Владимир Успенский - Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине
- Именем Военно-революционного комитета объявляю вас арестованными!
Министры медленно поднялись с кресел.
- Мы подчиняемся насилию, - пожал плечами Коновалов.
- Где Керенский?
- Еще вчера уехал на фронт.
- Сбежал?!
Ропот, возникший за спиной Антонова-Овсеенко, выплеснулся в коридор, в соседние комнаты, окреп там, усилился.
- Спокойно, товарищи! - поднял руку Антонов-Овсеенко. - Соблюдать революционную законность! Все члены Временного правительства арестованы. Сейчас составим протокол.
Чудновский кивнул Ивану Евсеевичу. Тот в свою очередь сказал несколько слов матросам. Они быстро освободили смежную комнату, стали в дверях.
- Сдайте личное оружие, - приказал бывшим министрам Антонов-Овсеенко. И - связному: - Сообщите товарищу Подвойскому, что правительство взято под охрану. Пусть отправляет самокатчика в Смольный.
- Понятно, - сказал красногвардеец и старательно повернулся через левое плечо.
Между тем Чудновский, привычным движением оправив под ремнем шинель, сел к столу и придвинул лист бумаги. На листе - несколько строк какого-то незаконченного воззвания, а ниже - квадратики и кружочки. Кто-то из бывших министров начертил их, силясь подыскать нужные слова... Усмехнувшись, Чудновский взял другой лист, совершенно чистый, и начал писать, аккуратно выводя буквы: «26 октября в 2 часа 10 минут ночи по постановлению Военно-революционного комитета арестованы...» Дальше последовали фамилии: Кишкин, Коновалов, Маслов, Вердеревский, Никитин. Всего - восемнадцать.
Антонов-Овсеенко вслух прочитал протокол и первым поставил подпись. За ним - Чудновский. Потом к столу начали подходить красногвардейцы, матросы, солдаты. Иван Евсеевич вывел свою фамилию с удовольствием, крупно. Орехов оставил размашистый росчерк. Федя застеснялся, скользнул торопливо пером по бумаге - получилась непонятная закорючка. Отошел покрасневший, но очень довольный: к какому документу руку-то приложил! Сказать в деревне - даже родня не поверит!
Арестованных построили одного за другим. Справа и слева от каждого стали матросы и солдаты с винтовками наперевес. Впереди и сзади - такой же надежный конвой.
Антонов-Овсеенко дал команду, и процессия медленно двинулась по коридорам, по залам, где полно было возбужденных победой людей. Нашлись, конечно, горячие головы. Кто-то бросился на арестованных с кулаками. Его оттеснили.
- Товарищи, не позорьте нашу революцию! - одергивал Иван Евсеевич. А тех, кто не обращал внимания на слова, быстро охлаждал Григорий Орехов, шагавший за своим комиссаром.
Колонна арестованных вышла на площадь, свернула к мосту. Сзади слышались команды:
- По своим частям стройсь!
- Первая рота, становись!
Из Зимнего выбегали участники штурма, разыскивали свои подразделения. В подъездах и возле ворот занимали посты моряки и солдаты Егерского полка, выделенные для охраны дворца.
9
После того как эсеры, меньшевики, бундовцы демонстративно покинули съезд Советов и отправились вместе с думцами «умирать за Временное правительство», в актовом зале Смольного стало свободнее. Для всех делегатов хватало теперь мест на стульях и на скамьях. Лишь несколько фронтовиков сидели в проходе возле стены, подстелив шинели. Один из них принес горячий чайник, и солдаты, устроившись с вокзальным комфортом, слушали ораторов, попивая чаек. На них с завистью поглядывали соседи. Михаил Иванович почувствовал, как подкатывает к горлу голодная тошнота. Со вчерашнего утра во рту не было ни крошки, а уже близится новое утро. Даже перед глазами порой все плывет: покачивается потолок, теряют стройность белые колонны. Это от утомления. Или просто колеблется табачный дым, восходя к большим ярким люстрам?
Надо бы разыскать диван в одной из многочисленных комнат, но можно ли покинуть зал, когда вершатся такие события! Недавно было оглашено донесение Антонова-Овсеенко о том, что бывшие министры Временного правительства доставлены в Петропавловскую крепость и размещены в камерах Трубецкого бастиона. А сейчас на трибуну вышел Анатолий Васильевич Луначарский. Не говорить - читать будет: в руках у него листки, покрытые мелким ленинским почерком.
- «Рабочим, солдатам и крестьянам!» - начал оратор. Его торжественный голос сразу привлек внимание усталых делегатов. Солдат в проходе заторопился допить чай, поперхнулся и закашлялся, прикрывая рот рукавом. На солдата зашикали. Приятель, рослый детина, смаху шлепнул его по спине. Замахнулся еще, но опустил руку под укоризненным взглядом Калинина. Пробормотал угрожающе:
- Тише, черт серый! Луначарский читал громко и внятно:
- «Опираясь на волю громадного большинства рабочих, солдат и крестьян, опираясь на совершившееся в Петрограде победоносное восстание рабочих и гарнизона, съезд берет власть в свои руки...»
Одобрительные возгласы заглушили голос оратора. Солдат неумело и конфузливо хлопнул ладонью о ладонь, звук получился сухой, как доской о доску. Тогда он схватил кружку и с довольной улыбкой заколотил по чайнику.
- Тише, ты! - снова прикрикнул на него сосед. Анатолий Васильевич продолжал:
- «Съезд постановляет: вся власть на местах переходит к Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов...» Ровно в пять утра это ленинское обращение было поставлено на голосование. Близилось мгновение, ради которого многие годы вела борьбу партия, ради которого страдали в тюрьмах и ссылках большевики. Михаил Иванович по настроению зала чувствовал, что делегаты одобрят воззвание, и все-таки волнение заставило его встать, вглядеться в лица. Они были разные: и радостные, и суровые, и торжественные. Не было лишь равнодушных. Взметнулся лес рук...
Председатель спросил, кто против.
- Двое, - вытянул шею солдат. - Вон там, которые в углу...
Калинин улыбнулся и подумал: вот и свершилось главное: в России провозглашена Советская власть, хозяином страны стал народ. Раньше Михаилу Ивановичу представлялось, что это событие будет более праздничным, более ярким. Чтобы музыка, веселье, солнце. Но праздники, вероятно, потом. Сперва - дело.
Вместе с чувством глубокого удовлетворения в нем росло беспокойство за будущее. Власть взята - что теперь? В стране разруха, в стране мало хлеба, от моря до моря тянется фронт. Армия распадается, немцы в любой момент могут двинуть на Петроград свои войска.
А враги большевиков разве успокоятся? Их много, начиная от идейных противников до обыкновенных спекулянтов. Пользуясь неразберихой, сменой власти, спекулянты сегодня же взвинтят цены, рабочие не смогут купить самого необходимого. Начинаются холода, а в Лесновском районе, как и во всей столице, мало дров. В городской думе льются бесконечные речи, а позаботиться о самом необходимом Шрейдеру и его компании недосуг.
Кстати, чем заняты сейчас думцы? Какую еще пакость вынашивают? Надо узнать.
Связался по телефону с приемной Шрейдера, назвал себя. Дежурный из фракции эсеров неохотно объяснил: городская дума продолжает заседать, образован «Комитет спасения родины и революции».
- От кого комитет собирается спасать родину и революцию? - поинтересовался Калинин.
Трубка долго безмолвствовала. Потом дежурный произнес ледяным тоном:
- Я не намерен вступать в дискуссию с теми, кто не убеждает, а узурпирует. Как гласного думы могу информировать вас о текущем моменте, и только.
«Дума не пойдет с нами, - Михаил Иванович положил трубку. - В ней две трети эсеров и меньшевиков. Предстоит борьба, но теперь уже с совершенно иных позиций. Раньше мы боролись против власти, а теперь надо устанавливать, укреплять новую власть. Огромная разница!»
Наверно, о том, с чего и как начать новый этап в жизни партии, в жизни страны, размышлял теперь и Владимир Ильич, недавно уехавший из Смольного на квартиру к Бонч-Бруевичу.
Михаил Иванович явственно представил Ленина - стремительного, сосредоточенного, энергичного - и на душе сразу стало спокойнее. Сколько раз партии было трудно, сколько раз складывалось положение, казавшееся многим товарищам безнадежным, но Владимир Ильич всегда находил верный путь.
Мысль о Ленине взбодрила его. Он быстро спустился по лестнице. Выло уже светло. Холод совсем прогнал усталость.
Перед Смольным несколько тракторов, натужно ревя моторами и громко чихая, тянули очень большие пушки. Солдаты-артиллеристы в папахах и длинных шинелях стояли возле крыльца, ожидая, когда орудия поставят на отведенные им места.
Подобных пушек Михаил Иванович раньше не видел. Но особенно тракторы привлекли его внимание. Какая мощь! Пустить бы такую машину с плугом по верхнетроицким полям, сколько людей, сколько лошадей освободилось бы от трудной работы! Впрочем, по крестьянским полям трактор не пойдет, там межа на меже, повернуться негде. Для трактора требуется поле просторное.
