Мария Марич - Северное сияние
— Значит, Денисушка, теперь ты вольная птица? — ласково спросил Пушкин.
— Абсолютно! — подтвердил Денис — Учебный шаг, ружейные приемы, размер солдатских пуговиц — все это долой, долой из моей головы! Шварцы-немцы всех видов оружия, торжествуйте! Я больше не срамлю вашего сословия. Едва не задохся, а теперь на чистом воздухе.
— Ур-ра! — крикнул Пушкин.
— А вы все замышляете? — оглядывая гостей веселыми глазами, заговорил Денис. — Русский «Тугендбунд» прожектируете? Ничего не выйдет, наперед вам говорю.
— А как твой роман с панной Злотницкой? — уклоняясь от ответа, лукаво спросил Василий Львович.
Денис взъерошил свои густые темные волосы с седой прядкой спереди. Прядка упала ему на лоб.
— Седины почтенные, — погладил ее Пушкин.
— La flamme du genie note 5, — насмешливо проговорил Денис, — а вернее — плод невинных и винных проказ
— Нет, в самом деле, как со Злотницкой? — раздались голоса.
— Ах, Злотницкая! — шумно вздохнул Денис. — Вы знаете, как хороши и привлекательны полячки. Но клянусь вам честью, что нет ни одной, достойной стать с нею наряду. Умираю от любви к ней …
— А толстеешь всякой день, — улыбнулся Василий Львович.
— У каждого свой манер умирать, — вздохнул Денис. — И хотя я ныне не всегда весел, зато часто бываю навеселе.
— Правда ли, что царь принял участие в твоем романе? — спросил Пушкин — И будто бы.
Но Денис перебил его:
— Напрасно царь беспокоился. Вы, наверно, слышали, что в видах моей женитьбы он сложил с меня долг казне. Но так как панна предпочла другого, то я от царской милости отказался.
— Браво, браво! — крикнул Пушкин, любовно глядя на Дениса, пока тот торопливо пил водку и закусывал. — Но ты не горюй, Денисушка: любая из наших красавиц за честь почтет за тебя замуж пойти.
— И то меня в Петербурге усиленно принялись женить. Думал, что и ног не унесу от свах. Особливо старалась в этом отношении Катерина Сергеевна Лунина.
— Та, что за черным Уваровым? — с живостью спросил Пушкин.
— Угy, — обгладывая лапку копченого гуся, ответил Денис. — Очень, между прочим, милая пара. Она отличнейшая музыкантша и, кроме того, привлекает миловидностью и остротой речей, не позволяющих забыть о том, что она приходится родной сестрицей острослову Лунину. Муж ее знаменит своеобразными приемами гостеприимства: «Покорнейше прошу ко мне отобедать, а не то — извольте драться со мной на шести шагах расстояния…»
Пушкин расхохотался так заразительно, что никто не мог удержаться от смеха.
— Мы ведь были с ним в одном полку, — вспомнил Волконский, — он и тогда отличался склонностью к бретерству и большими претензиями на ум и красоту.
— Уваров не без первого, но вовсе без последней, — добавил Денис. — Так эти самые супруги задумали повести на меня лобовую атаку во главе с одной весьма соблазнительной вдовой. Как старый партизан, я покуда неуловим, но…
— А брат Катерины Сергеевны все еще в Варшаве? — перебил Волконский
— Да, представьте, с царем не ладил, а Константин Павлович сделал его адъютантом и души в нем не чает.
— Я считаю Лунина не только другом Марса, Венеры и Вакха, — сказал Пушкин, и веселое выражение его лица сменилось задумчивым, — но все, что мне о нем известно, заставляет меня почитать его умнейшим человеком нашего времени. Многое в этом гусаре напоминает мне другого гусара — моего Чаадаева. Но, находясь ныне в чужих краях, Чаадаев погрузился в изучение философических наук. Лунин же с давних пор занят мыслью о переустройстве политического строя нашего отечества.
— И даже всего человечества, — попыхивая трубкой, прибавил Василий Львович.
— Сегодня, Денисушка, ты увидишь еще одного из плеяды замечательных людей, — серьезно продолжал Пушкин. — Сюда приехал Пестель. Что за революционная голова!
Денис, отбросив салфетку, положил свою большую руку Пушкину на плечо
— Не унимаешься, Алексаша?
— Неуимчив от природы, — усмехнулся Пушкин, — в этом недостатке меня еще нянька упрекала.
Денис все так же пристально всматривался в лицо Пушкина. Потом притянул его за плечи и крепко прижал к груди:
— А хорошо, что мы с тобой здесь встретились! А то я собрался было писать к тебе с жалобами на Сенковского: послал я ему в «Библиотеку для чтения» свои вирши, а он их так «исправил», что, ей-богу, я сам себя не узнал… С литерой «ять» у меня, конечно, давние нелады. Но уж, что касается…
— Сенковскому учить тебя русскому языку, — снова повеселев, перебил Пушкин, — все равно как бы евнух взялся учить Потемкина…
— Васенька, прикажи, милый, «Vin de graves» note 6 бутылочку, — попросил Денис Василия Львовича.
Тот вышел.
В коридорах и по всей анфиладе парадных комнат горели люстры, и слуги, осторожно ступая по натертому паркету, разносили подносы с прохладительными напитками, мороженым и фруктами.
Спускаясь по витой лесенке, Василий Львович столкнулся с Машей Раевской.
— Пушкин у вас? — спросила она.
Василий Львович оглядел ее от прически с высоко подобранными локонами до белых бальных башмачков.
— Очень мила, — похвалил он. — И платьице и эти бутоны в прическе. А поэта я сейчас позову.
Он вернулся в кабинет, и через минуту Пушкин быстрой и легкой поступью шел Маше навстречу, натягивая на ходу белые перчатки.
— Я опасалась, что вы забудете о том, что нам с вами идти в первой паре, — с улыбкой сказала Маша. — И тогда мне опять влетело бы от maman.
— Опять? — наклоняя к ней лицо, спросил Пушкин. — За что же в первый раз?
— Зачем я Олизару отказала в мазурке.
— А как Софья Алексеевна узнала об этом?
Маша бегло взглянула на Пушкина.
— Аглая слышала, как я вам обещала мазурку… Ну, и сказала маменьке.
— Ах, так вот она как… — начал Пушкин, и что-то недоброе промелькнуло в его лице.
Маша поспешила переменить разговор.
— Элен нынче необычайно оживлена, — сказала она о сестре, — вы, верно, заметили еще давеча за обедом?
От Пушкина тоже не ускользнуло, что третья дочь генерала Раевского, так не похожая на остальных членов семьи ни своим мечтательно-мягким характером, ни белокурыми волосами и голубыми глазами, во время обеда была действительно очень оживлена. Соседом ее слева был Пестель. Когда он обращался к ней, что-то светлое и горячее, как солнечные блики, скользило по энергичным чертам его лица.
— Элен, конечно, была увлечена соседом слева, — сказал Пушкин. — Оно и немудрено: Пестель интересен до чрезвычайности. Это один из самых оригинальных умов, которые я знаю. Зато ее сосед справа был целиком захвачен моей прекрасной собеседницей.
Пушкин выразительно поглядел на Машу. Она слегка покраснела:
— Волконский, точно, занимателен. Он рассказывал о своих путешествиях забавные истории. Но мое внимание было отвлечено поведением моего несносного vis-a-vis…
— А что я? — задорно повел плечами Пушкин.
— Будто вы не знаете! — укоризненно ответила Маша. — Все заметили, что вы ссорились с Аглаей. Вы оба так горячились…
Когда они проходили через гостиную, гувернантка, мисс Матен, отозвав Машу в сторону, заговорила быстро и взволнованно. При этом кончик ее крючковатого носа шевелился так, словно она клевала им что-то.
Поджидая Машу, Пушкин остановился у одной из колонн, отделяющих гостиную от танцевального зала.
Рядом, за карточным столом, слышался зычный голос князя Федора Ухтомского:
— Нет, в самом деле, далась им эта Россия! Брали бы пример с меня. Весь мир для меня — усадебный дом со всяческими удобствами. К примеру, Англия — фехтовальный и для иных гимнастических упражнений зал. — Князь бросил карты на сукно и загнул палец. — Затем Германия — кабинет для занятий филозофических. Франция — салон политический, — загнул он еще два пальца.
— И позвольте, ваше сиятельство, добавить, — с улыбкой сказал один из партнеров князя, старик Лопухин, — что в салоне том за плотными драпри скрыт уютный дамский будуар с канапе и прочими привлекательностями.
— Уж ты мастер за занавески заглядывать, павловского двора выученик, — шутливо погрозил ему князь Федор и загнул четвертый палец. — Италия — зимний сад…
— И Россия? — прозвучал сзади резкий вопрос.
Князь Федор с трудом повернул тяжелую, на короткой красной шее голову и встретился с возмущенным взглядом Пушкина.
— А, наш пострел везде поспел! — оглядывая поэта с головы до ног, недовольно проговорил он. — Изволь, и об России скажу. Россия для меня, милый мой, — скотный двор, псарня, пасека, амбары…
— И главным образом девичья, — опять вмешался в разговор старик Лопухин.
За столом засмеялись.
Пушкин, скрестив на груди руки и прислонившись затылком к белой колонне, неотрывно, в упор смотрел на князя Федора.
— И еще? — снова резко спросил он.
