будет хуже, — строгим тоном произнес Ламмингер. — Вы сами видите, что все напрасно.
