Наоми Френкель - Дети
– Все мы виноваты, – говорит садовник, обращаясь ко всем в комнате.
На втором окне опускаются жалюзи, и дед приказывает:
– Опустите все жалюзи. Пришла ночь, и все же опустите все жалюзи!
Когда все жалюзи в комнате деда опустились, он обратился к садовнику:
– Сделай это по всему дому. Закрой входную дверь, и не только на замок, но и на засов. Слышишь, на засов.
Тяжелый железный засов, висящий сбоку от входной двери, служил в давние дни бывших хозяев-аристократов. Затем поставили замок, и засов остался, как память старому стилю, ибо очень подходил к дубовой обшивке стен и рогам висящих чучел оленей.
Фрида пошла вместе с садовником, помочь ему запереть двери. Сначала заперли на ключ. Затем общими усилиями взялись за тяжелый засов. Медленно сдвигали его с места с раскрасневшимися от напряжения лицами, и старые их мышцы боролись с его тяжестью.
– Хопла! – Еще, последний раз, Фрида.– Хопла!
И засов закрыл дом аристократов, купленный дедом.
* * *На заброшенную ферму весть о Гитлере принесла Гильдегард. В тот час последние блики дня уходили за грань заснеженных холмов. Животные ревели: не подали еду во время. Коротышка Биби, глухой Клаус и Шпац из Нюрнберга занимались погребением подохшего осла.
– Боже мой, – лила слезы Биби, как обычно, при этой церемонии, – только пару часов назад издавал рев, и вот уже – мертв.
– Гитлер – глава правительства! Не слышали? – послышался голос со стороны крутой скалы.
Это был голос Гильдегард, раздавшийся до того, как она возникла в поле зрения.
В панике осел был сброшен в яму. Шпац только что закончил собирать мотыгой комья земли, засыпая яму. Он застыл с широко раскрытыми глазами.
– Хватит возиться с мертвым ослом, – Гильдегард вырвала из рук Шпаца мотыгу и далеко отшвырнула ее, – собирайся в дорогу!
Шпац не шелохнулся. Одна рука его ерошила шевелюру, другая подтягивала штаны.
– Но чего это ему собираться в дорогу? – с жалостью спросила Биби. Она еще не видела Шпаца таким несчастным в момент похорон. – Именно, он там нужен, по всех этих воплях радости? Оставь его, Гильдегард и без него там будет достаточно празднующих людей.
– Езжай! Езжай! – продолжала кричать Гильдегард, – нельзя терять подвернувшийся случай. – Он сделал усилия сдвинуть ноги с места, поскользнулся на ошметках льда, упал, поднялся, пошел, и голос ее преследовал его. – Машина моя во дворе! Алло! Ты меня слышишь? Ключи я оставила в машине.
Не помылся, рваные одежды спрятал под пальто. Дрожащими руками пытался завести машину.
Около Чертова озера остановился. Озеро замерзло. Лед хрустальным покровом замкнулся над жилищем чистейшей души принцессы. Деревья, как хладнокровные часовые, охраняли ее тюрьму. Он открыл окно машины, чтобы прислушаться к звукам и шорохам, которые, быть может, донесутся до него от закованной в лед принцессы, которая приготовила для него во льду кусок мела, брошенный им ей в один из дней прошедшего лета.
– Острый кусок мела – начертать им навечно на скале дату, когда Адольф Гитлер взял власть над страной.
«В город! – Шпац завел машину. – В город. Надо торопиться – спасать Аполлона, еврейского куплетиста, сидящего в застенках. Не терять подвернувшийся случай».
– Но где я найду Бено, поэта Бено?
В огромном здании правительственного дворца все окна были темны, стекла покрыты пленкой льда, кроме одного окна, из которого шел ослепительный свет. В прямоугольнике окна белело, как мел, лицо, на котором чернели усики и глаза. Темные глаза не двигались, устремленные в одну точку, словно старались ее загипнотизировать. Шпац на тротуаре с противоположной стороны улицы тонет в людской массе, но ему кажется, что глаза человека в окне устремлены на него. Где здесь Бено? – борется он бормотанием с этим гипнотизирующим взглядом и белым лицом.
– Хайль Гитлер! – несется массовый рев.
На тротуаре толкутся множества людей. Противники, поклонники, любопытствующие. Шпац из Нюрнберга между ними. Головы, головы, и над ними, в окне, темные гипнотизирующие глаза. Факельное шествие. Языки огня пылают в ночной мгле. Процессия останавливается под окном, факелы тянутся к вождю. В окне пунцовеет бледное лицо, покрывается возбуждением и хмуростью, и ореол пламени добавляет темноту его глазам. Они преследуют Шпаца, только его, среди всех только его.
– Да здравствует вождь! Германский вождь германского народа! Да здравствует Адольф Гитлер!
– Поднять руки! Все поднимают вверх руки! – приказ, неведомо кем поданный, режет по живому. Руки перед ним, руки сзади, слева, справа. И все – в сторону лица в окне, белого, безмолвного, окаменевшего. Но рука машет, в ней сила. Она обращается к множествам на тротуарах. Она тоже взметена.
– Хайль Гитлер!
«Глупо искать здесь Бено».
– Иисусе Христе! Я дожила до этого мига! До этого великого мига! – рыдает от счастья женщина за спиной Шпаца, который пытается сбежать из толпы, пробиться локтями, движимыми «силой отчаяния». Добрался до конца тротуара. Вокруг шаги марширующих колонн, флаги – берлинский бело-красный, и нацистский – черный, со свастикой.
– Черный, белый и красный – это наш флаг! – разливается песня по шоссе и тротуарам.
«Словно природа и событие объединились в эту ночь».
– Хайль Гитлер!
«Здесь Бено не найти», – продолжал Шпац цедить слова перед белым лицом в окне.
– Макс, – провозглашает женский голос, – если у нас родится сын, я назову его Адольфом.
Переступание ног, толкотня, расталкивание. Парни несут черно-белые флаги, и на каждом большими буквами имена погибших за дело Гитлера.
– Смирно! Отдать честь и уважение погибшим! Прижать руки к бедрам!
Шпац прячется за спиной человека, стоящего перед ним.
«Мы погибаем во имя Гитлера», – поют парни на шоссе.
«Не найти здесь Бено, надо оставить это дело, отставить!»
– Еврейская свинья. Мы научим тебя, как стоять здесь и не поднимать руки. Ты получишь урок.
– Кровь! – с ужасом закричал ребенок. – Мама, у него течет кровь.
– Тихо, Францхен, это ничего. Не смотри туда. Смотри на окно. На Адольфа Гитлера, Францхен.
Конский топот на шоссе. Полицейские приближаются к месту драки. Во главе всадников, на белом коне, видит Шпац офицера полиции Эмиля Рифке. Это первый раз он выступает открыто, со свастикой на груди. Хлыст в его руках со свистом рассекает воздух. Людская масса замирает и подтягивается на тротуарах. Мужчина, истекающий кровью, больше не виден. Толпа поглотила и увела его. Эмиль Рифке гарцует на белом коне перед публикой. «Разнесем черепа евреев – порождений дьявола», – гремит оркестр, и Эмиль Рифке плывет на волне этих звуков:
Раздавим евреев бесовское семя,Нам души овеет великое время!И воздух отчизны станет свежей,Когда кровь их прольется с наших ножей!
– Я подстерегу Бено, – скрипит зубами Шпац, – еще этой ночью, которая все еще впереди, я поймаю его, не отступлю, – и расталкивает локтями плотную массу людей.
– Хайль Гитлер! Хайль Гитлер! – преследует его рев тысяч и тысяч глоток.
* * *Дом Бено находится в дальнем пригороде. Это небольшая вилла, скрытая между высокими соснами. Окна темны. Шпац прячется под стеклянным навесом над входной запертой дверью, прижавшись к ней спиной. На крыше дома – красный флаг с черной свастикой. Большое полощущее полотнище флага создает единственный звук, нарушающий безмолвие светлой ночи. Ночная птица покрикивает между ветвей в саду, и Шпац ведет немой диалог с птицей. Он спрашивает, и он же отвечает на ее крики.
– Папа и мама тоже тянут ваши руки вверх в честь нового вождя?
Птичий крик.
– Там, в Нюрнберге, дворец царя Барбароссы горит в ночи?
Птичий крик.
– Что делать? Ну, что делать?
Еще один хриплый крик, и птица замолкает. Теперь скрипят шины остановившегося автомобиля, и ворота издают скрип, раскрываясь. Слышен женский смех. Лидер Бено собственной персоной , рядом с красивой блондинкой Эвой. Оба в форме.
– Ты! – вскрикивает Бено при виде Шпаца, выходящего из-под стеклянной крыши над входной дверью. – Что ты здесь ищешь?
– Тебя.
– Именно, ночью?
– Именно ночью.
– Нет у меня времени. Мы случайно вернулись, потому что Эва хочет освежиться. Мы сейчас же уезжаем.
– Достаточно нескольких минут твоего времени, Бено.
– Как ты выглядишь? – ужасается Бено, глядя на Шпаца в передней. – Как ты в таком виде появляешься среди людей?
Шпац видит себя в большом зеркале – в рваной одежде, с измазанным лицом.
– Извиняюсь, – застегивает Шпац пуговицы на остатках пиджака, – я приехал к тебе с погребения осла.
– Кончай свои шутки.
– Это не шутка, Бено. Я приехал с фермы животных, и мы там хоронили осла.
– Чего ты так торопился?
Мягкий круглый подбородок Бено затянут кожаным пояском головного убора, от чего лицо его теряет мягкость.
– Присядем, Бено, и я тебе расскажу.
