Валентин Пикуль - Фаворит. Том 2. Его Таврида

– Ага! – обрадовался Потемкин. – Теперь начнется!..

Большие летучие мыши с оттопыренными ушами кружились вокруг него, взмахами крыл задувая ароматные свечи. 6 ноября – ура! – был взят Тульчинский замок. Турецкая флотилия, забрав семьи, бежала к Исакче, но с берега ее не пропустил Суворов, принудив к сдаче. 13 ноября над Дунаем косо полетел снег. В этот день русские галеры сожгли и пленили остатки Дунайской флотилии турок, а десанты запорожцев овладели крепостью Исакчи. Наконец корабли де Рибаса вышли под Измаил и ударили в его стены первыми ядрами.

Попов – в мундире генерал-майора – объявил при ставке:

– Прекрасные дамы и благородные господа! Кавалер Михайла Голенищев-Кутузов с берега, а кавалер Осип де Рибас со стороны Дуная начали обложение Измаила…

Прекрасная фанариотка снова раскинула перед светлейшим гадальные карты:

– Предстоят хлопоты немалые, и выходит так, что Измаил падет в самый первый день следующего века…

– Да! – захохотал Потемкин. – Так вы, моя воздушная прелесть, к тому времени превратитесь в старуху…

Он увлек женщину в спальню, оркестр Сарти при этом исполнил лирическое вступление, а Попов велел пушкам салютовать победу светлейшего над красавицей.

После чего Потемкин указал Попову:

– Готовь перья острее, буду писать Суворову… Измаил может взять только граф Рымникский!

– Граф Рымникский станет тогда и князем Измаильским, – предупредил его Попов.

– Нет, не станет, – отвечал Потемкин.

Моя надежда на Бога и на Вашу храбрость. Поспеши, мой милостивый друг! Рибас будет Вам во всем на пользу… Будешь доволен и Кутузовым. Сторону города к Дунаю я почитаю слабейшей… Сын принца де-Линя – инженер, употребите его по способности. Боже, подай Вам свою помощь… Князь Потемкин-Таврический.

Получа повеление Вашей светлости, отправился я к стороне Измаила. Боже, даруй нам свою помощь! Пребуду с глубочайшим почтением, Вашей светлости нижайший слуга – граф Александр Суворов-Рымникский.

Через неделю Суворов уже подъезжал к Измаилу, за ним казак на лошаденке вез котомку с вещами. Летел мокрый снег, было зябко. К великому удивлению полководца, он встречал войска, идущие по слякоти прочь от Измаила.

– Стойте, богатыри! – задержал их Суворов. – Я-то в Измаил стопы направил, а вы куда, братцы, собирались?

– Да нам генералы велели, – хмуро отвечали солдаты. – Сказывают меж собою, что Измаил не осилить. Стенки и впрямь высоченные – глянешь, так и шапки кувыркаются.

– Командую здесь я – Суворов, так и скажите всем, что я снова с вами. А воля светлейшего князя такова, что отступать не велено. Посему возвращайтесь обратно…

Потемкин был ошеломлен известием, что генералы, без его ведома, начали отводить войска. Он переслал Суворову еще один ордер – секретнейший: делай как хочешь и как умеешь, руки тебе развязываю, а твое решение станет моим решением. Этот ордер вполне устраивал Александра Васильевича, давая ему власть главнокомандования. Измаил, гордость султанов, примостился к Дунаю, нерушимо высясь на путях к сердцу Оттоманской империи… Осмотрев крепость в поисках ее слабейших мест, Суворов честно рапортовал в ставку Потемкина: «КРЕПОСТЬ БЕЗ СЛАБЫХ МЕСТ». Этим он признал неприступность Измаила, но Суворов не писал светлейшему, что Измаил нельзя взять. Александр Васильевич повидался с Голенищевым-Кутузовым, который предостерег:

– Ежели очаковское сидение повторится, так турки и правы, что хохочут над нами: с голоду да холоду перемрем.

– Я не светлейший, – ответил Суворов, – и мучить армию не намерен… Отчего ты грустен, Ларионыч мой?

– Беда у меня. Жена пишет, что все детки оспою перестрадали, но выжили. А единый сыночек мой Николенька, рода моего продолжатель, умер… охти, горе мне!

– Смерть уже дважды через главу твою промчалась, словно комета огненная, и уцелел ты. Не будь скорбен – не ищи смерти в третий раз, когда вступишь на стены измаильские.

– Возможна ль эскалада сия?

– Для русских нет невозможного… верь!

Суворов сразу начал ломать ретирадные настроения, готовя людей к штурму, и солдаты кричали ему:

– Живые аль мертвые, а в Измаиле побываем! Веди нас, батюшка, – мы тебя знаем, а ты нас помнишь…

Среди офицеров было немало скептиков; один из них писал родителям в Петербург: «С тех пор, как существует Россия, такого горячего дела, какое нам предстоит, никогда еще не видывали: ибо это не безделица взять одним разом город, так хорошо укрепленный, как Измаил… словом, будем начинать тем, чем обыновенно кончают – приступом!»

13. Приступ и «стыд измаильский»

Де Линь очень высоко чтил Суворова, именуя его Александром Диогеновичем или Александром Македонским. Суворов за эти годы успел полюбить де Линя за юмор, он писал ему в Вену: «Мы пожнем толпы врагов, как стенобитное орудие поражает крепости, и я обниму тебя в тех вратах, где пал последний Палеолог, и скажу: видишь – я сдержал слово – победа или смерть!»

Каждую нацию по-своему воодушевляют перед генеральным сражением. «Кавалеры, – говорил король Генрих IV, – не забывайте, что вы французы, а неприятель перед вами». Фридрих Великий внушал войскам: «Ребята! Сегодня у нас теплый денек, не потеряйте шляпы, и пусть все идет как по маслу».

Суворов на гнедой казацкой лошадке объезжал войска:

– Чудо-богатыри! Два раза вы подходили к Измаилу, первый раз с князем Репниным, второй с де Рибасом, и дважды вы отступали. Бог троицу любит. В третий раз победим или умрем!

– Веди нас, батюшка, – отвечали ему солдаты. – Стыло нам здеся, мокро и голодно… хоть штурмом согреемся!

Турки в Измаиле не казались столь озверелыми, как в Очакове, голов никому не резали, подвергая русских с высоты фасов лишь оскорбительной брани: «Вы перед нами – как жабы, раздувшиеся перед быком!» Де Рибас доложил Суворову:

– Я уже предлагал им сдачу, но турок очень вежливо отвечал мне, что не видит причин для этого…

Крепость имела формулу вытянутого треугольника, гипотенузу которого омывали волны Дуная, а протяженность всех стен Измаила составляла десять верст. Камень. Валы и рвы. Палисады. Овчарки. Пушки. Помимо янычар и татар в гарнизоне Измаила собрали «штрафников»: сдавшие Аккерман, Килию и Тульчу, они теперь клятвенно обязались кровью искупить свою вину в Измаиле, – и это было опасно! Снег засыпал оголенные сады, холодные ветры перетирали жесткие камыши…

– Я жду лишь прихода фанагорийцев, – сказал Суворов.

Фанагорийский полк был его любимым. По ночам он тренировал солдат во взятии искусственных валов, учил, как быстро заваливать рвы фашинником. Потемкин, всегда боявшийся пролития крови, переслал сераскиру Измаила письмо с предложением капитуляции. Суворов дополнил его своим ультиматумом: «Я с войском сюда прибыл. 24 часа на размышление для сдачи – и воля; первые мои выстрелы – уже неволя; штурм – смерть!..» Два трубача сопроводили парламентера до ворот Измаила, и они почти приветливо распахнулись. Вышли два пожилых турка, с поклоном приняли послание и предложили парламентеру войти внутрь крепости. Он отказался. Но ждать пришлось очень долго. Уже стемнело, когда турки снова появились в воротах:

– Вам советуют убираться, пока не поздно, иначе вы все передохнете от стужи и голода. Впрочем, сераскир, уважая вашего Топал-пашу, изволит передать ему поклон. Окончательный же ответ будет дней через десять.

– Почему такой долгий срок? – спросил парламентер.

– Надо посоветоваться с визирем, а он имеет пребывание в тридцати двух верстах от Измаила…

Суворов на другой ответ и не рассчитывал. Он собрал военный совет. Как водится, выслушали сначала мнение младших.

– Штурм! – сказал донской казак Матвей Платов.

– Иного и не мыслю, – добавил Голенищев-Кутузов.

За штурм высказались все, кто был в совете, включая и де Рибаса, галеры которого качались на стылой воде под стенами Измаила. В боевом журнале было записано: «Приступить к штурму неотлагательно. Уже нет надобности относиться к его светлости (Потемкину). Обращение осады в блокаду исполнять не должно. Отступление же предосудительно».

Суворов встал и поклонился собранию:

– Крайне признателен вам всем, господа…

К туркам в Измаил подбросили его прокламацию. Суворов еще раз предупредил, что лучше им сдаться: «В противном же случае поздно будет пособить человечеству, когда не могут быть пощажены не только никто, но и самые женщины и невинные младенцы от раздраженного воинства, и за то никто, как вы и все чиновники (ваши), перед Богом ответ дать должны…»