Станислав Десятсков - Персонных дел мастер
— Сдвинуть меня, малец, захотел, ха! Да ты скажи спасибо, что я сам тебя за пояс не заткнул, пожалел твою бледность! — насмешничал Кирилыч. Но, глянув на своего крестника повнимательнее, вдруг забеспокоился: — А ты, Ромка, сам, случаем, не из гошпиталя?
— Было дело! — махнул Роман рукой, но объяснить не успел, поскольку тем часом церковная служба закончилась и прихожане повалили из церкви. И здесь Роман тотчас определил, отчего это Кирилыч застрял вдруг в Новгороде. Рядом с теткой Глафирой гордо выступала закутанная в черный вдовий платок купчиха гренадерского роста. Груди из-под платья вдовицы выпирали, что два бастиона, но лицо было миловидным, округлым, с насмешливыми зелеными, кошачьим;и немного, глазами и сладкой ямочкой на подбородке.
— Она?..— заговорщически спросил Роман и по тому, как в полный столбняк впал Кирилыч, понял, что спрашивать было без надобности. И вот тут странное дело: ежели старшего брата Никиту, в свой час, тетка Глафира сразу не спознала, то Роману даже и объясняться не пришлось: тетка держала его уже в своих родственных объятиях.
— Сокол ты наш ясный! Племянничек ты мой любимый! — пела она намеренно громко, дабы все любопытные уличанские бабы ведали, что сей важный офицер с денщиком не кто иной, как ее племянник Ромка. Ну а после теткиных объятий Роман оказался в стальных объятиях ее мужа — кузнеца, а дале стали подходить сыновья Евдокима с женами и детками. Словом, вышел как бы полковой смотр фамилии Корневых! А в конце смотра случилось то, чего, не признаваясь еще себе в том, давно поджидал Роман,— тетка представила ему и красавицу купчиху.
— Соседушка наша новая, Евдокия Петровна, вдова купца Григория Петровича Мелентьева, что по всему городу рыбные лавки и лари держал. Чай, помнишь?
Роман обернулся и совсем рядом увидел смеющиеся кошачьи глаза, крупный алый рот и ямочку на подбородке.
А нельзя ли спроведать, что за чин-званье у господина офицера? — сладко, но не без насмешки пропела вдова.
«Вдовица-то что твой генерал-инспектор!» — хохотнул про себя Роман. И еще подумал, что голос у Дуни теплый, грудной, очень приятный голос.
- Ротмистр он, орел наш, эскадроном в лейб-регименте у светлейшего князя Меншикова командует! — степенно стал было разъяснять Кирилыч, но Роман дернул плечом, молвил не без надменности:
— Бери выше, вахмистр!
Как, неужто майор аль подполковник? — растерялся Кирилыч, но Роман прищелкнул шпорами, сорвав треуголку, почтительно наклонил голову, тряхнув буклями модного парика, купленного еще в Копенгагене, и по всей форме представился вдовице:
Полковник Новгородского драгунского Роман Корнев!
Родня ахнула, а Кирилыч аж подскочил:
Как, ты и есть тот самый новый полковник, которого здесь поджидают? — И по тому, как денщик Васька презрительно ухмыльнулся, Кирилыч понял: он самый! И тотчас в нем проснулся прежний верный вахмистр, и, подскочив к Роману, он стал докладывать ему,словно по команде, что полк ныне стоит совсем рядом, на Синем лугу, в палатках, и что временно командует им ротмистр Петька Удальцов, бывший бартеневский адъютант. — Господин адъютант вместе со мной в гошпитале обретался, а как узнал, что формируют опять новгородских драгун, так и возвернулся в кавалерию. И то сказать, надоело служить в пехоте, тянет в седло... — рассеянно слышал Роман рапорт верного Кирилыча, а сам чувствовал, что совсем ослеплен изумрудным блеском смеющихся кошачьих глаз новгородской красавицы.
— А почто же вы так бледны, господин полковник? — промурлыкала она. В отличие от охающей в восхищении корневской родни ее, похоже, совсем не удивил столь важный чин, она просто приняла его яко должное.
— И то сказать — почто? — слабо улыбнулся Роман. И, обращаясь как бы к Кирилычу, пояснил: — Я ведь забыл тебе сказать, вахмистр, что тоже с полгода в гошпитале обретался. Токмо гошпиталь тот королевский, в датской земле, в граде Копенгагене...
— Гошпиталь, он везде гошпиталь! — улыбнулась вдовица.— И вам самое время не полком ныне командовать, а отдохнуть с дальней дороги! Так ведь, тетка Глаша?
— Так, так! — засуетилась тетка.— Пойдем-ка к нам, племянничек, мы тебе и баньку стопим, и постельку взобьем!
— У вас, почитаю, тесно, тетушка! — замурлыкала вдруг купчиха,— Скоро и Алексаша с лазарета придет, и Марьюшка заявится. А господину полковнику после гошпиталя и долгой дороги тишина и покой потребны. Чаю, не супротив будете, коли приглашу я воина на постой. Дом-то у меня большой, а пустой! — верхним, каким-то горловым голосом пела вдовица, и Роман вдруг решил про себя: «А что же, может, и впрямь заслужил я отдых после Прута и Голштинии? Оно, конечно, Кирилыч расстроится сим афронтом, но, по всему видно, вдовица на его удочку николи не клюнет. А я рыбак веселый, удачливый!» И неожиданно для всех Роман охотно принял предложение вдовицы и скоро входил уже в большой дом, боле похожий на старинный боярский терем, который купец Мелентьев соорудил как раз напротив дома тетки Глафиры.
Вечером вся родня собралась у тетки Глафиры послушать «своего полковника» про дальние походы и заморские страны.
Роман говорил много и ярко, потому как все время видел перед собой изумрудные смеющиеся глаза Дуни — так попросту, не стесняясь гостей, просила ее называть вдовица. Она села супротив него в новом нарядном немецком платье, купленном, должно быть, в Петербурге, и теперь, когда сняла строгий вдовий платок и рыжие пышные волосы рассыпались по белоснежным плечам, Роман ахнул: «А вдовица-то совсем молодица! Лет двадцать, не бо-ле! И никакой она не гренадер — стан гибкий, походка легкий! А каков голос!» И впрямь, когда все немного захмелели от Евдокимова угощения и Дуня повела песню, ее голос точно вырвался из тесной избы на бескрайние заливные луга.
К полуночи вернулся со службы младший сынок Глафиры Алексашка — служил он уже три года учеником немца-аптекаря. Узнав, что дядя Роман полковник, сразу стал проситься к нему в полк.
- Что, надоело в гошпитале служить? — спросил Роман. И дружески положил руку на плечо: — Я тебя понимаю, племяш. У меня, сказать по правде, все дни, что провел в датской столице, был сплошной лазарет. И все время хотелось взглянуть, что же за стенами того королевского гошпиталя деется!
- Вот и мне хочется, дяденька, выйти за те стены, походить по белу свету, взглянуть на страны заморские! Браток-то ваш, Никита, и ныне там обретается?
- Да уж, и мы наслышаны, что он офицерскую свою должность отставил и нонче в Италии на государев кошт какую-то там живописную науку постигает,— сердито поджала губы тетка Глафира, которой совсем не понравились все эти бредни ее младшенького о заморских походах.
- Выпьем за Никиту! — пьяно предложил сердитый Кирилыч.— Он тебе, Ромка, хоть ты теперь и полковник, все одно старший брат!
На Никиту Роман выпил охотно, а потом полез с просьбой и захмелевший Евдоким:
- Возьми моего меньшого в службу, господин полковник. У тебя в полку все одно лекаря нет!
Не пущу! — закричала вдруг тетка Глафира, загораживая юбками своего Алексашку. Тот вспыхнул, вскочил, убежал в горницу.
- Ну, тут вы сами разберитесь, идти вьюноше аль не идти в полк! — Роман поднялся из-за стола.— Однако скажу: чин полкового лекаря — офицерский чин! Да и не все такому молодцу за материнскими юбками скрываться. Так что думайте! — И Роман направился к дверям, грузно опираясь на плечо вдовицы.
«Хорошо, когда такой гренадер рядом, надежно...» — пьяно подумал он и здесь сообразил, что крепко-таки опьянел. Впрочем, у дверей Роман выпрямился, любезно взял под локоток Дуню-хозяюшку и твердым шагом двинулся через улицу в ее терем.
Он помнил еще, как взошел на крыльцо, а дале словно провалился в темную яму. Правда, сквозь тяжелый сон слышал какие-то спорящие голоса (то рвался к Дуне пьяный Кирилыч, и верный Васька давал ему отпор), а потом чьи-то ласковые руки раздели его и уложили в постель.
Вынырнул он из темноты столь же внезапно оттого, что кто-то скользнул к нему под одеяло и холодные женские ноги переплелись с его ногами, Дуня сама попросила: «Погрей!» И дале была давно забытая в гошпиталях и походах женская ласка.
Забылся он снова только перед рассветом, а проснулся оттого, что комната была залита светом и солнечный луч весело дрожал на дорогом персидском ковре, которым была завешена бревенчатая стена, обшитая тесом. И таким же светлым и радостным, как этот солнечный луч, был Дуняшин голос, которым она звала его к завтраку.
За завтраком пили на петербургский манер черный густой кофе, и Дуня спрашивала смело, не таясь и с некоторой обидой:
— Что сам-то не пришел, я ведь ждала?
— А я Кирилыча испужался, ревнив старый черт! — рассмеялся Роман.
— Да ну его, дурня! Я же ему в дочки гожусь, а он туда же — жених! С меня того хватит, что я за своим Гришкой натерпелась. Два года после венца одни муки да побои!
