Нил Стивенсон - Смешенье
Элеонору вызвали в Дрезден на похороны супруга, а после того, как матрас и простыни больной сожгли на берегу Эльбы, и корки сошли, явив взглядам её новое лицо, Каролина и Аделаида вернулись из Лейпцига вместе с большей частью Элизиной свиты. Вот и все события четвёртой недели. В пятую и шестую Элиза набиралась сил. Оспа, судя по ощущениям, сотворила с её внутренностями то же, что с поясницей, и это затрудняло еду, переваривание и облегчение. Даже если бы она выскочила из болезни, как резиновый мячик, всё равно пришлось бы ждать, пока сошьют новые платья, поуже, на исхудавшую фигуру, со стоячими воротниками и длинными манжетами, чтобы скрыть изуродованные участки кожи. Однако позавчера она вдруг поймала себя на том, что тяготится бездельем. Вчерашний день был посвящен составлению планов. Сегодня утром Элиза выехала из вдовьего дома с небольшим кортежем наёмных экипажей. В последний миг она решила прихватить с собой Каролину (чтобы развязать руки Элеоноре, целиком занятой обустройством вдовьего быта) и Аделаиду (которая в отсутствии Каролины становилась невыносимо капризной).
– О каком вашем начинании пишет капитан Бар? – спросила Каролина.
– Долго объяснять! – сказала Элиза. – Да и не нужно, вы и без того поймёте суть, а именно, что капитан Бар, обычно самый решительный, самый безжалостный человек на земле, не может выбрать, отправиться ему в Дьепп или Гавр, и считает нужным написать мне в Гамбург. Если бы я сидела дома за вязанием или каргами, он, поверьте, не чувствовал бы за собой такого обязательства; однако я в пути, я неизвестная величина в уравнении…
– Которое ему потому труднее распутать! – воскликнула Каролина. – Дядя Готфрид учил меня решать такие задачки при помощи своего изобретения, которое он назвал матрицами.
– Тогда вы знаете больше, чем я, – проговорила Элиза, не в первый раз чувствуя лёгкую зависть к девочке. – А теперь вы сможете показать свои умения вашему наставнику.
– Дядя Готфрид здесь?
Карета остановилась. Элиза сама открыла дверцу и при помощи лакея выбралась наружу. Каролина выпрыгнула следом, коса и юбка еле поспевали за нею.
Они стояли на площади перед открытой церковной дверью, откуда доносились звуки органа. Неподалёку была главная площадь с высокой ратушей и расходящимися звездой торговыми улицами. Элиза несколько раз медленно обернулась вокруг своей оси, но лицо её выражало не удивление, а растерянность, как будто она заметила какой-то подвох.
– Он такой маленький! – воскликнула Элиза.
– Живи вы в Прецше, он бы показался вам преогромным!
– Ой, но когда мы были здесь первый раз – десять лет назад, почти день в день, – мы пришли сюда из лачуги в горах, и он показался мне невероятно большим!
– Кто «мы»?
– Не важно… однако забавно, как работает мысль. Я воображала Лейпциг огромным городом, с богатыми торговыми домами, по как поглядишь… многие амстердамские и лондонские купцы могли бы купить весь Лейпциг и спрятать себе в карман!
– Может, вам стоит его купить! – пошутила Каролина.
– Может, я его уже и купила. – Элиза помедлила, сморгнула и выдохнула, словно избавляясь от старых воспоминаний и непомерно раздутых фантазий, затем пристально огляделась. – Мне надо отправиться по делам и оставить вас на несколько часов. Идёмте.
Она провела Каролину в пустую церковь. На органе кто-то просто упражнялся – не очень умело, потому что то и дело допускал ошибки, останавливался и пытался снова поймать ритм.
Церковь- Николаикирхе – была не мрачная и не угрюмая. Полукруглый свод поддерживали высокие ребристые колонны, но не дорического, ионического, коринфского или какого-нибудь ещё архитектурного ордера. Их капители изображали огромные торчащие снопы пальмовых листьев. Свод, расчерченный полосами света из высоких окон, стремительно низвергался к пукам светло-зелёных ваий, из которых гроздьями выглядывали плоды. Алтарная_загородка изгибалась широким разомкнутым полукругом, словно две руки, тянущиеся обнять молящихся. Купель походила на золотой кубок. За нею широкие ступени вели к алтарю, над которым висел серебряный Христос, За окнами отделанного серым и малиновым мрамором алтарного пространства вздрагивали на ветру цветущие липы. Рисунок мрамора наводил на мысль о стремительных завихрениях – речных порогах или молниях в смятении грозовых туч, – застывших и усмирённых. Как во взгляде, согласно которому, узнав положение и скорость каждой частицы во Вселенной на какой-либо момент времени, вы бы узнали всё – стали Богом. Балкончик над входом занимал орган – серебристые трубы в белом романском корпусе, обильно украшенном резными лилиями и пальмовыми ветвями. За консолью сгорбился человек в огромном парике и камзоле, расшитом сотнями крошечных цветочков. Старик в университетской мантии стоял рядом, с любопытством поглядывая сверху вниз на Элизу, Каролину и небольшую толпу, образовавшуюся в проходе между скамьями. Аделаида, проснувшись от того, что карета остановилась, побежала за матерью, а за Аделаидой бросились няньки и Элизины телохранители, которым было приказано на враждебной лейпцигской территории ни на мгновение не спускать с девочки глаз. Органист заметил всё это, оторвал руки от мануала, и гортанное пение труб смолкло, оставив в неподвижном воздухе церкви лишь слабое шипение клапанов да пыхтение двух пухлощёких школьников, поставленных качать мехи. Элиза зааплодировала; Каролина, узнав органиста, последовала её примеру.
– Сударыня. Сударыня, – сказал Готфрид Вильгельм фон Лейбниц Каролине и Элизе соответственно, потом Аделаиде: – Сударыня. – Затем снова Элизе: – Простите, что ваше прибытие в Николанкирхе, которое должно было стать мигом чистой красоты и величия, омрачили мои неумелые экзерсисы.
– Напротив, доктор, город так тих, а ваша музыка вдохнула в него жизнь. Это какая-то новая пассакалья герра Букстехуде?
– Да, сударыня. Запись привёз с собой любекский купец, который хочет отпечатать её и продать через две недели на ярмарке; я раздобыл оттиски и выпросил у моего старого учителя герра Шмидта, – старик в мантии поклонился, – разрешение сыграть её в ожидании вашего прихода.
Лейбниц спустился по лесенке, и началась долгая череда поклонов, реверансов, прикладываний к руке и восхищения дитятей. Доктор задержал взгляд на Элизином лице, но не настолько, чтобы внимание показалось невежливым. Он, естественно, любопытствовал, как оспа обошлась с Элизой. Что ж, пусть смотрит. Скоро Лейбниц вернётся в Ганновер и Берлин, а оттуда по всем европейским дворам распространится весть, что герцогиня Аркашонская и Йглмская почти не пострадала от оспы, не ослепла и сохранила разум.
– Мне вспомнился мой первый визит в этот город и моя первая встреча с вами, доктор, десять лет назад, – сказала Элиза.
– И мне, сударыня. Однако, разумеется, с тех пор многое изменилось. Вы упомянули, что город тих. Я тоже приметил это, когда приехал сюда несколько недель назад. С тех пор я узнал, что тишина вызвана особыми обстоятельствами. Торговля замерла…
– …из-за непонятного отсутствия денег, – подхватила Элиза, – которое является вместе причиной и следствием, ибо всякий, прослышавший о нём, как по волшебству превращается в скрягу и прячет свои монеты под замок.
– Вижу, вам знаком этот недуг, – сухо проговорил Лейбниц. – И нашему общему другу доктору Уотерхаузу тоже – он пишет, что Лондон поражён той же болезнью.
– Некоторые говорят, что она пошла отсюда, – заметила Элиза.
– А иные – что из Лиона.
Доктор чуть пристальнее вгляделся в Элизино лицо.
– Вы ждёте, что я клюну? – проговорила Элиза. Лейбниц на мгновение опешил, потом рассмеялся.
– Что значит «клюну»? Тоже идиома? – спросила Каролина.
– Доктор закидывает удочку и проверяет, схвачу ли я наживку, ибо у нескольких здешних торговых домов давние связи с лионским Депозитом, и если Лион обанкротился, последствия отзовутся и здесь. Так ваши лейпцигские друзья жаждут новостей, доктор?
– Я не стал бы их так называть. Мне они больше не друзья.
– Так вот у меня в этом городе враги. Враги и мальчик, не видевший мать три года и семь месяцев. Я должна подготовиться к встрече с ними. Если вы любезно согласитесь занять принцессу на несколько часов…
– Нет.
– Что? Вы ошибаетесь. Идёмте со мной. – И Лейбниц, грубо повернувшись к Элизе спиной, вышел из Николаикирхе. Ей оставалось лишь двинуться за ним. Каролина побежала за Элизой, остальная свита потянулась следом. Элиза, обернувшись, взглядом велела нянькам затолкать Аделаиду обратно в экипаж; та подняла такой op, что несколько торговцев-турок, потягивающих кальяны в полумиле от церкви, удивлённо подняли головы.
– Вы очень невежливы. Что это значит?
– Жизнь коротка. – Лейбниц оглядел Элизу с ног до головы, недвусмысленно намекая на оспу. – Я могу два часа стоять в Николаикирхе, пытаясь убедить вас словами, а в конце концов вы скажете: «Я должна увидеть сама». А могу совершить с вами пятиминутную прогулку и всё уладить.
