Август Цесарец - Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы
VII
Для этого у Панкраца была и другая причина: в сквере он заметил много женщин, особенно молоденьких гувернанток с детьми. Он направился туда и выбрал место поблизости от одной из самых привлекательных из них. За те четверть часа, что капитан ходил за билетом и, вернувшись, действительно принес его, Панкрац успел обратить на себя ее внимание. Вскользь поблагодарив его и всем своим видом показав гувернантке, что последует за ней, он спрятал билет в карман, подмигнул капитану, взглядом указав на девушку и предложив ненадолго присесть, захихикал.
— Что-то в этом роде вам бы не помешало, только без ребенка, разумеется! Знаете, эти гувернантки самый подходящий объект для любви! Сделаешь им ребенка, а всю вину свалишь на их хозяина!
Капитан вновь посмотрел на часы. Времени оставалось немного, но для короткой передышки достаточно, поэтому он сел. Не желая возвращаться к прежнему разговору, он из осторожности не поддержал сейчас и этот, затеянный Панкрацем, а только коротко, превозмогая себя, сказал:
— С проблемой горького одинокого материнства вы встретитесь сегодня вечером и в «Фаусте»! — но спохватился и продолжил: — В любом случае это самые несчастные женщины! — и снова спохватился: — Если мы будем здесь сидеть, вы не успеете ни поужинать (сам он у сестры уже перекусил), ни сходить к Васо! Откровенно говоря, и меня интересует, что случилось с вашей бабушкой!
В планы Панкраца, конечно, не входило остаться без ужина, но для этого у него еще было время, он не собирался приходить в театр к самому началу. Поэтому он грубо, с пренебрежением ответил:
— Да что могло случиться! Даю голову на отсечение, что ее уже отпустили!
— Вы большой оптимист! Ну, а что вы, — капитан колебался, не решаясь произнести, — что вы думаете, чем кончится все это дело? Разве не боитесь, что вас все-таки привлекут к ответственности?
— Ну и что! Заплачу обычный штраф! — еще более пренебрежительно воскликнул Панкрац и, стараясь быть услышанным гувернанткой, объяснил капитану все до мельчайших подробностей. А затем, в ответ на замечание Братича, что вместо штрафа дело может окончиться тюрьмой, высказал вслух свою старую мысль: — Да что вы! Тюрьма, капитан, для вас, коммунистов, а не для нас, представителей власти. — Поскольку капитан ничего не ответил, сказал сам: — Что же вы молчите? Уж не сожалеете ли, что мы сможем так легко отделаться?
Капитан действительно размышлял о несправедливости существования двух мер — одной для тех, кто поддерживает власть, другой — кто против нее выступает. К тому же его немного задело, что Панкрац так открыто и во всеуслышанье называет его коммунистом. Но реагировать на это не собирался; неприятный случай, произошедший у него с генералом, напомнил, что следует быть осторожнее, поэтому он решил промолчать. Но тут в голову пришла мысль, которая, как ему казалось, многое из того, что для него особенно со вчерашнего дня было загадочным в Панкраце, теперь прояснила. И что важно, вместе с ней в нем пробуждалась надежда на скорее благополучный исход дела для Панкраца, нежели на вынесение ему приговора, поэтому он и проговорил, улыбнувшись:
— Может, вы и орюнашем стали только затем, чтобы легче замять дело Ценека?
Панкраца замечание покоробило, но что он мог ответить?
— Не совсем так! — сказал он, подумав. — Это означало бы, что чистой случайности, которая произошла с Ценеком, придается гораздо большее значение, чем она того заслуживает, даже в глазах служителей правосудия! — Он старался погасить улыбку, хотя все это его забавляло: уж коли не удалось провести Йошко, разве не мог он попробовать проделать это с таким наивным человеком, каким был капитан? — Меня к орюнашам привело исключительно убеждение!
— Вот как? — произнес разочарованно капитан, понизив голос, и в душу закралось сомнение: не связано ли это убеждение Панкраца с материальной выгодой, как это часто случается, — да и нотариус вчера то же самое подтвердил — с молодыми людьми, служащими власти? Но капитан скорее дал бы отрезать себе язык, нежели высказал подобное сомнение, тем самым поступив неделикатно; в то же время он, забывая о всякой осторожности, продолжал интересоваться: — Чем же вызвано ваше убеждение? Я еще мог понять, когда вы от коммунистов перешли на сторону ханаовцев! Ханаовцы часто действуют заодно с рабочими, но как вдруг вы стали орюнашем? Не раз мне приходилось читать, как они нападали на рабочих!
Панкрац снова начал перемигиваться с гувернанткой, поэтому ответил вскользь, но не без ехидства:
— Рабочий, что это? Всего-навсего ваша новая химера! Их и пяти процентов от всего населения страны не наберется, кто с ними будет считаться!
— Разве буржуазии больше? Тем не менее вы, став орюнашем, служите ей!
— Пожалуй, что так! — подтвердил Панкрац, обернувшись, поскольку гувернантка занялась ребенком. — Но буржуазии претят химеры, она ценит реальную жизнь!
— Реальную жизнь! — капитан все больше заводился. — Ее ничуть не меньше ценит и рабочий, с той лишь разницей, что у буржуазии для такой жизни есть все необходимое, а рабочий, точно Лазарь под столом богача, собирает крошки{46}, а часто лишен и этой возможности! И его борьбу за выход из унизительного состояния вы называете химерой?
— А как иначе это назвать? Все, что неосуществимо, химера! Посмотрите лучше, вот это не химера! — Панкрац скосил глаза на гувернантку, которая что-то поправляя у ребенка, нагнулась так, что у нее, — она стояла к ним спиной, — отчетливо обрисовались роскошные бедра, а под задравшейся юбкой оголились ноги выше колен. — Вот она, эллинская гармония! — не отрывая взгляда, засмеялся Панкрац. — Скажите, капитан, — он приблизился к нему, подмигивая гувернантке, которая внезапно распрямилась и обернулась, — смогли бы вы отказаться от наслаждения подобным совершенством, если бы его прекрасная обладательница добровольно отдала его в ваше распоряжение? Смогли бы вы отказаться от него, если бы одновременно узнали, что сотни и тысячи людей также стремятся к подобному наслаждению, но не имеют возможности им воспользоваться? То же самое, видите ли, — не дождавшись от капитана ответа, Панкрац поспешил продолжить, — то же самое происходит и в том случае, когда вы осуждаете капитализм как ложный путь развития человечества только на том основании, что он предается наслаждениям, когда другие терпят лишения и страдания! Дорогой мой, если хорошо известно, что страдания, как и радость, неискоренимы из человеческой жизни, то к чему бы человек пришел, когда бы постоянно оглядывался на страдания других? Не означало бы это торжество всеобщего аскетизма?
У капитана действительно засосало под ложечкой при виде позы гувернантки, и, глядя на ее спину, — она, сев, отвернулась от них, — он пытался вспомнить, когда-то он в последний раз был с женщиной. Но затем спохватился и возразил Панкрацу:
— Ваше сравнение слишком цинично, вы меня должны знать, я был бы не я, если бы отстаивал аскетизм! Нет, это не соответствовало бы ни возрождению эллинского духа, о котором, как о последствии… вы знаете… я уже говорил! Тут же речь идет об осуждении совсем другого!.. Кроме того, я не говорю о капитализме как о ложном пути развития, ложными я назвал только те последствия, к которым он приводит людей в своей теперешней послевоенной фазе развития!
— Какие последствия?
— Ну, их нетрудно объяснить, — неохотно ответил капитан. — То, что страдания в известной степени неизбежны, это несомненно! Но что страдания в их материальном виде можно искоренить, тоже ясно! А как видим, капитализм с присущим ему эгоизмом поступает как раз наоборот, для него важно только одно: при минимуме труда максимум удовольствия для меньшинства и при максимуме труда — минимум наслаждений… духовных или физических для большинства! А последствия? Да оглянитесь вокруг! Правда, у нас капитализм не так сильно развит, и тем не менее мы имеем коррупцию, протекционизм, террор и разврат; беспринципность стала принципом, порнография моралью, бар, варьете, кино, танцы, возможно, туалеты и спорт пробудили интерес не только имущих классов, но и тех, кто едва сводит концы с концами, разве это тот путь, который может привести нас к прогрессу? Нет… — только теперь капитан по-настоящему увлекся… — и вот в чем я вижу заблуждение, которое поразило сегодня мир, общество, людей: это, не говоря уже о ложном пути, по которому следует буржуазия, неверный путь и для тех, у кого меньше всего оснований подражать буржуазии и кто, однако, любым способом льнет к ней, присоединяясь к ее мнениям, перенимая ее обычаи! Возьмите, к примеру, себя, — капитан на минуту остановился, а затем продолжил, поскольку Панкрац пристально смотрел на него. — Почему вы идете за буржуазией? Из всего того, что вы минуту назад сказали, ясно: потому, что любите наслаждаться жизнью! Но задумайтесь немного: если у вас это и получится, разве это не будет только жалким подобием того наслаждения, которое испытывает буржуазия? Иными словами, вы и есть тот самый Лазарь, подбирающий крохи; стремясь к удовлетворению так называемых желаний, вы от многих из них все же вынуждены будете отказаться, и как бы вы ни старались не обращать внимания на страдания других, вы и сами страдалец! Так почему же в таком случае вы не чувствуете солидарности…
