Льюис Уоллес - Бен-Гур
Тем временем Бен-Гур не единожды впадал в состояние, подобное тому, что он совсем недавно пережил. Совершенный покой овладел им. Он лишь молился, прося, чтобы мучения распятого поскорее закончились. Понимал он и душевное состояние Симонидиса – что тот колеблется, готовый уверовать. Время от времени он бросал взгляд на крупное, опущенное вниз лицо старика, отягощенное печатью размышлений. Заметил он и вопросительные взгляды, бросаемые тем на солнце, словно вопрошающие светило о причине темноты. Не преминул он и отметить для себя беспокойство, с которым Есфирь прильнула к отцу, пытаясь заглушить свои страхи усиленной заботой о нем.
– Не бойся, – услышал он слова старика, обращенные к дочери, – но стой и смотри вместе со мной. Ты можешь прожить вдвое дольше меня и не увидеть ничего подобного. То, что ты сейчас видишь, может стать откровением.
Ближе к концу третьего часа несколько человек с самого дна общества – оборванцев, живших в гробницах на окраинах города, – подошли и остановились прямо перед центральным крестом.
– Вот это и есть Он, новый Царь Иудейский, – сказал один из них.
Остальные со смехом воскликнули:
– Да славится Царь Иудейский!
Не получив никакого ответа, они подошли ближе к кресту.
– Если ты и в самом деле Царь Иудейский или Сын Божий, то сойди к нам, – громко предложили они Ему.
При этих словах один из распятых разбойников перестал стонать и воззвал к Назаретянпну:
– Да, если ты и в самом деле Христос, спаси себя и нас.
Оборванцы рассмеялись и захлопали в ладоши; но, дожидаясь ответа, они услышали, как другой разбойник сказал, обращаясь к первому:
– Или ты не боишься Бога? Мы наказаны за дела наши; но этот человек ничего худого не сделал.
Зеваки, пораженные его словами, замолкли; и в наступившей тишине прозвучали слова все того же второго разбойника, обращенные на этот раз к Назаретянину:
– Господи, – произнес он, – помяни меня, когда войдешь в Царствие Свое.
При этих словах Симонидис встрепенулся и поднял голову. «Когда войдешь в Царствие Свое». Это был самый главный пункт его сомнений, который он столь часто обсуждал с Балтазаром.
– Ты слышал? – прошептал ему на ухо Бен-Гур. – Царствие это не может быть от мира сего. Тот свидетель говорит, что Царь только вступает в Царствие Свое; да и я слышал то же самое в своих мыслях.
– Тихо! – махнул рукой ему Симонидис, куда более повелительно, чем он ранее позволял себе в разговорах с Бен-Гуром. – Помолчи, молю тебя. Если Назаретянин ответит…
И они услышали ответ Назаретянина, прозвучавший ясно и четко, с совершенной уверенностью в сказанном:
– Истинно говорю тебе: нынче же будешь со Мною в раю!
Симонидис подождал еще немного – все ли сказал Он; затем он молитвенно сложил руки и произнес:
– Не говори больше ничего, ничего, Господи! Тьма ушла от меня, я вижу все другим взором – как Балтазар, я вижу все взором истинной веры.
Верный слуга получил наконец достойное его воздаяние. Его изломанное пытками тело уже нельзя было восстановить; нельзя было и избавить его от воспоминаний о перенесенных страданиях, как нельзя было и возместить отнятые у него годы жизни; но неожиданно перед ним открылась новая жизнь – новая жизнь, которая ждала его за гранью этой жизни – и имя этой жизни было Рай. Именно там он мог обрести царство, о котором мечтал, и найти достойного Царя. Совершенный мир и покой наполнили его душу.
В группе храмовых сановников, стоявших у креста, те же самые слова вызвали удивление и ужас. Искушенные казуисты сопоставили допущение, лежавшее в основе вопроса, и подтверждение этого допущения, заключавшееся в ответе на вопрос. Как раз из-за ходивших по стране слухов о том, что Он был Мессией, они и обрекли Назаретянина на крестную смерть; и вот именно на кресте куда более определенно, чем раньше, Он не только заявил о своей сущности, но и пообещал райское блаженство преступнику. Мысль о свершенном ими заставила их дрожать всем телом. Даже первосвященник, несмотря на всю свою напыщенность, испытывал жуткий страх. Откуда этот человек обрел уверенность, если не в Истине? И что такое Истина, если не сам Господь? Лишь немногое ныне удерживало священников, чтобы всем скопом не пуститься в бега.
Дыхание Назаретянина стало хриплым, он уже просто хватал ртом воздух. Только три часа провел Он на кресте, и уже умирает!
Когда это стало понятно всем, люди на холме затихли. Стих и ветер; сухой пар повис в воздухе; к темноте добавилась совершенно необычная жара. Все три миллиона собравшихся вокруг холма, затаив дыхание, охваченные благоговейным ужасом, ждали неизбежного.
И сквозь темноту над головами зрителей раздался голос умирающего, крик отчаяния, едва ли не упрек:
– Боже мой! Боже мой! Для чего Ты меня оставил?
Голос этот заставил всех замереть на месте.
Солдаты, стоявшие ранее в оцеплении, принесли с собой сосуд, в котором было разведенное водой вино, и поставили его неподалеку от Бен-Гура. Погрузив в эту смесь губку и насадив ее на острие копья, они стали таким образом поить распятых. Бен-Гур вспомнил, как глоток воды у колодца, поданный ему Назаретянином, придал ему новые силы. Повинуясь порыву души, он схватил губку, обмакнул ее в сосуд и бросился к кресту.
– Да брось ты Его! – кричали попадавшиеся ему по пути люди. – Брось Его!
Не обращая на них внимания, он все же подбежал к кресту и поднял губку к губам Назаретянина. Увы, слишком поздно, слишком поздно!
Лицо распятого теперь хорошо было видно Бен-Гуру – покрытое синяками и ссадинами, со следами запекшейся крови и пыли, оно тем не менее вдруг просветлело, глаза широко раскрылись, взор поднялся к небесам. В крике, который Он испустил, был и вызов, и облегчение, даже торжество:
– Кончено! Кончено!
Так герой, погибая во время свершения своего подвига, знаменует свое торжество победным кличем.
Свет в глазах распятого померк; увенчанная терновым венцом голова медленно поникла на грудь. Бен-Гур было решил, что тело Его покинула последняя искра жизни; но слабеющая душа собрала последние силы, и иудей и все окружающие услышали последние слова, произнесенные негромко, словно обращенные к находящемуся совсем близко собеседнику:
– Отче, в руки Твои отдаю дух Свой.
Крупная дрожь сотрясла изломанное пытками тело; послышался крик отчаянной боли, и земной путь Назаретянина был окончен. Сердце, полное любовью к людям, остановилось, о читатель!
Бен-Гур, вернувшись к своим друзьям, произнес просто:
– Все кончено; Он мертв.
Вскоре все собравшиеся узнали об этом. Никто громко не объявлял об этом; просто по толпе во всех направлениях прошел шепот: «Он мертв! Он мертв!» – и это было все. Люди получили то, что хотели; Назаретянин был мертв; и все же они ошеломленно смотрели друг на друга. На них была Его кровь! И пока они стояли так, глядя друг на друга, земля под их ногами стала дрожать. Каждый хватался за своего соседа, чтобы удержаться на ногах; в мгновение ока темнота начала рассеиваться; на небе снова засияло солнце; и при его свете каждый человек в толпе увидел, что возвышающиеся на вершине холма кресты ходят из стороны в сторону. Крестов было три, но они видели только средний, который, как им показалось, стал словно вырастать все выше и выше, вознося свою скорбную ношу к небесам. И каждый из тех, кто глумился над Назаретянином; каждый, кто плевал на Него по дороге на Голгофу; каждый, кто требовал распять Его; каждый, кто шел с процессией из города; каждый, кто в своем сердце желал Его смерти, почувствовал, что он в некотором роде отмечен среди других и что если он хочет остаться в живых, то должен как можно скорее бежать от этой угрозы с небес. И они пустились наутек: они бежали во всю мочь, скакали, погоняя лошадей и верблюдов, гнали повозки и кареты, в которых приехали сюда, улепетывая изо всех сил. Но смерть настигала их – земля разверзалась у них под ногами, грохот катящихся со скал камней сводил их с ума. Они били себя в грудь и вопили от ужаса. Кровь Его была на них! Уроженец этих мест и приезжий издалека, жрец и мирянин, нищий оборванец, саддукей, фарисей – все были равны в этой гонке. Если они взывали к Господу, разъяренная земля отвечала им ревом и уравнивала их между собой. Даже первосвященник и последний храмовый служка сравнялись по крайней мере в одном – кровь Назаретянина была на всех них!
Когда после распятия на небе снова воссияло солнце, стало видно, что на холме остались только мать Назаретянина, Его ученики, преданные Ему галилейские женщины и Бен-Гур со своими друзьями. У них не было времени разглядывать бегство толпы; воля небес настойчиво повелела им позаботиться о себе.
– Сядь здесь, – сказал Бен-Гур Есфири, устраивая ее на подножку отцовского кресла. – А теперь закрой глаза и постарайся не смотреть, но уповай на Господа и дух Того, Кто был столь жестоко убит.
