Анатолий Карчмит - Рокоссовский. Терновый венец славы

— Зачем ты прилепил к носу волосы? — бесцеремонно спросил тот, глянув на незнакомца.

— Ну ты и любопытный, Костя, — рассмеялся Рокоссовский. — Любопытной Варваре нос оторвали.

— Усы гусара украшают, — улыбнулся Пономарев.

— Ты не гусар-р.

— Что, не похож? — спросил Пономарев.

— Нет, не похож, — серьезно ответил малыш и, забравшись к Рокоссовскому на колени, произнес: — Один мой дедушка гусар-р, больше никто.

— Ну ладно, гусар, — поцеловал внука маршал и опустил его на пол. — Иди гуляй.

Они зашли в кабинет и сели на диван.

Пономарев раньше близко не общался с Рокоссовским, но был наслышан о его эрудиции и поэтому тщательно обдумывал, с чего бы начать разговор, чтобы постепенно перейти к основному вопросу, ради которого он приехал сюда по личному заданию Хрущева.

— Константин Константинович, — начал он, — мой отдел занимается международным и коммунистическим движением, и мне было бы интересно и полезно выслушать ваше мнение о положении дел в Польской народной республике.

Они сидели за чаем и вели непринужденную беседу. Маршал подробно обрисовал ситуацию в Польше, высказал свои предположения о развитии ситуации в этой стране.

Рокоссовский протянул руку к термосу, налил в чашки крепкого чаю, вышел из-за стола и включил свет.

— Все, что вы рассказали относительно Польши, было очень интересно, — говорил неторопливо Пономарев. — А теперь мне хотелось бы затронуть другую тему.

— Я вас слушаю.

— Как вы знаете, Константин Константинович, наша партия развернула смелую, бескомпромиссную борьбу с культом личности Сталина. Мы хотим навсегда покончить с этой трагической полосой нашей истории.

— Как это можно сделать? — удивился маршал. — Насколько я понимаю, то, как мы живем, исправить можно, а то, как мы жили, — это уже достояние истории.

— Вы меня не так поняли, — сказал Пономарев после небольшой паузы. — Речь идет о том, что мы хотим развенчать сталинщину. — Он поднялся, заходил по кабинету и, не глядя на хозяина, будто убеждая самого себя, а не собеседника, заученно говорил то, что, видимо, повторял за последние месяцы десятки раз. — Сталин принес много вреда нашему народу. Вы об этом знаете не хуже меня. Я хочу остановиться лишь на одном вопросе, который касается и вас. Мы не можем забыть, что за несколько лет до войны с самым коварным врагом было уничтожено ядро командного состава Красной Армии. — Пономарев начал приводить цифры. — По нашим данным, было репрессировано: из пяти маршалов три, из двух комиссаров первого ранга два, из двенадцати командиров второго ранга двенадцать, из шести флагманов флота первого ранга шесть. Можно еще перечислять. — Пономарев остановился напротив Рокоссовского, который стоял у окна и, выпуская в форточку дым, курил. — Общее число репрессированных не поддается учету. Взять только корпусных командиров: перед войной их было двадцать восемь, а осталось в живых только три, в их числе и вы.

Рокоссовский с интересом наблюдал за Пономаревым и прикидывал: что ему от меня надо?

Пономарев сел на стул, отпил несколько глотков чаю, вытер платком усы.

— Есть ли в истории такой пример, чтобы в результате поражения были такие огромные потери высшего командного состава?

— Пожалуй, нет, — ответил Рокоссовский и сел за стол.

— Вот видите, что натворил диктатор в мирное время! — воскликнул Пономарев. — И это только одна сторона деятельности тирана.

«Зачем он мне говорит прописные истины», — подумал маршал. Его так и подмывало спросить: чем я могу быть вам полезен?

Вероятно, душевное состояние маршала отражалось у него на лице.

Поэтому Пономарев, уловив это, сказал:

— Зачем я вам все это говорю?

— Хотелось бы знать, — улыбнулся Рокоссовский.

— В нашей пропагандистской разоблачительной работе не хватает ярких выступлений в печати видных военачальников, подвергшихся репрессиям, — продолжал Пономарев. — Их живое слово, рассказ о том, что они испытали сами в те страшные годы, явились бы весомым подтверждением правоты нынешнего курса.

— Вы так считаете? — в глазах Рокоссовского появился озорной огонек.

— Никита Сергеевич Хрущев принадлежит к тем, кто считает вас одним из умных и талантливых полководцев нашей страны.

— Борис Александрович, — сказал Рокоссовский с досадой в голосе. — Извините, но мне не совсем приятно то, что вы говорите. Мне претит панегирический тон разговора. Я вас понял, но писать ничего не буду.

— Но это же просьба самого Генерального секретаря ЦК КПСС! — с возмущением в голосе произнес Пономарев. Он достал платок и вытер с лица пот.

— Вы сами культ личности создавали, сами его и расхлебывайте.

— Как это сами?

— Мне довелось присутствовать на чрезвычайном съезде Советов Российской Федерации в 1937 году, и я был свидетелем, как заискивающе рукоплескал Сталину Никита Сергеевич Хрущев. Он один из всех членов президиума в угаре подхалимажа изволил даже приседать. — Он вышел из-за стола и остановился посередине кабинета. — Не кажется ли вам, Борис Александрович, что вы удобряете почву для нового культа личности?

— Константин Константинович, о чем вы говорите?

— Вы меня прекрасно понимаете!

Пономарев подошел к открытой форточке, Рокоссовский, заложив руки за спину, прошелся по кабинету.

— Жаль, что вы отказались выступить со статьей в «Правде», — нарушил молчание Пономарев.

— Борис Александрович! Я — солдат! — произнес Рокоссовский, остановившись. — Сталин во время войны был Главнокомандующим. Под его руководством мы одержали Великую Победу. Командующие фронтами, я сужу по себе, не боялись перед ним отстаивать свою точку зрения. И надо отдать должное Сталину: когда он убеждался, что не прав, то менял свое мнение в пользу дела. По моему разумению, он был дальновидным стратегом. И если бы я сегодня, после его смерти, выступил против своего Верховного Главнокомандующего, я бы перестал себя уважать.

— Странная позиция, — произнес Пономарев. — Вот уж никогда не думал, что вы будете против разоблачения культа личности.

— Вы ошибаетесь. — Рокоссовский поднял взгляд на Пономарева. — Вы, политики, должны принять такие законы и создать такие социально-политические условия, чтобы страной управляли личности, призванные народом. — Он подошел к серванту, взял бутылку коньяка, коробку конфет, наполнил рюмки. — Надеюсь, вы меня поймете.

— Что делать, — проговорил Пономарев, поднимая рюмку. — Пусть этот разговор останется между нами. Хрущеву я сумею объяснить, почему вы отказались принять его предложение.

— Хорошо, хранить военную тайну я умею.

Зимой 1957 года Главный инспектор Советской Армии маршал Рокоссовский вернулся с Северного флота с инспекторской проверки. За всю свою жизнь он никогда не был на Крайнем Севере, и этот суровый край произвел на него огромное впечатление.

Уже прошло более десяти дней, а перед его глазами стояли в сиянии северной ночи белые снега, звенящая тишина и какие-то таинственные тени, соединяющие небо с землей. Поэтическая восторженность охватывала его, когда он вспоминал северное сияние, увиденное им в Североморске. Он восхищался моряками, которые несли службу в северных морях, их преданностью своей профессии.

Сегодня он сидел в кабинете Министерства обороны, готовился к докладу министру о результатах проверки флота, корректировал предложения по совершенствованию боевой выучки моряков и улучшению их быта.

На следующий день у него состоялась встреча с министром обороны. Жуков нашел в предложениях по результатам проверки целый ряд принципиальных проблем и обещал рассмотреть их на Военном Совете Министерства обороны.

После доклада Жуков осторожно спросил:

— Мне доложили, что ты выступал на научной конференции в Академии Генерального штаба?

— Да, выступал, — ответил Рокоссовский.

Как раз в это время разоблачение культа личности набрало самые высокие обороты, и десять сталинских ударов в Великой Отечественной войне, о которых так трубила военная наука, понемногу, незаметно стали приписываться маршалу Жукову, затмив тем самым вклад в Победу других полководцев, в том числе и Сталина.

Рокоссовский пользовался огромным авторитетом в научных кругах, его часто приглашали на разного рода встречи, конференции, где он откровенно высказывал свою точку зрения на многие вопросы войны.

— Говорят, ты там на Жукова катил бочку, — министр устремил колючие глаза на Рокоссовского.

— Я не на Жукова катил бочку, а на военную прессу, которая часто искажает факты и тем самым переписывает историю войны. К примеру, пишет о том, чего не было в первые дни сражений.

— Ну и чего не было в первые дни сражений? — загадочно спросил Жуков.