А. Сахаров (редактор) - Екатерина Великая (Том 2)
– Мне трудно отвечать. Я благодарен… Очень. Но простите: по силе наших законов уступить не могу! Если не народ, так дворянство восстанет против нарушения древних королевских прав… Одно готов обещать… Вот скоро в день моего совершеннолетия соберутся Генеральные штаты. В их власти менять основные законы страны… Больше ни у кого! И я буду сам просить… Прямо скажу: я люблю княжну, как умею… И хочу видеть её своей женой… Я буду хлопотать. Уверен, что депутаты не откажут в первой просьбе своему королю… И тогда… без волнений, без мятежа, возможного в противном случае, я предоставлю полную свободу моей будущей жене, пришлю почётных послов за королевой Швеции.
– Вы опасаетесь даже волнений, мятежа? Положим, правда… Враги у вас есть… Опасные, очень близкие к вам… По совести должна сказать, что опасаться вы должны. Да же – родного дяди… Это – между нами, правда, сир?
– О, ваше величество, клянусь…
– Не надо. Я верю… Но усмирить мятеж – легко… Что ещё там за Генеральные штаты… Якобинство! Мартинизм. Помните господин Густав – вы король Божьей милостью, силой меча и векового наследия. И непристойно вам гнуть голову перед чернью, как я не гну своей старой головы перед тёмной толпой.
Едва удержался юноша указать самодержавной повелительнице, что только желанием угодить своему народу и вызвала она тяжёлый разлад, который силой войск собирается уладить теперь. Но он сказал только:
– Это возможно, согласен, ваше величество. Но как я введу чужие полки в родной дом? Как поведу их против своего народа? Простите, я понимаю – желание добра для меня подсказало вашему величеству такую мысль. Но я присягал законам моей страны. И что бы там ни случилось, останусь им верен! Король должен свято соблюдать не только присягу, данную им, но и каждое своё обещание, или не давать его. Конечно, государыня, вы сами так думали и поступали всегда. Могу ли я, едва вступя на трон, поступить иначе?
Горькая ирония прозвучала в последних словах короля, хотя юноша не желал обидеть старой измученной женщины-императрицы, так часто и явно менявшей свои слова и нарушавшей обещания.
Екатерина видела, что король не намеренно бросил ей в лицо острый укор, но поняла, что дальше им не о чем говорить. Сделав знак Зубову который, заслыша повышенный тон речей короля, уже стоял тут близко, настороже, императрица оперлась на руку фаворита, величаво кивнула головой королю его шведам и вышла из покоя, не говоря ни слова.
* * *Прошло всего пять дней после несостоявшегося обручения.
Как ни перемогалась государыня, справиться легко с собою и со своим недугом не могла. С каждым днём всё мучительнее ей было думать, что юноша, принятый ею, как самый близкий человек, видевший с её стороны искренние проявления расположения и дружбы, так унизил и оскорбил её, окружённую глубоким, заслуженным после многих лет уважением не только дома, но и за пределами империи…
И эта обида, душевная тревога, которая овладела императрицей, усиливала её слабость, её телесную хворь.
Правда, Роджерсон указывал ещё на одну причину нездоровья.
На ногах у государыни открылись было язвы, следствие застарелого недуга. Выделения этих язв помогали телу очищаться от всех нездоровых начал. Но Екатерине хотелось от них избавиться.
На помощь пришёл грек Ламбро-Кацциони. Прежде – корсар, потом – волонтёр русских войск, помогавший флоту в борьбе с турецкими галерами, он очутился при дворе не то шутом Екатерины, не то прихвостнем фаворита, но «своим человеком».
Узнав от Зубова о больных ногах государыни, он уверил что язвы закроются, стоит лишь брать ножные ванны из холодной морской воды.
Опыт удался, язвы закрылись. Но теперь усилились приливы крови к голове, которые особенно беспокоили Роджерсона. Но на все доводы англичанина Екатерина упрямо отвечала:
– Всё пустое. Вам неприятно, что нашёлся ещё человек, кое-что понимающий в медицине… Он мне помог. Не нападайте на бедного грека… Помогите и мне так же скоро и хорошо. Вот я вам скажу спасибо.
Таким образом, много причин влияло на волю и на тело государыни, причиняя ей страдания, лишая возможности силой духа преодолеть недуг.
Печальная, полная тяжёлых предчувствий, часами лежала на своём любимом канапе Екатерина, и картины, одна мрачнее другой, проносились перед утомлённым взором старой правительницы…
Теперь, при её жизни – началась полоса неудач… Что же будет, когда её не станет, когда взойдёт на трон этот несчастный, больной умом, искалеченный духом человек, её родной сын, но такой далёкий, чужой для Екатерины?
– Нет, быть того не должно, и не будет!
Придя к такому решению, императрица обратилась к своей шутихе, Матрёне Даниловне, которая, сидя у ног больной, сюсюкала торопливо, передавая все толки и сплетни, ходящие по городу после отменённого обручения:
– Ну, спасибо, Даниловна. Целый ворох вестей нанесла. Ступай пока с Богом, Захара кликни сюда…
Шутиха ушла, явился камердинер.
– Если Александр у себя, ко мне попроси его высочество… Да свет мне в глаза… Передвинь канделябру… Так… Иди…
Встревоженный необычным приглашением в неурочное время, быстро явился Александр.
Он чувствовал, что сердце сильно билось у него в груди, уши горели, кровь прилила к щекам.
Даже бабушка обратила внимание на это.
– Я спешил к вам, дорогая бабушка, оттого, должно быть, и раскраснелся… Как изволите себя чувствовать нынче?
Спрашивает и сам вглядывается в бабушку.
Лицо её в тени, только на белые красивые руки падает свет.
Руки эти, всегда деятельные, теперь беспомощно лежат вдоль тела. Особенно мёртвенный вид имеет левая рука, недавно поражённая ударом… Глядит на неё внук, кровь отливает от лица, от головы. Ему становится не по себе… Но юный князь старается не показать больной государыне своей тревоги. Глаза его смотрят ясно, прямо в потускнелые глаза бабушки. Губы пытаются изобразить почтительно-радостную улыбку:
– Сдаётся, лучше вам нынче, благодарение Господу… Как это приятно.
– Лучше, ты думаешь, мой друг? Ну, пусть так… Теперь так много надо силы… Хотя бы на краткое время… Устроить всё… А там…
– Бабушка… ваше величество!..
– Пустое! Что тревожишь себя, моё дитя? Слава Богу, пожила на свете… Всего узнала – дурного и хорошего. Пора и честь знать… Вон и то… не только чужие, свои твердят: чужой-де век живу, ихний заедаю…
– Ваше величество, неужели вы полагаете, может кто подумать?.. Кто бы посмел…
– Ах, дитя моё, а ты думаешь, я поверю, будто не знаешь, о ком мои слова… Я не желаю ставить тебя судьёй между отцом и бабкой… Боже сохрани. Но теперь такая минута пришла, что об этом поговорить надо и… всё дело порешить. Ты не мальчик уже… Сам видеть можешь и понимать…
Видит и понимает Александр. Но цветные круги, огненные искры замелькали у него в глазах… Он давно ожидал… и окружающие, близкие к нему люди говорили о том… И сама Екатерина не стесняясь толковала со многими о важном деле, которое даже не тайна и для широкой публики столицы… Об этом говорят и по царству…
Не сына, внука желает видеть после себя на троне императрица. По «праву, воли монаршей», по существующему основному закону империи, государыня вправе сама назначить, кому занять престол после её смерти. Но не думал внук, что это так скоро придётся обсуждать, что ему придётся принять участие в решении.
Многое унаследовал он от бабушки. В том числе и боязнь всяких решительных объяснений, желание отдалить насколько возможно неприятную минуту, если бы даже наступление её было неизбежно само по себе.
– Лучше позже, чем раньше совершится неприятное.
А тут ещё и опасное грозит…
Александр знает характер отца, бешеный, неукротимый…
Только перед Екатериной, как перед матерью, как перед всевластной государыней смиряется он, да и то не всегда… А если сын станет ему поперёк пути?.. Павел не остановится перед самыми решительными средствами, опираясь на своё положение, на свой авторитет отца и старшего в роде…
Словом, к полузабытой, но такой тяжёлой Ропшинской трагедии грозит примешаться новая…
А юный князь совсем не любитель трагедий, особенно в собственной жизни. Но он знает и бабушку. Она так мягка, так уступчива, податлива на желания её окружающих, пока это не противоречит её собственным желаниям и планам. Если же что решила, то сумеет довести дело до конца, не стесняясь никакой жертвой, прибегая к самым решительным мерам.
Хорошо это знает Александр. Видит, что решительная минута настала. И неодолимый, отчасти физический страх овладевает юным князем. Лёгкая бледность покрывает пылавшее раньше лицо. Капли пота выступают на висках, на лбу. Императрица замечает, что происходит с ним, но не показывает виду и ласково продолжает:
– Скажи, мой друг, за эти дни мама, ничего не говорила тебе особенно важного… Что бы касалось именно тебя? Может быть, по секрету? Ничего, скажи. Я тебя не выдам, верь мне. Знаешь, никто, даже мать и отец, не любит тебя сильнее, чем твоя старая бабушка. Помнишь, как мы дружно жили с тобою… столько лет. Пока ты старше не стал… не женился… Теперь, правда, и отец отымает у тебя немало времени, муштрует. Из наследника трона капрала какого-то, право, сделать желает… Лучшего нет на уме у его высочества… Бог с ним… Но мы с тобой можем столковаться прямо, откровенно, не правда ли?.. Особенно в таких важных вещах, которые сейчас обсудить надо…
