Льюис Уоллес - Бен-Гур
– Вы – из тех, кому я дал оружие, и вы согласились сражаться вместе со мной за свободу и Царя, Который должен явиться. Вы сейчас при оружии, и время для битвы пришло. Ступайте найдите наших братьев, скажите им, чтобы они вместе со мной были готовы освободить Назаретянина, когда его будут распинать. Поспешите же! Нет, еще минуту! Вы должны знать, что Назаретянин и есть тот самый Царь, и с Его смертью умрет свобода.
Галилеяне почтительно смотрели на него, но не двигались с места.
– Вы слышите меня? – спросил он.
Тогда один из них ответил:
– Сын Иуды, – они знали его под этим именем – сын Иуды, – заблуждаешься как раз ты, но не мы и не наши братья, пришедшие сюда с оружием. Назаретянин не Царь; Он не царь даже по своему характеру. Мы были рядом с Ним, когда Он входил в Иерусалим. Мы видели Его в Храме; Он подвел сам себя, и нас, и Израиль; пред Золотыми вратами Он повернулся спиной к Господу и отверг трон Давида. Он не Царь, и Галилея не с ним. Он умрет крестной смертью. Но услышь наши слова, о сын Иуды! Мы при оружии, и мы готовы обнажить мечи за нашу свободу. Готова к этому и вся Галилея. За нашу свободу, о сын Иуды, мы готовы сражаться и готовы стать рядом с тобой у креста на Голгофе!
Величайший час в жизни Бен-Гура наступил. Если бы он принял это предложение и произнес одно только слово, история могла бы пойти совсем другим путем. Но это была бы история, ведомая людьми, но не Богом, – нечто такое, чего никогда не было и никогда не будет. Смятение охватило его, он не знал, как ему поступить. Впоследствии, размышляя над всем случившимся, он приписал это смятение воле Назаретянина – Тот дал ему таким образом понять, что Его смерть была необходима для веры в воскресение, без чего христианство было бы пустой шелухой ореха. Смятение, охватившее его, лишило его способности решать; он стоял беспомощный – и даже безгласный. Закрыв лицо руками, он был оглушен конфликтом между его желанием, тем, что он считал нужным предпринять, и волей, которая неизмеримо превышала его волю.
– Пойдем же, мы ждем тебя, – в четвертый раз уже говорил ему Симонидис.
Словно разбуженный этими словами, он безвольно зашагал вслед за креслом и паланкином. Подобно Балтазару и его друзьям-мудрецам, некогда встретившимся в пустыне, высшая сила вела его своим путем.
Глава 10
Распятие
Когда все – Балтазар, Симонидис, Бен-Гур, Есфирь и двое оставшихся верными галилеян – добрались до места, где должна была совершиться казнь, оказалось, что привел их сюда Бен-Гур, шедший впереди всей группы. Он же, однако, не мог даже вспомнить, ни как они пробрались сквозь плотную массу возбужденных людей, ни как он нашел дорогу к этому месту, ни как узнал время, в которое казнь должна была свершиться. Он двигался абсолютно бессознательно, не видя и не слыша ничего вокруг, не осознавая того, что он делает. В подобном состоянии малое дитя, которому доводится стать свидетелем ужасного преступления, делает все от него зависящее, чтобы предотвратить его. Промысел Божий всегда выглядит странным для людей, как и те средства, которыми он воплощается в жизнь, чтобы стать потом предельно ясным для посвященных.
Наконец Бен-Гур остановился, остановились и следовавшие за ним люди. Ему показалось, что перед ним словно подняли громадный занавес, который до этого, окутывая, держал его в неком подобии сна наяву; к нему вернулась способность видеть все вокруг с полной ясностью и пониманием.
Они стояли на вершине невысокого холма, формой напоминавшего череп, пыльного, сухого и лишенного всякой растительности, за исключением нескольких чахлых кустиков иссопа[157]. Небольшое открытое пространство на вершине холма было ограничено живой стеной – цепочкой римских солдат, удерживавших напиравшую толпу. Командовавший ими центурион зорко следил за порядком. Бен-Гур со своими людьми стоял как раз перед линией оцепления, лицом на северо-запад. Холм этот носил древнее арамейское название Голгофа – по-латыни Калвария, что в переводе значило просто «череп».
Сейчас все пространство вокруг холма, насколько хватало взора, было сплошь заполнено людьми – здесь собралось три миллиона людей; три миллиона сердец учащенно бились, объятые страстным интересом к тому, что должно было свершиться на этом холме. Никого не интересовала судьба разбойников, мысли и чувства всех собравшихся занимал только Назаретянин, именно Он был предметом их ненависти или страха – Он, Который любил их всех и был готов принять за них страшную смерть на кресте.
Ближе к вершине холма, возвышаясь своей митрой над окружающей его свитой, стоял первосвященник Храма. Еще выше по склону холма, почти на его округлой вершине, словно специально для того, чтобы быть видным всем и отовсюду, стоял Назаретянин, ссутулившийся и страдающий, но безмолвный. Какой-то остряк из стражи, под стать короне на Его голове, дал Ему в руки тростинку в качестве скипетра.
Взоры всех собравшихся были направлены на Назаретянина. Похоже, вид его страданий тронул многих в толпе; Бен-Гур, во всяком случае, ощутил некую происшедшую в его чувствах перемену. Ощущение чего-то лучшего, чем самое лучшее в его жизни, – чего-то настолько лучшего, что давало слабому человеку силы превозмочь страдания духа и тела; что-то такое, что делало смерть желанной, – возможно, предчувствие другой жизни, более чистой, чем эта, – жизни духа, столь скоро воспринятой Балтазаром, начало зарождаться в его сознании все яснее и яснее, рождая понимание того, что миссия Назаретянина состояла в том, чтобы провести всех любящих Его сквозь преграды, туда, где Он основал свое царство. Тогда он услышал, или ему показалось, что он услышал, слова, словно родившиеся в воздухе или возникшие из почти забытого, произнесенные Назаретянином:
«Я есть Воскресение и Жизнь».
И слова эти звучали снова и снова, проникая в его сознание, освещая его светом и наполняя его своим новым значением. И как человек повторяет вопрос, чтобы понять его значение, Бен-Гур спросил, глядя на человека на холме, увенчанного терновым венцом: «Кто Воскресение? И кто Жизнь?»
«Я есть», – прозвучал в его мозгу ответ, словно произнесенный Тем, стоящим на холме, – прозвучал именно для него, потому что в этот миг он испытал чувство умиротворения, какого никогда еще не знал, – умиротворения, которое положило конец всем сомнениям и загадкам, стало началом веры, любви и ясного понимания.
И опять из этого призрачного состояния Бен-Гура вывел стук молотков. Всмотревшись, он увидел на вершине холма тех, кого раньше не замечал, – нескольких солдат и рабочих, возящихся с крестами. В земле уже были выкопаны глубокие ямы для установки крестов, и теперь рабочие приколачивали поперечины.
– Попросите их поспешить, – сказал первосвященник, обращаясь к центуриону. – Этот, – и он указал рукой на Назаретянина, – должен умереть до захода солнца и быть погребен, чтобы не осквернилась земля. Таков закон.
Один из солдат подошел к Назаретянину и с лучшими побуждениями предложил ему выпить что-то, но Тот, покачав головой, отверг протянутую Ему чашу. Тогда другой солдат снял с Его груди доску с надписью, которую рабочий тут же прибил к вершине креста – и все приготовления к казни были закончены.
– Кресты готовы, – доложил центурион первосвященнику, который кивнул головой и ответил:
– Богохульник будет первым. Сын Божий должен быть способен спасти себя. Посмотрим, так ли это.
Люди, которые могли видеть все этапы приготовления к казни и которые до этого оглашали пространство вокруг нетерпеливыми криками, на какое-то время затихли. Тишина эта, распространясь от первых рядов, вскоре охватила всю толпу. Наступал самый страшный момент – казнимые должны были быть пригвождены к крестам. Когда солдаты, назначенные для этого, подошли к Назаретянину, то самые жестокие из зрителей испытали благоговейный ужас. Уже после казни находились люди, рассказывавшие, что в этот момент порыв холодного воздуха заставил их задрожать.
– Какая вдруг наступила тишина! – сказала Есфирь, обнимая отца.
А тот, вспомнив муки, которые ему самому пришлось испытать, склонил голову и сидел, дрожа всем телом.
– Не смотри, Есфирь, не смотри, – сказал он вдруг. – Не знаю, но все, кто стоит здесь и смотрит – как невинные, так и виновные в этом, – могут быть прокляты навеки с этой самой минуты.
Балтазар упал на колени.
– Сын Гура, – все больше и больше возбуждаясь, проговорил Симонидис, – сын Гура, если Иегова не прострет над нами свою руку как можно скорее, Израиль погибнет – и мы все вместе с ним.
Бен-Гур спокойно ответил на это:
– Я пребывал в каком-то отрешенном состоянии, Симонидис, и мне было дано понять, для чего все это должно было свершиться и почему это сейчас свершается. Такова была воля Назаретянина – и воля Божья. Так что нам остается делать то же, что и египтянин, – молиться.
